Центр Консервативных Исследований -

Главнейшие моменты в истории этнографии — Основные понятия — Пережитки и принципы равновесия культуры

Этнография — наука молодая, настолько молодая, что некоторые требовательные классификаторы наук сомневаются можно ли ее отнести к подлинным наукам. Как наука самостоятельная, этнография стала развиваться только в начале XIX столетия, но ее действительное начало нужно отнести к временам классической древности. Зачатки ее мы встречаем в древности, у Геродота, Страбона и других писателей. Бесхитростное описание Геродота различных народов, известных грекам, — эфиопов, гиперборейцев и др., — есть первое этнографическое сочинение в Европе. На географической карте Геродота изображен весь известный древний мир. Ограничивается он странами окружающими Средиземное море, недалеко от него удаляясь на юг и на север. По представлению Геродота на севере жили малоизвестные гиперборейцы, а на юге, в Африке, — эфиопы, причем этим последним именем обнимались и негры, и арабы и другие племена Африки, различные антропологические и этнографические. Это состояние ограниченного знания при желании во что бы не стало дать свою классификацию остается характерным для ученных и последующих времен: достаточно поставить черту, подписать «эфиопы» и дело сделано. Насколько ограниченны были знания Геродота и насколько он был легковерен, может показать его рассказ об амазонках, якобы живущих на одном из островов Эгейского моря.

У Тацита в его «Germania» мы находим более подробные и более достоверные описания германцев. Эти описания до сих пор ложатся в основу исследований ученых и являются подлинным научным трудом. Есть также не мало этнографических данных и у Юлия Цезаря в его, поистине замечательном, произведении «De Bello Gallico», где мы находим сведения о германцах и галлах.

С расширением географических познаний и расширением пределов древнего мира начинается новый период накопления этнографических сведений. Путешественники: арабы, Marco Polo, Plano Carpini и ряд других дают новые сведения о народах земли, но в этом отношении первое место приходится отвести иезуитам, оставившим огромный материал, напечатанный отдельными изданиями в многотомном сборнике чрезвычайной ценности под общим названием: «Lettres ediffiantes». Этот период продолжался до XVIII столетия. В 1724 году появляется двухтомное сочинение иезуита Lafitau «Les Moeurs des sauvages americains», посвященное преимущественно вопросам социального устройства североамериканских индейцев. В этом произведении иезуит Lafitau поднимается над научным уровнем современников настолько, что почти полтораста лет его труды остаются непонятыми и совершенно неоцененными этнографами. Оценку ему может дать только L. Morgan, до сих пор еще сам не вполне оцененный учеными. Труд Lafitau, хотя и изобилующий ошибочными выводами, можно считать началом этнографии, как науки не только описательной, но и обобщающей.

Во второй половине XVIII и в первой XIX столетия исследования путешественников, как например, Cook, Bougainville, Dumont d'Urville, d'Orbigny, Грегори, Палласа, Крашенникова, Кастрена и др. обогощают запас знаний настолько, что вторая половина XIX столетия дает ряд обобщающих трудов Lubbock, Tylor, L. Morgan, Spencer, Letourneau, Ратцеля, Щурца Н. и В. Харузиных и др.

Помимо исследований путешественников, давших новые материалы, большое влияние на развитие этнографии имело изучение под новым углом зрения истории народов и особенно Греции и Рима, а также германцев, галлов и славян. В числе исследователей можно отметить имена Мэна, Бахофена, Фюстель де Куланжа и др. и особенно лингвистов, помогших разрешить многие вопросы новыми методами.

Этот шаг этнографии и исторических исследований дают новое направление этнографическим исследованиям в специальных музеях и с помощью особых экспедиций, поставленных по последнему слову техники и науки. Ряд таких экспедиций, систематически приводящих в известность все народы мира, сетью своих исследований покрыл почти всю землю, что дало возможность подойти к новому периоду этнографии, а именно: к периоду подготовки материалов для конечных выводов.

В этот последний период этнография дает уже детальные исследования отдельных народов, исследования отдельных вопросов и наконец, исследования обобщающие и специального методологического характера. Из них можно отметить, например, детальные исследования народов Америки и Азии Джезуповской экспедиции (Jesup Expedition), исследования бастардов Южной Африки Dr. Fisher' ом (Dr. Fisher «Die Rehoboter Bastards, Jena, 1913) исследования, предпринятые в Сибири и Монголии Академией наук, Географическим обществом и другими учеными учреждениями, исследование вопросов родового устройства (особенно в издании «l’Anne Sociologique» под редакцией prof. Durkheim), истории исскуства (напр.Gross «l’Histoire de l’Art». Paris. 1904 (?)), питания (напр. Bourdeau «l’Histoire de l’alimentation». Paris. 1902), одежды (напр. Bourdeau «l’Histoire de l’habillement. Paris. 1904) и т.п. и наконец, исследования обобщающего и методологического характера Вейля, Ратцеля, Щурца и др (весьма интересная попытка была сделана в 1913 г. состоявшим при Академии Наук, а теперь профессором Львовского университета Чекановским, который применил метод корреляции в этнографических наблюдениях в Африке — Доклад сделанный в 1913 году по Отделению Этнографии в Географическом Обществе в Петербурге).

