Известно, что некоторые представители ионийской школы (основателем которой был Фалес) развивали идеи гилозоизма (греч. ὕλη — материя и ζωή — жизнь) — как много позже, а именно в 17 веке, было названо представление об одушевлённости материи. Фалес полагал всё одушевлённым и преисполненным божеств. Аристотель, который, кстати, и оставил нам некоторые сведения о Фалесе, высоко его ценил и считал первым философом. Знаменитое изречение «Познай самого себя» приписывают именно ему. Понятие φύσις впервые ввёл ни кто иной, как Фалес. Однако ответ на вопрос: почему Анаксимандр? – имеет чёткий ответ. К Первому (Великому) Началу Хайдеггер отнёс тех мыслителей, которые, собственно, первыми стали мыслить Начало, то есть бытие. Не Фалес, но именно его ученик Анаксимандр вплотную подошёл к Началу и стал мыслить его не вслед, а уже после Фалеса. «Не каждый мыслитель, даже стоящий у истока западноевропейского мышления, есть изначальный мыслитель, то есть мыслитель, мыслящий именно начало. – Пишет Хайдеггер. – Анаксимандр, Парменид и Гераклит – единственные начальные мыслители. Они таковы не потому, что открывают и начинают западное мышление. Мыслители были и до них. Они таковы, потому что мыслят начало».
Далее, основываясь на немногих фрагментах, оставшихся от Анаксимандра, и памятуя о том, чьим учеником он был, попытаемся найти следы влияния Фалеса Милетского или же векторы расхождения с ним.
Мы не встречаем здесь ΰδωρ как первоначало, а, следовательно, в центре философии Анаксимандра находится нечто другое. А именно: . Беспредельное, безграничное, которое «есть всяческая причина всякого рождения и уничтожения» (Плутарх). Представляется несложным найти ту точку, в которой философские пути ученика и учителя расходятся. Анаксимандр (вопреки Фалесу) утверждает: «Вечное движение есть более древнее начало, чем влага, и благодаря ему одни вещи рождаются, другие уничтожаются». Беспредельное определялось философом как «какая-то иная, неограниченная природность».
1. Апейрон представляет собой механическую смесь всех вещей (земли, воды, воздуха, огня), или мигму. Такого взгляда придерживались, в частности, Ириней и Блаженный Августин.
2. Апейрон – это нечто промежуточное между элементами, или метаксю. Так, согласно Аристотелю, Апейрон был нечто средним между водой и воздухом, нечто средним между огнём и воздухом, нечто средним между огнём и водой.
3. Апейрон есть то, что платоновской парадигме получит название хоры (пространства, материи), а у Аристотеля будет названо гюле,, потенциально заключающей в себе все вещи с их бесконечными свойствами.
4. Апейрон неопределим. Это мнение разделяли такие мыслители, как Цицерон, Гален, Секст Эмпирик, Феофраст и другие.
Апейрон, выделяя из себя все вещи, сам остаётся неизменным. Это процесс выделения временного и конечного из беспредельного. Один из сохранившихся фрагментов гласит: «Рождение происходит не через изменение стихии, а через обособление благодаря вечному движению противоположностей». По истечению определённого срока, все вещи возвращаются в Апейрон и поглощаются им. Анаксимандр учил, что это происходит вследствие наказания за вину индивидуального существования. Существование виновно. На всём, что является индивидуальным, лежит печать вины. Разрешение вопроса о сущности этой вины имеет множество интерпретаций. Согласно одной из версий, обособленные вещи виновны в том, что их существование индивидуально, и они отделились от первоосновы. К примеру, С.Трубецкой считал, что «все рожденное, возникшее, все обособившееся от всеобщей родовой стихии виновно в силу самого своего отделения и все умрет, все вернется в нее». Этого же мнения придерживались Ф.Ницше и В.Нестле. Ещё одна версия указывает на неотвратимость наказания в виду радости бытия. Некоторые исследователи считают, что Апейрон несправедлив к космосу в той же степени, в какой космос несправедлив по отношению к Апейрону. А.Лосев полагал, что обособленные вещи приходят в столкновение, вслед за чем – гибнут, то есть, терпят наказание. Другой учёный, Ф.Шлейермахер, полагал, что, являясь причиной всех вещей, вина лежит на самом Беспредельном. Вещи, в свою очередь, искупают вину перманентно порождающего их Апейрона.