Таков в кратких словах путь развития этнографии.

Вследствие изменения характера наблюдения и в зависимости от стран, этнография, будучи до последних десятилетий, собственно говоря, народописанием, получила различные названия. На разных языках, в разных странах в разное время она называлась: географией, антропологией, этнографией, историей культуры, фольклором, народоведением, народописанием и т.д. И если в России мы можем считать термин этнография почти установившимся, то в Англии еще и поныне называют ее Anthropology и Folklore. Во Франции более или менее установился термин ethnographie и ethographie comparee, для антропологии же anthropology и anthropology somatique (Denicker). Термину этнология придается также различное значение: во Франции под термином ethnologie разумеют преимущественно историю этнографии, но в Германии под ним понимают скорее социологию, основанную на этнографии. Первые общества, принявшие на себя труд изучения антропологии и этнографии, также носили названия этнологических обществ. Эта неопределенность терминологии в отношении этнографии в различных языках указывает несомненно на устойчивость понятия о самом предмете этнографии (Ш. Летурно свое сочинение, посвященное всем этнографическим вопросам даже назвал не «Этнографией», как оно того заслуживает, а «Социологией», основанной на этнографии).

Что же понимается нами под термином этнографией? Термин этнография слагается из греческих слов: εϑνος и γραφειν, что в буквальном переводе значит народописание, но от термина «народописания» приходится отказаться и вот по каким именно соображениям.

Русский термин «народ» не вполне подходит для определения, так как он слишком широк и неопределенен. Можно сказать, например, «народ Соединенных Штатов,» — «We, the People of the United States», как начинается конституция США, — наконец «простой народ» и т. д. и, как видно, этот термин иногда покрывает даже различные племена, как например, «германский народ», заключающий в себя несколько племен, объединенных в государство. Таким образом, в этом термине у нас смешиваются два различных понятия: этнос и нация. Поэтому от термина «народ» приходится отказаться и взять условно термин «этнос». Вводя новый термин «этнос» — я даю ему определение: этнос - есть группа людей, говорящих на одном языке, признающих свое единое происхождение, обладающих комплексом обычаев, укладом жизни, хранимых и освященных традицией и отличаемых ею от таковых других групп. Это и есть этническая единица, — объект науки этнографии.

Принимая данное выше определение можно выделить, что объектов исследования для этнографа, например, в России можно найти много. Латыши, поляки, буряты, вогулы, великороссы, даже кубанские казаки суть отдельные этносы, но и во Франции бретонцы, провонсальцы и нормандцы, а в Англии шотландцы, ирландцы — также отдельные этносы.

При последующем изложении наряду с терминами «народ» и «этнос» мне придется употреблять и другие, а поэтому, чтобы не возвращаться далее, к этому вопросу, я дам определение того, что я буду определять терминами: народность, род, племя, раса, нация и национальность. Термин «народность» введен в русскую этнографическую литературу недавно и, как производный от «народ», может вызывать по аналогии неясность в определении самого понятия, поэтому от этого термина лучше совершенно отказаться. Термины «род» и «племя» заключают в себя оттенок общности кровного происхождения и обнимают собою весьма расплывчатые понятия. Так, например, отдельные этносы у некоторых авторов (профессор Васильев, профессор Ивановский, профессор Захаров и многие другие) именуются и племенами и родами, поэтому от термина «племя» в этнографии приходится совершенно отказаться, а термин «род» можно относить к известному социологическому явлению (род есть группа людей, объединенных сознанием единства кровного происхождения по мужской и женской линии, нормирующих на этой основе свои брачные отношения). Термином «раса» я буду определять чисто антропологические (соматические) понятия. Термин «нация» совершенно не введен в этнографию, но он представляет много преимуществ. Опуская вопрос о происхождении этого термина, я приведу несколько примеров. Термины «французская нация», «американская нация», «германская нация» и т.д. покрывают собою не только понятие этнографического единства, но и единства политического, государственного, так как, например, «американская нация» включает в себя людей, конечно самого различного происхождения (этнографически и антропологически, соматически, — англичан, ирландцев, евреев и т.д. — объединенных или точнее говоря, объединяющихся теперь общностью интересов, языка, ряда обычаев и уклада жизни. Но и «французская нация», синоним — Франция — La nation fransaise, — конечно, не отличаются единством происхождения, как и «германская нация». В то же самое время термины «русская нация», «еврейская нация» и т.д. могут собою определять совершенно иное понятие, а именно: группу людей, объединенных единством происхождения, обычаев (этнографическое единство) и языка, т.е. этнос. В этих случаях термин «нация» подразумевает и государство, если не существующее то in spe.

Таким образом, термин «нация» подразумевает объединение, если не в настоящем, то в будущем, политическое — государство. В случаях же французская, английская и прочие «нации» предполагается наличие общности происхождения, как условия, необходимого для формирования государства.

Итак, в сознании современных цивилизованных народов «нация» определяет собою группу людей, объединенных в государство единством обычаев, языка и происхождения.

В дальнейшем изложении я буду употреблять термин «нация» в смысле данной выше формулы без последнего члена, т.е. единства происхождения. Этот последний член находится в формуле, как пережиток более старых понятий (необходимость для государства быть образованным из этноса) и является перенесением старых форм на новую почву. Как будет видно далее, государство может быть функцией образования делений человека в плоскости психического и мыслительного аппаратов и не быть, следовательно, столь тесно связанным происхождением (соматически).

Наконец термин «национальность», как и термин «народность», в русскую научную литературу проник благодаря общему сознанию необходимости найти новый термин, а поэтому, как определяющий весьма туманно только принадлежность к нации, термин «национальность» смысла необходимого для этнографа не имеет и употребляться не должен.

Считаю необходимым также отметить, что все эти термины в научную литературу попадают из общей литературы, где они в свою очередь изменяют свой смысл под влиянием политических причин. В конце XVIII столетия, например во Франции, la nation противополагалась королю, а в XX столетии велись войны за «освобождение маленьких наций» и т. д.

Имея объектом наблюдения этнос, этнография изучает все проявления умственной и психической деятельности человека, т.е. 1) его материальную культуру, т.е. всю сумму знаний в области строительного искусства, одежды, питания и т.д.; 2) его социальную культуры, т.е. организацию общества, — государства, — и его органов, как семья, род и т.под.; 3) его духовную культуры, т.е. религию, науку, философию и эстетическое искусство.

Во избежании неправильного понимания дальнейшего изложения я дам теперь определения некоторых терминов, употребляемых мною. Термином «культура» я буду определять сумму накопленных знаний, результирующих соответствующий уклад материальной и социальной жизни и мышление данного этноса, группы этносов или всего человечества. Термином »элемент культуры» я буду определять составляющие отделы (материальная, социальная, духовная культуры) т.е., например, строительное искусство, одежда, институт семьи, шаманство и т.п. Термином «явление» (культурное, этнографическое) я буду определять составляющие элементы культуры т.е., например лук, стрелы, пуговицы костюма, похищение женщин, шаманский бубен и т.д. Элементы и явления культуры, — внешние выявления самой культуры, могущие быть исследованными, — я буду считать материалом, объектом наблюдения.

Деление культуры на три вышеперечисленных отдела, конечно, не имеет за себя никаких соображений, кроме чисто технических, — удобства изложения предмета.

Все проявления человеческой культуры приходится рассматривать как проявление умственной и психической деятельности человека, но в различных отделах эти проявления соприкасаются с различными науками и отраслями знаний. Так например, отдел материальной культуры несомненно теснейшим образом связан с технологией, отдел социальной культуры связан преимущественно с социологией и, наконец, отдел духовной культуры связан с циклом философских наук, историей, психологией и т.д.

Этими делениями объясняется так же, в зависимости от подготовки или наклонностей исследователя, уклонение одних этнографов в одну сторону, других - в другую сторону и даже выделение некоторых отделов или части их в самостоятельные части других наук, как например, в историю религии, социологию и др., оставляя этнографии чуть не одну материальную культуру. Впрочем, и здесь некоторые авторы выделяют в области истории и технологии некоторые явления и элементы культуры (см. уже указанные ранее работы по истории одежды, питания и т.п.).

Из предыдущего явствует, что термин «народоописание» (и народоведение) не может быть нами принят и потому, что вторая часть его, - описание, — не покрывает задачи науки, а именно, — исследования отдельных явлений и элементов культуры. Поэтому, по требованиям, предъявляемым нами к этой науки наилучшим термином является именно: этнография.