Путь от диалектически-символического мышления Фалеса Милетского к Άπειρον, Беспредельному Анаксимандра – это путь от онтики (проблематика сущего и её разрешение в постулате «вода есть основа всего сущего») к онтологии Анаксимандра, в учении которого мы находим гносеологическое различение бытия и сущего. Но здесь мы сталкиваемся с фундаментальной проблемой, на которую указывает Хайдеггер: не смотря на видимое отличие бытия от сущего, бытие мыслилось как сущность сущего; ergo: западноевропейская философия началась с катастрофической ошибки. «То, как первые философы осмыслили вопрос о бытии сущего, стало судьбой, роком для всей западноевропейской философии, т.к. их выбор, их решение этой проблематики заложили основополагающие рамки всего дальнейшего философского процесса», - пишет Александр Дугин. Мы должны отметить, что Хайдеггер отождествлял онтологию (и, соответственно, всю западноевропейскую философию) с метафизикой (также понимаемой в сугубо западном ключе); это пояснение требуется главным образом для того, чтобы отделить хайдеггерианскую метафизику от метафизики Рене Генона (метафизики в традиционалистском контексте): Генон ни в коей мере не отождествлял философию с метафизикой и, тем более, не считал последнюю лишь одним из направлений первой; напротив, философия была для него профанической наукой, тогда как метафизика полагалась знанием универсальных принципов. И, внимание: если Хайдеггер не делал различия между онтологией и метафизикой, то Генон настаивал на том, что онтология представляет собой часть метафизики, которая никогда не заменяет метафизику в целом. А также: «Бытие не является в действительности самым универсальным из всех принципов, как это должно было бы следовать из совпадения метафизики с онтологией», и «метафизика не только не сводится к концепции отношений между различными противоположными и дополняющими друг друга аспектами бытия — будь это такие его особые аспекты, как дух и материя, или, наоборот, такие универсальные аспекты, как «сущность» и «субстанция», — но она не сводится также и к концепции чистого универсального бытия, поскольку она вообще не может быть ни к чему сведена. Метафизику нельзя определить только как «знание о бытии», как это делал Аристотель».
Но поскольку в настоящей работе мы опираемся на хайдеггерианскую историю философии, то, сделав необходимое уточнение, задержимся на его критике онтологии и дальнейшем осмыслении главной ошибки первых философов. Хайдеггер предлагает вернуться к истокам онтологии, а значит, к онтическому уровню, ещё свободному от деструктивного вмешательства неправильно заданного вопроса о бытии сущего. Иными словами, мы должны не просто снова обратиться к онтике, но «повторно пройти взрыв Логоса, пережить новый опыт молнии» и «на сей раз, наученные горьким опытом роковой ошибки, мы должны сформулировать вопрос о бытии напрямую, а не через сущее» (А.Дугин). Мы стоим перед решением – погрузиться в ничто как исток сущего (отброшенное первыми философами) и, тем самым, перейти к фундаменталь-онтологии и рождению нового Логоса, или оставаться и далее в области философского греха, не желающего быть отпущенным.
Возвращение к онтике – путь, который предлагает нам Хайдеггер. Другим путём может стать обращение к предфилософской традиции, предваряющей ранний классический (натурфилософский) период, отмеченный триадой Великого (Первого) Начала в лице Анаксимандра, Гераклита и Парменида. Таким образом, мы намерены проследить историю рождения Логоса – от периода, предваряющего появление философии.
Но если мы скажем, что предфилософская традиция говорит на языке онтики, мы поспешим с выводами. Например, орфизм, безусловно, относящийся к предфилософии, есть что-то иное, нежели онтика. Больше того, уже у орфиков мы можем обнаружить предпосылки к рождению Логоса. Предфилософия, ещё не имеющая понятийного аппарата, тем не менее, находится скорее между двумя уровнями – онтическим и онтологическим, - нежели всецело принадлежит онтике. В орфизме мы видим вторжение Логоса, но это вторжение не означает, что Логос там воцарился. История рождения западноевропейского Логоса должна быть интеллектуально «схвачена» именно в промежуточной области.