Понимание явлений жизни так называемых диких, нецивилизованных народов возможно только путем установления и изучения происхождения самих явлений, так как объяснение их только с точки зрения рациональности совершенно недостаточно, а иногда и невозможно. Многие явления до сих пор остаются непонятыми и в науки, например, нет точного знания логики цивилизованных народов неевропейского цикла, не говоря уже о логике народов «диких». Но этого мало. Вообще приходится признать, что большинство обычаев и особенностей этносов без этнографического анализа остаются совершенно непонятными, что особенно приходится отнести к бесчисленным явлениям, утерявшим первоначальное значение и смысл. В этом отношении весьма помогает блестяще выведенный Э.Б. Тейлором «закон пережитков» (Э.Б. Тейлор «Первобытная культура». 1908. СПБ. Некоторые русские авторы, как мне кажется, неправильно употребляют термин «переживаний», напр. Н. Харузин).

Этот закон устанавливает, что действующие обычаи, учреждения и отдельные явления вообще могут быть даже в противоречии со всей культурой этноса и сохраняются только благодаря привычке, совершенно утеряв прежнее свое значение и смысл. Вторая категория явлений — это явления, утерявшие свой первоначальный смысл, но получившая новое назначение. Наконец, третья категория явлений — это явления, сохраняющиеся от глубочайшей древности, в которой они были созданы, переходящие от одной культуры (по степени развития элементов) к другой и даже приспособляющая к себе по аналогии и другие явления. Весьма интересно в отношении разбора подобных явлений исследование этнографа Van Genneр «Rites de passage» («Ритуалы перехода»), где он доказывает массою анализированных явлений сохранение обычаев, ознаменовывающих некоторым ритуалом переход из одного состояния в другое (общественной, семейной, религиозной и т.д. жизни). Таким образом, идея ритуала «переходного состояния» продолжает существовать, хотя теперь, при фиксации большинства этих актов государством, прежний смысл их совершенно утерян.

Чтобы сделать более ясным значение изложенных выше положений, я приведу несколько примеров.

Поучительна в этом отношении небольшая деталь нашего костюма, - пуговицы на сюртуке, жилете или фраке сзади и галстук. Каково их практическое значение? Значение они не имеют, но отсутствие их всегда будет замечено, так как это «режет глаз». В чем же дело? Дело в том, что эти пуговицы раньше были необходимы для того, чтобы пристегивать полы сюртука, кафтана сзади, для удобства при верховой езде, который, например, по-французски называется исковерканным английским словом redingote - riding coat, т.е. костюм для верховой езды, стал платьем для обычного употребления, а затем и платьем для торжественных случаев. Петли на углах его, утеряв окончательно свое значение, пропали, но пуговицы остались. Галстук — это немецкий hals tuch шейный платок, который носили для тепла — наш шарф. Но шарф происходит от французского echarpe — пояс, который перебрался с пояса француза на шею русского и плечи женщин, но уже в виде изящных тонких тканей. В то же самое время cache-nez французов, от cacher — прятать и nez (le nez) — нос, переехало на верхнюю часть груди и на воротник для украшения и чистоты, главным образом. В то же время halstuch выродился в узенькую полоску, и даже шнурок с шариками, который иногда носили летом в русской провинции чиновники и интеллигенты.

Возьмем еще один пример. Все видели, конечно, украшение на глиняной посуды, продаваемой на базарах. Эти украшения в большей части своей имеют историю от времен каменного века. В то время, когда еще не умели делать горшков на кругу, горшки изготавливались путем обмазывания глиною плетенки из прутьев; таким образом получались необожженные горшки, которые под влиянием действия огня мало-помалу лишались плетенки, что оставляло выдавленные следы на поверхности уже обожженного горшка. Глазурь на тех же горшках имеет происхождение случайную примесь веществ, при действии огня превращающихся в твердое прозрачное соединение.

Возьмем также, например, украшения, которые носят женщины, — серьги. Каково их происхождение — точно неизвестно, но вернее всего то, что это были родовые знаки, которые носились женщинами и мужчинами для обозначения принадлежности своей к тому или иному роду. После того как родовое устройство приняло другие формы, знаки внешнего отличия утеряли свое прежнее значение и превратились в украшения в амулеты. Таким образом, ботокудские женщины до сих пор носят громадные деревяшки не только в ушах, но и в губе; негритянки подвешивают железо и ракушки весом более фунта, а европейская и китайская женщины носят драгоценные камни, меньше думая об изяществе подвесок, чем об их цене.