Платон в диалоге «Кратил» пишет следующее:
Некоторые говорят, что тело ( σῶμα ) - могила ( σῆμα ) души, поскольку, мол, в настоящее время она [в нем] похоронена. Опять же поскольку все, что душа хочет выразить, она выражает знаками ( σημίνει ) с помощью тела, то и в этом смысле она правильно называется σῆμα ("знаком"). И все же наиболее вероятным мне представляется, что это имя установили Орфей и иже с ним в том смысле, что душа несет наказание за свои преступления, а тело служит ей оградой наподобие тюрьмы, чтобы она сохранялась. Таким образом, оно оказывается для души - до тех пор пока она не заплатит долгов - именно тем, чем называется, - "хранилищем" ( σῶμα ), и не следует менять ни одной буквы.
Осознание разделённости души с телом - немыслимо без вторжения Логоса. Так, Логос рождался уже в истоках предфилософии, что мы прослеживаем в учении орфиков на основании сказанного Платоном. По свидетельству Афинагора, Орфей учил, что вода была началом всего (сходство с Фалесом), тех же взглядов придерживался и Гомер, другой представитель предфилософской традиции. Согласно орфикам, из воды (первоначала) возникло животное в виде Змея с двумя головами – льва и быка – а меж ними располагался лик Геракла (или Хроноса). Он родил сверхвеликое яйцо, которое раскололось надвое, и верхняя его часть стала Небом, а нижняя – Землёй. Затем родился «некий двутелый бог».
Мужеженское божество, Фанес (от слова «являться»), о котором сообщает Апион. Это рождение Логоса. Согласно Проклу, Орфей говорил о трёх родах людей: золотой род был создан Фанесом, серебряный находился под управительством Крона, а титанический возник благодаря Зевсу, который создал третий род из титанических членов.
Философ А.Чанышев пришёл к концепции предфилософского сознания; он отличал предфилософию (где можно констатировать начало развития теоретического мышления) от протофилософии (мифологии). Протофилософию можно определить как чистую онтику.
В предфилософии свершается первый шаг от Мифоса к Логосу. Иными словами, предфилософия – это уже не Мифос, но ещё не Логос. Здесь находимы «переходные формы между мифологическим и философским мировоззрениями», - констатирует Чанышев. Предфилософию можно соотнести с Philosophia Perennis (вечная философия, традиционная философия). Сейид Хоссейн Наср утверждает, что в основе традиционной философии (в понимании Пифагора, Платона, Парменида) лежат универсальные истины scientia sacra, - священной науки, отождествляемой с метафизикой. Не смотря на ряд внешних различий, все традиционные философские школы древности основаны на реальности высшего Принципа (Единое, недвижимый двигатель и др.). Наср подчёркивает, что традиционалисты понимают философию иным образом, нежели это принято у европейских или американских философов.
Что касается слова «философия» в его современной вариации, было бы правильно применять его конкретно к западной мысли, как это делают некоторые исследователи, тогда как для восточной – оставить обозначение Sophia или Philosophia perennis, как, собственно, и обозначают восточные учения представители традиционалистской мысли (Рене Генон, Ананда Кумарасвами, Сейид Хоссейн Наср и др.). Строго говоря, доктрины индуизма – через призму традиционализма – никогда не считались философскими. Индуизм представляет собой метафизику в чистом виде, но: метафизику, никоим образом не соотносимую с метафизикой Запада (онтологией, которую критикует Хайдеггер). Мы в очередной раз акцентируем внимание на необходимости различения двух пониманий метафизики.
Хайдеггер призывал вернуться к онтической области, полагая таковой досократическую мысль, но, как мы отметили, уже предфилософский период характеризуется вторжением Логоса; и эта область перехода – уже не Мифос/ещё не Логос - интересует нас больше всего. Это один из путей к рождению нового Логоса, т.е. к фундаменталь-онтологии. Другой путь ведёт нас к протофилософии, абсолютно не знающей о Логосе.
Русская философия. Другое Начало
Без всех поставленных нами акцентов мы не сможем приступить непосредственно к русской философии и анализу предпосылок к рождению другого Начала.
В книге Александра Дугина «Мартин Хайдеггер: возможность русской философии» утверждается, что русская философия (или то, что мы под ней понимаем) представляет собой реакцию на западноевропейскую философию, и «даже в том случае, когда русские мыслители стремились или по-настоящему были в чём-то оригинальными, сама эта оригинальность проявлялась в форме контраста с философией Запада…» Опираясь на историю [западноевропейской] философии, созданную Мартином Хайдеггером, мы видим, что уже досократическая мысль содержала в себе фундаментальную ошибку, - решая онтологическую проблематику через разделение на φύσις (отождествляемый с бытием) и λόγος (пребывающий за пределами бытия), она не обращала внимания на небытие (ничто). Эта ошибка в рамках первого Начала ознаменовала собой отступление от бытия, тотальный не-Ereignis. Далее происходит умаление бытия (Конец в рамках первого Начала), полагаемого за «высшее сущее» и отождествляемое с идеей, затем – всё более ярко выраженное дистанцирование субъекта от объекта. Говоря иначе, западноевропейская философия от досократиков до Ницше была заражена даже не безразличием к небытию, но: страхом (или, лучше сказать, боязнью, поскольку страх, а вернее экзистенциальный страх, согласно Хайдеггеру, помещает нас в ситуацию, где столкновение с ничто становится неизбежным; иными словами, мы должны отличать его от боязни) - перед небытием. Западноевропейские философы изначально выбрали курс удаления от истины и, к концу XIX века философия как таковая закончилась. Последняя песнь ницшеанского Заратустры всё ещё звучит, но более ни чей голос не добавляет к ней ни единого напева – тотальное опустынивание становится точкой, судьбой, приговором. «Постигая сущее, вначале онтически, яростная мысль греков, входивших во вкус свободы, должна была бы совершить бросок в ничто, - пишет Александр Дугин, - в несущее, где и следовало бы искать бытие как истинную основу сущего. Но греки поступили иначе и создали онтологию, основанную не на ничто, а на сущности сущего, т.е. на бытии как всеобщем свойстве сущего» .
В работе «Что такое метафизика?» Хайдеггер определяет ничто как «полное отрицание совокупности сущего» и, задаваясь вопросом: «когда мы находим след ничто?», даёт исчерпывающий ответ: «когда нас охватывает глубокая тоска, бродящая в безднах нашего бытия…» Приближение к ничто происходит в момент настроения экзистенциального страха (die Angst ); сущностью же метафизики является абсолютное погружение в стихию этого страха, а через него – выход в ничто. Но Хайдеггер говорит не об обычном страхе, являющемся реакцией на нечто конкретное и определённое. Die Angst возникает в отрыве от какой-либо конкретизации, - ему предшествует странное спокойствие, «все вещи погружаются в некое безразличие и мы вместе с ними». Так в ускользании сущего открывается ничто. Dasein лишается опоры и тоже ускользает.
«Экзистенциальный страх лишает нас слов. Сущее ускользает во всей полноте и проступает ничто, перед которым умолкает всякое «есть». В экзистенциальном страхе, когда становится по-настоящему не по себе, часто начинают говорить невпопад, лишь бы нарушить возникающую тишину, что только доказывает присутствие ничто. Когда экзистенциальный страх ослабевает, всякий сразу же может подтвердить, что в этом страхе и правда раскрывалось ничто. Покуда в нашем взоре ещё свежо воспоминание, мы совершенно уверены: не было ничего такого, чего (и из-за чего) мы боялись – действительно ничего. И в самом деле, здесь было само и как таковое ничто.
В состоянии экзистенциального страха происходит наиважнейшее событие нашего здесь-бытия: становится очевидным ничто, которое теперь может быть поставлено под вопрос» (Мартин Хайдеггер. Что такое метафизика?).