Пожалуй, еще более убедительным будет пример сложного учения о счастливых и несчастных днях, основанного на целой системе наблюдений и верований. Само учение уже более не существует, но связанные с ним, обычаи в случаи не выполнения которых люди испытывают едва ли не больший страх, чем прежде, еще действуют.

Интересно так же происхождение и смысл блестящих форм военных. На чем основаны яркие краски гусаров и кавалеристов вообще? В древние времена не только в Австралии или Африки, но и в Европе для устрашения неприятеля воины раскрашивали свое тело. Отважные воины наводили ужас на врага, а иногда целый народ свое имя получал от своей военной окраски, как и получили свое название кельты. «Черные», «синие», «желтые» и «красные» гусары и драгуны есть остаток древнего времени, когда тело украшалось искусственно. Украшения и знаки отличия на плечах военных имеют также сложное происхождение. Раньше, когда носили шлемы, кирасы и латы, плечи предохранялись особыми пластинами или шарообразными наплечниками, которые нередко украшались особенно тщательно. Затем их значение, с введением огнестрельного оружия, было утеряно, но они снова были введены в некоторых армиях для отличия чинов. И вот железный или стальной наплечник превратился в пушистый эполет, иногда даже из материи, а пластина, предохраняющая плечо, превратилась в погон. Впрочем, в германской армии кавалеристы имеют снова наплечную пластину для предохранения плеча от ударов противника.

Поддержание традиции и обычаев идет так далеко, что от них не свободны университеты, где изучаются «пережитки».

Так, например, профессора обычно ведут свои занятия по определенному ритуалу, — временем установлено взаимное обращение, помещение слушателей за специальными столами, специальное платье и, наконец, самый способ изучения наук. Корни свои все это имеет в глубине средневековья, когда еще не было книг и науки приходилось изучать изустно. Мы к этому привыкли, и всякий иной способ всем показался бы странным и неудобным, хотя, быть может, он был бы более целесообразным. До сих пор в торжественных случаях в Париже профессора появляются в мантиях, а немецкий бурш должен иметь порезанную на дуэлях физиономию и русский студент еще недавнего времени должен был быть нечесан, обязательно либерален и груб в обращении. Все это и есть наша этнография, которую мы любим и понимаем и без которой мы жить не можем даже в университетах.

Количество примеров может быть увеличено почти безгранично, так как каждый этнос дает в этом отношении богатейший материал.

Понимание отдельных явлений жизни этносов возможно только после установления их происхождения и анализа современного значения. Многие явления продолжают существовать в культуре этноса, как было видно, просто по инерции, не мешая существенно жизни людей, существуя часто одновременно с другими явлениями и уступая свое место только по необходимости.

Как примеры подобных явлений можно привести удержание древних шаманистских воззрений и действий у русского населения Сибири (казаки по р. Аргуни, Заб. обл.) где по одним, так сказать вопросам (например, скотоводство) считается более компетентным шаман, а по другим — православный священник, или увлечение грубым оккультивизмом в среде высокообразованных ученых европейских столиц. Но, несомненно, и то, что явления, причиняющие вред данному этносу и находящиеся в противоречии с общим укладом жизни мало — помалу уничтожаются, иной раз даже насильственными мерами государства, причем стремление сохранить отжившее и вредное явление иногда даже вызывает потрясение. Примером этого могут служить обычай погребения по принятому обряду во время эпидемий, а также привычный и любимый примитивный способ земледелия, хотя и освященный веками, но недостаточно продуктивный в изменившихся экономических условиях.

Итак, культура этноса слагается из явлений и элементов, имеющих по времени различное происхождение и значение, причем некоторые из них уже мертвы, другие умирают, третьи находятся в состоянии расцвета и четвертые только что народились. Сложность культуры каждого этноса столь велика, что понять ее и начертить дальнейшую эволюцию ее можно только путем анализа происхождения и зависимости всех явлений от всего комплекса этнографических особенностей, связанных между собой не только генезисом, но и равновесием.

Здесь перед нами выступает принцип равновесия культуры, пояснения которого я приведу далее.

Культура каждого этноса или группы этносов состоит из сложного комплекса технических знаний, общественных институтов, суммы знаний научных и эстетических и религий. Между всеми явлениями и элементами этнографических комплексов существует некоторая связь, которая, вне зависимости от общего развития степени развития того или иного этноса, может быть вероятно, выражена некоторым коэффициентом равновесия, причем величины коэффициентов, в зависимости от степени развития отдельных элементов, должны различаться. Конечно, до тех пор у нас еще нет метода для определения этих коэффициентов, но мы должны надеяться, что этот шаг по пути к точному величенному определению этнографических феноменов в конце концов будет сделан и поставить этнографию на одну степень с точными науками.

Эту мысль я иллюстрирую некоторыми примерами. Если взять, например, древний народ — китайцев, то не трудно увидеть, что их общественная организация, древняя и устойчивая, т.е. признаваемая всеми китайцами, конечно, более разработана, чем общественная организация их соседей кочевников и по сложности своей весьма близка к организации европейских народов, но их материальная культура, конечно, несравнимо ниже материальной культуры, например, американцев Соединенных Штатов. В то же самое время живопись и литература в Китае достигли такой утонченности и сложности, что степень развития этих искусств со степенью развития почти несуществующих в Америке живописи и литературы, конечно, несравнимы.

Сложные философские системы и специальные методы мышления и познания в Индии уживаются наряду с примитивной материальной культурой.

Миф о «примитивности» языков жителей Огненной Земли и других «дикарей» теперь разрушены. После более тщательного изучения языков оказалось, что языки этносов, даже самых примитивных в отношении материальной культуры, также богаты в лексическом отношении, как и языки цивилизованных народов, и в то же самое время, допустим, языки «дикарей» Сибири гораздо развитей английского языка в отношении морфологии.

Из сказанного явствует, что различные элементы этнографических комплексов развиваются неравномерно, но между ними должна существовать некоторая зависимость, или связь, нарушить которую невозможно и величина которой может изменяться лишь при условии сохранения равновесия, так сказать плавучести. Действительно, возможно, ли не разрушая США, лишить их знания моральной культуры или, не изменяя этой культуры американцев, дать им буддизм? Тогда это будут уже не те Соединенные Штаты Америки, которые мы все знаем, но это будет иной этнографический комплекс, который быть может, даже не сможет в подобной комбинации существовать, и погибнет под напором других народов. Каждый этнос во имя своего существования стремится к сохранению равновесия, которое иногда достигается слабым развитием одних элементов за счет сильно развитых других.

Только этим принципом мы можем объяснить существование сложнейших этнографических явлений наряду с примитивными или даже нулевыми другими явлениями. Например, сибирские тунгусы, обладающие высоко развитым языком и религией, полной глубокого философского смысла, и знающие обработку железа, совершенно не знают гончарного искусства. В качестве второго примера можно напомнить выше приведенный уже пример США и Китая.

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Введение

Глава 2. Место этнографии среди наук

Глава 3. Классификация этносов

Глава 4. Первичная среда и этнос

Глава 5. Вторичная среда и этнос

Глава 6. Этническая среда и этнос

Глава 7. Междуэтнические отношения

Глава 8. Заключение

Список авторов и трудов, упомянутых в исследовании

Появление в свете предлагаемого вниманию читателя исследования, название его и способ изложения нуждаются в некотором объяснении, которое я и хочу дать в настоящем предисловии.

Это исследование было написано в условиях наименее благоприятных для научной работы, что не могло, конечно, не отразится на его качестве и в тоже самое время его появление в свете оказывается несколько преждевременным и вынужденным. Его появление преждевременно потому, что, согласно намеченного мною ранее плана работы, оно должно было увенчать собою публикацию ряда уже законченных разработкой этнологических исследований тунгусских народностей и отдельных вопросов, долженствовавших послужить введением к настоящему исследованию. Вынуждено же оно по следующим причинам. В 1918 — 19 и 1919-20 г.г. мне пришлось принять на себя чтение курса этнографии на историко-филологическом факультете, а в 1921-1922 ак. г. чтение курса этнографии на восточном факультете Государственного Дальневосточного университета. Не удовлетворяясь при чтении курса общепринятыми положениями, я был вынужден постоянно делать отступления в сторону методологии и давать объяснения моим слушателям некоторых приемов подхода к этнографическим явлениям, приемов необычных даже для лиц знакомых с современными этнографическими методами исследования. Это обстоятельство сначала толкнуло меня на предварение моего курса некоторым введением, которое, будучи слишком кратким, не могло достигнуть цели. Поэтому я вынужден был все более и более расширять это краткое введение, пока оно не приняло размеров, превышающих, как по содержанию, так и по назначению своему, первоначальный вид небольшого «введения в курс этнографии», конспект которого был мною напечатан под названием «Место этнографии среди наук и классификация этносов» (Владивосток, 1922 г.).

Отсутствие необходимых книг, даже самых известных, лишило меня возможности воспользоваться тем многим, что дается нормальными условиями для подобных исследований, но в тоже самое время сознание необходимости создать «Введение в курс этнографии», достаточно развитой, чтобы себе и слушателям облегчить изложение и усвоение самого курса, не позволило откладывать эту работу, на будущее время.