Страх открывает для нас ничто, но не делает его понятным и постигаемым. Ничто проявляется в единстве с сущим, при этом, не являясь нам как сущее. Мы окружены сущим, мы погружены в сущее, мы сами есть сущее среди сущего, но «только в ясной ночи ничто, наступившей в экзистенциальном страхе, становится явной изначальная открытость сущего как такового». Ничто (небытие) первично по отношению к сущему, из его первичности, из открытости ничто проступает Dasein , выходя за пределы сущего, и тем самым утверждая свою трансцендентность. Мы игнорируем ничто, мы не позволяем ему открыться, ибо слишком погружены в сущее, не давая ему возможности ускользать. Хайдеггер называет это поверхностным существованием. Моменты, когда мы подлинно прикасаемся к ничто, «удерживаемся в ничто», поистине слишком редки.
Хайдеггер констатирует Конец [западноевропейской] философии, справедливо считая, что дальнейшие философские штудии будут не более чем осмыслением этого процесса. Однако он учит о другом Начале, о подлинном Ereignis`е, что будет рожден именно из Конца философии. «Это такое понимание бытия, которое включает в бытие ничто», - пишет Александр Дугин. Таким образом, мы, русские, можем войти в философию именно благодаря глубинному осмыслению хайдеггерианской истории философии и его учения о новом Начале.
Но следует ли полагать, что у нас есть только один вход в философию? Если, не взирая на то, что русская философия возникла как реакция на западноевропейскую мысль (как мы теперь знаем, отпрянувшую от небытия и, тем самым, обреченную на закат), мы отвергнем возможность возвращения в прежний поток, и войдём в философию через традиционализм (в неотвратимой близости к Philosophia Perennis), апеллируя как к трудам самих традиционалистских мыслителей (Рене Генон, Юлиус Эвола, Ананда Кумарасвами, Фритьоф Шуон и т.д.), так и к китайской философии (даосизм) и, одинаковым образом, к индуистской метафизике, то не приведёт ли это к кардинально иному философскому повороту в русской мысли? Какой была бы русская философия, явись она реакцией не на западноевропейскую мысль, а, скажем, на индийскую или китайскую?
Но прежде поставим вопрос: ничто присутствует в бытии или же нам следует принять постулат о первичности небытия (ничто) над бытием? У Рене Генона небытие предстаёт как высший принцип всего, («Не-Бытие больше, чем Бытие или, если угодно, оно превосходит Бытие», «Не-Бытие содержит все непроявленное, включая само Бытие»). «В мире все вещи рождаются в бытии, а бытие рождается в небытии» («Дао дэ цзин»). Можно снова вспомнить философа Арсения Чанышева с его «Трактатом о небытии», где открыто утверждается первичность и абсолютность небытия и ошибочность философии («всей философии»), сконцентрированной исключительно на проблематике бытия. Согласно Чанышеву, «историческая ошибка сознания состояла в выведении небытия из бытия». Для него «небытие существует, не существуя, и не существует, существуя». Так же и в индуизме: Сат рождается от Асат, и Асат порождается Сат'ом.
Западноевропейское понимание небытия (ничто) в корне ошибочно, отсюда вопрос: в какой мере западная философия есть только заблуждение и сокрытие истины о небытии, и в какой степени она – всего лишь попытка избежать всеохватывающего ужаса, бросающего нас в небытие? «Даже Ницше не смог вынести образа небытия (вспомните змею, заползшую в глотку спящему) и искал успокоения в идее вечного возвращения», - пишет Чанышев. Западный мир отошёл от Традиции, его мыслители не сумели преодолеть пропасть между мыслью и действием, между познанием и Деланием. Сегодня европейская мысль должна погрузиться в состояние экзистенциального страха или ужаса, как предельной его формы, чтобы вернуть себе ничто, предшествующее бытию, и потому – порождающему другое бытие и другое Начало. В немецкой философии Хайдеггер видел путь к Seyn, полагая, что другое Начало возникнет именно с немцами, подобно тому, как первое Начало появилось благодаря грекам. Ответ на вопрос: смогли ли немцы XX столетия оказаться по ту сторону Конца западноевропейской философии и подготовить другое Начало, - после тотальной победы двух идеологий (либерализма и коммунизма), которые сам Хайдеггер открыто презирал, будучи солидарным со сторонниками идеологий Третьего пути, и не допускал никакой возможности компромисса, - едва ли требуется. Абсолютное непонимание немцами своей исторической миссии, связанной непосредственно с fundamental-ontologische , не позволило им подлинно вопрошать о Seyn, что привело к поражению в планетарной битве за Ereignis, о чём пишет Александр Дугин в книге «Мартин Хайдеггер: философия другого Начала». И здесь мы вплотную подходим к проблематике «метафизической задержки».