Было еще одно соображение, ускорившее опубликование настоящего исследования. Сознание того, что некоторые положения и даже вся система изложения значительно отличают настоящую работу от подобных исследований других авторов, толкнуло меня на немедленное опубликование исследования в надежде, что критика одних и, быть может, помощь других в выполнении некоторых частных исследований, вытекающих из настоящей работы, дадут возможность корректировать возможные ошибки и ускорить проверку правильности всей системы. Те же соображения позволили мне, не считаясь с обычаем, лишь частично использовать литературу, далеко не всегда делать ссылки и вместо библиографии ограничится кратким списком авторов и трудов, упомянутых в исследовании. Полных библиографических справок я дать не могу, так как большинство упомянутых изданий найти здесь невозможно, и мне часто приходилось пользоваться своими неполными записками и памятью.

Настоящее исследование касается не только сущности этнографических процессов, но и проблемы биологии человека, как вида, устанавливается связь между различными проявлениями и отношениями человека и таким образом, является исследованием этнологических преимущественно, причем рассматриваются все процессы, как происходящие в единицах и между единицами человеческих группировок. Такой единицей я принимаю этнос. Этим именем я назвал и настоящее исследование, желая подчеркнуть: во-первых, ограниченность предлогов исследования, во-вторых, характер исследования, и надеясь вместе с тем впоследствии, когда библиотеки больших научных центров будут для меня доступны и некоторые частные вопросы будут закончены исследованием, дать более обширное исследование, где должно быть уделено большое место истории этнографии, исследованию принципов изменение этнографических феноменов, а главное, должно быть более детально разработано то, что в настоящей работе без достаточного обоснования и иллюстраций только эскизно набросано в виде предложений.

Сознание того, что методы этнографии и антропологии в значительной степени не удовлетворяют главнейшего требования — уничтожения грани между так называемыми гуманитарными науками и естественными, а существующий hiatus между этими циклами знания далек еще от того, чтобы быть заполненным, заставило меня, быть может, с слишком большой торопливостью приступить к разрешению некоторых уже давно назревших вопросов. Желание найти способы заполнения hiatus'a сделало меня более решительным и позволило не считаться с тем, что во многих отношениях мое исследование будет несовершенным.

Данная мною формула этнической устойчивости и вытекающие из нее формулы, как последствия, суть, конечно, формулы эмпирические и нуждается в проверке. Весьма возможно, что при дальнейшей разработке этой стороны вопроса выяснится, что моменты следует брать с поправками, мною даже непредвиденными теперь (на некоторые поправки я уже сделал указания в изложении), быть может величины их будут иметь более сложное выражение, например в степенях, но моей главной целью является дать толчок в деле пересмотра методологии, и поэтому я решил опубликовать эти формулы в их настоящем виде.

В настоящем исследовании я совершенно не касаюсь вопроса о методах величины S, так как определение ее потребует затраты сил, я думаю, не одного исследователя, а многих и, быть может, на протяжении многих лет. Здесь, между прочим, я только укажу, что материалом для установления этой величины могут быть, например, накопленные богатства, избыток откладываемых продуктов производства, производительность труда и тому подобные феномены, учет которых возможен и которые являются материализацией нематериальных отношений, рожденных социальной и духовной культурами. Как метод определения этих величин, я могу указать также на формулу этнической валентности ε = q/ω * Σi, где неопределенная еще константа ω в знаменателе сокращается с константой выносимой из Σi. Если взять этнос равной культурности (конечно в приближении), то возможно определить этническую валентность без введения и S. Сравнивая же далее этносы, различающиеся по S, с уже определенным ранее, возможно путем приведения к единице получить относительное выражение S и, быть может, путем исключения и сравнения и ее составных.

В настоящем исследовании я использовал отнюдь не все, что сформулированные положения и формулы позволяют сделать, полагая, что это может быть делом будущего и частностью разработки всей схемы.

В изложении мне пришлось коснуться весьма мало разработанного в биологии вопроса о причинах гибели вида. Изложение предположений о причинах гибели вида, в том виде, как это было сделано мною, несмотря на сознание несовершенства, и некоторой преждевременности, для меня явилось вынужденным. Рассматривая этнос, как вид, я не мог обойти молчанием этот вопрос в более широкой постановке, имея в виду также, что для специалистов, — зоологов и палеонтологов, — выводы которых необходимы не только им самим, но и этнологам, мои предположения, быть может послужат импульсом ускорения исследований в этом направлении.