«То, что должно было произойти – тогда и где это только и могло произойти, - не произошло. Снова «всё ещё не произошло» Две идеологии, в центре которых стоит откровенный онтологический нигилизм – либерализм и коммунизм, - одержали не просто военную, но философскую победу, значение которой тем значительнее, что она была одержана не только извне, но и изнутри, поскольку политические идеологии Третьего пути не смогли встать на путь другого Начала, а, следовательно, проиграли ещё до начала решительной битвы. Проиграла Германия, разделённая на две части. Проиграла Европа, оккупированная наполовину СССР, наполовину США, как двумя формами единого и бесконечного в своём ничтожестве зла».
Хайдеггер связывал другое Начало исключительно с западноевропейским Dasein`ом, находящимся между бытием и ничто. Необходимо радикальное нарушение границы, бросок ab abrupto, властное утверждение причастности к небытию. Но также: отступление от своей структуры, тяготеющей к перманентному разделению «того» от «этого»: субъекта от объекта, внутреннего от внешнего, бытия от небытия. Другое начало лежит в утверждении: Dus Sein ist das Nichts. После конца философии Dasein должен вопрошать о ничто.
А что должна сделать русская мысль? Русская мысль должна случиться. Но не философски, а метафизически (не приписывая «метафизике» ложных коннотаций, возникших исключительно в западноевропейском дискурсе), ибо все попытки русских философов снова начать философствовать рискуют привести к предсказуемому результату, породив ещё один интеллектуальный выкидыш археомодерна. Александр Дугин указывает, что русская философия принадлежит области проективной возможности. Русская философия действительно должна быть. Но как, согласно традиционному взгляду, небытие первично по отношению к бытию, так и русская метафизика (как предфилософия, как метафизика Традиции) - первична по отношению к русской философии. Метафизика задаёт вопрос не только о сущем, метафизика вопрошает о ничто (к чему так и не смог по-настоящему подойти Запад), ибо par excellence она есть «вопрошание, обращённое за пределы сущего, чтобы сделать его доступным умозрению как таковое и во всей полноте». Лишь возникая из метафизики, русская философия становится возможной. Без погружения, без со-причастности к ничто, она остаётся не более чем обещанием. Преодолеть старую метафизику (онтологию) во имя Новой Метафизики – это взять на себя ответственность за подготовку Ereignis`а. Должны появиться те, кто способны принять Решение о переходе к другому Началу.
Вопрошая о ничто, Dasein осуществляет выход за пределы сущего и само ставится под [метафизический] вопрос. Взывая к ничто, мы взываем к экзистенциальному страху, к тому неизвестному состоянию, где нет места скупым определениям и привычным мерам самозащиты. Перед этим страхом мы абсолютно наги и безоружны. Если мы попытаемся понять, чего мы боимся, мы не придём к ответу, поскольку «то, «чего» боятся в экзистенциальном страхе, не является сущим, принадлежащим этому миру». Экзистенциальный страх обессмысливает мир, приходя «ниоткуда»; для того, чтобы его пережить, нам не нужно дожидаться опасной ситуации, - экзистенциальный страх настигает нас «вдруг». Хайдеггер утверждает, что он заставляет нас бояться бытия-в-мире, - в мире, где сущее утратило свою значимость, и остался только сам мир. Экзистенциальный страх таится в глубинном осмыслении ситуации, наступающей после третьего вознесения, описанного в учении о трёх Сыновствах гностика Василида. Именно Василид вплотную подводит нас к первичности ничто, Не-Сущего.