Не является для меня секретом и то, что чтение моего исследования представляет значительные затруднения вследствие краткости изложения, иногда эскизности его, а также вследствие необходимости для критика отказаться оценивать предложенную систему, смотря с одной какой-нибудь точки зрения, - гуманитарных или естественных наук, каковые в отдельности взятые не могут осветить исчерпывающе изложенной системы. Это обстоятельство, несомненно, послужит источником многих недоразумений, к которым мне приходится быть готовым. Кроме того, со стороны многих критиков мне придется услышать упреки за пользование в виде формул символическими выражениями, что произойдет главным образом, вследствие необычности этого приема.

Вследствие всех указанных обстоятельств я ожидаю встретить со стороны большинства читателей преимущественно безразличное отношение к настоящей работе, со стороны меньшинства резкую критику и полное отвержение предлагаемых методов и, наконец, со стороны ничтожного меньшинства полезную критику и помощь для дальнейших исследований.

В заключение скажу, что принципы анализа этнографических явлений и их изменений целиком применимы и к научным работам, являющимся частью духовной культуры и не могущих, поэтому избежать общей участи. С этой точки зрения при изложении я сделал ряд отступлений от принятых обычаем форм, включая сюда отчасти и заключительную часть настоящего предисловия.

Шанхай

Ноябрь. 1922 г. Автор.

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Введение

Глава 2. Место этнографии среди наук

Глава 3. Классификация этносов

Глава 4. Первичная среда и этнос

Глава 5. Вторичная среда и этнос

Глава 6. Этническая среда и этнос

Глава 7. Междуэтнические отношения

Глава 8. Заключение

Список авторов и трудов, упомянутых в исследовании

«Попробовать узнать, кем был Мёллер ван ден Брук, это все равно, что задать вопрос судьбе Германии". Эти слова, произнесенные той, которая была его супругой (1), с трагической точностью подходят к фигуре этого теоретика неоконсерватизма, о котором до сих пор так мало известно, этого представителя "третьей силы" - Консервативной революции - которая так и не смогла никогда обрести воплощение в политической сфере, и с которой начиная с 1933-35 годов национал-социалисты боролись также, как прежде с ней боролись сторонники либеральной парламентской демократии в Веймарской республике.
 
Артур Мёллер ван ден Брук родился в Солингене в Вестфалии 23 апреля 1876 года. Его отец, Оттомар Виктор Мёллер, родом из Эрфурта, советник управления строительства, был архитектором в королевской администрации Пруссии (королевский Baurat). Отслужив как офицер в прусской армии в 1866-70 гг. (в то же самое время как и его брат Рудольф), он получил задание построить самую современную для Германии того времени тюрьму. Происходя из Тюрингии (как Лейбниц, Лессинг и Ницше), его род обосновался в области Гарца вблизи от Нордхаузена в начале 19 века, и имел средь своих представителей офицеров, чиновников и земельных собственников, а также множество лютеранских пасторов. Как и многие из числа видных представителей протестантской буржуазии, выросшей после 1848 года, Виктор Мёллер испытывал живое восхищение Шопенгауером, и поэтому, конечно, неудивительно, что он дал своему сыну, который, впрочем, особо не ценил это (2), имя автора "Мира как воля и представление". Что касается его супруги, урожденной Элизы ван ден Брук, женщины выдающейся красоты и наделенной великолепным художественным чувством, она принадлежала к рейнской нидерландско-испанского происхождения.

Когда мы противопоставляем либерализму, социализму и фашизму «четвёртую политическую теорию» и подразумеваем, что в её основе должны лежать консервативные и традиционалистские учения, приспособленные к настоящему времени, то нельзя упускать из виду один важнейший момент: искомое мировоззрение должно быть всеохватным, должно давать собственные ответы на только на текущие политические и экономические вопросы, но и на коренные вопросы мироздания. Другими словами, не может быть никакой целостной «четвёртой теории» без философской базы. И вот здесь встаёт вопрос: на наследие каких философов нам ориентироваться?

Иногда приходится наблюдать парадоксальную ситуацию, когда русские «традиционалисты» в значительной степени заворожены великими западными «мудрецами» и имеют самое смутное представление о нашей русской самобытной философии. В лучшем случае они знакомы с политическими учениями К.Н. Леонтьева (монаха Климента) и Л.А. Тихомирова, да и то не слишком глубоко. Поэтому мне представляется необходимым исправить сформировавшийся «перекос» в сторону западных мыслителей XIX – XX вв. и призвать всех консерваторов и традиционалистов больше обращать внимание на русскую классическую философию, на наши православные традиции. Это необходимо вдвойне, поскольку в последнее время усилилась тенденция к размежеванию между последовательными традиционалистами и умеренными консервативными либералами, которые прикрываются патриотическими и православными лозунгами.