«Великое неведение»
По всем признакам мы вошли в цикл «великого неведения», о котором сообщает эсхатологическое откровение Василида. Согласно его системе (в изложении Ипполита), творение свершается не посредством эманации, но с помощью Слова. Бог (или Не-Сущий) «восхотел сотворить» (однако, «без чувства, без хотения, непреднамеренно, бесстрастно, без всякого пожелания»). Слово, абсолютно трансцендентный звук, несомненно, заставляет нас вспомнить ведическую мудрость и создание мира посредством изначальной мантры ОМ (сравните ведическое «Вначале был Брахман, и у него была Вак или Слово; и это Слово было Брахман» с библейским «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»). Не было ли это творение (напомним: не эманация) – пением Бога? Возможно, эта интуиция легла в основу ведических ритуальных песнопений. В «Чандогья упанишаде» встречается примечательная фраза: «Дай же мне добыть пением бессмертие для богов». Здесь основное отличие гнозиса Василида от неоплатонической парадигмы, где творение происходит посредством истечения или эманации. Можно сказать, что в неоплатонизме Единое творит в экстазе (греч. ekstasis - нахождение во вне, смещение, пребывание вне себя). Этим словом Плотин обозначает и процесс «восхождения к Единому», то есть, эпистрофэ.
Известно, что в космогонии Мемфиса (откуда был ученик Василида Маркус, передавший традицию своего учителя до самой Испании) была разработана методика творения посредством творческого слова демиурга. Слово, звук, речь есть могущество. Древнее ведийское предание сообщает, что божественный художник, плотник и оружейник богов Вишвакарман Тваштри, неверно поставив ударения в заклинании, смертельно поражает самого себя вместо своего врага. В Пуранах рассказывается о том, что великие воины владели искусством мантр, при помощи которых они одерживали победы в сражениях, вне зависимости от количественного превосходства противника. Не все знают, что в древности брахманы наказывали недостойного царя следующим образом: собравшись вместе, они, без всякого оружия, произносили ритуальные мантры, после чего царь умирал и его место занимал более достойный. Согласно Хайдеггеру, Dasein экзистирует именно в речи, оно есть говорящее.
Мир по Василиду представляет собой πανσπερμια, совокупность семян, содержащую в себе «тройное сыновство». Первое сыновство («лёгкое») естественным образом устремляется к Не-Сущему как только выделяется из πανσπερμια .
Второе сыновство («грубое»), подражая первому, пытается также вознестись, однако не может этого сделать (в виду отягощённости чуждыми элементами), и тогда оно создаёт Дух Святой – «крылья», благодаря которым поднимается вверх, отделившись от πανσπερμια. «Второе сыновство», Дух Святой, мы находим в Книге Бытия, где оно описано как «носящееся над водами». Но его «крылья», будучи не единосущными Не-Сущему, не могут вернуться к нему. Они остаются, образуя Великий Предел, проникнутый благоуханием сыновства, твердь, отделяющую мир от сверхмира. Из низших элементов πανσπερμια возникает великий архонт. Он возносится, но достигает лишь Великого Предела, оставаясь в неведении, что над ним – Не-Сущий. Великий Архонт полагает себя единственным и верховным Богом. Он создаёт сына, который выше и прекраснее Отца, вместе они творят Огдоаду. Следом выделяется второй архонт (ему принадлежат слова: «Я – Бог Авраама, Исаака и Иакова»), и также создаёт более совершенного, чем он сам, сына, - благодаря им, возникает Гебдомада. Оставшаяся часть πανσπερμια управляется имманентными ей законами, над нею нет архонта.
Третье сыновство находится именно в этом «остатке». Это сыновство представляют гностики, избранные (по Василиду, гностик «один из тысячи или два из десяти тысяч»), странники на этой земле, абсолютно чуждые миру. Миру, что не единосущ Не-Сущему. Третье сыновство проникнуто болью, тоской по Не-Сущему, издалека воспламеняемо им, испытывая ностальгию по Ничто («Оно было, когда ничего не было, но это ничто не было чем-то из сущего, а — просто, ясно, без всяких софизмов — было всецелым ничто»; у Хайдеггера: Dus Sein ist das Nichts, но: Sein ist das Seiende nicht), к которому устремлён Nihiladeptus (от лат. nihil и adeptus); с отделением третьего сыновства наступит апокатастасис. Ум сына великого архонта озаряется тайной и к нему приходит постижение, кто такой Не-Сущий, что такое сыновство и Святой Дух. Он сообщает об этом Отцу, архонт приходит в величайший ужас и изумление от того, что он заблуждался, считая себя верховным Господом. С этого начинается премудрость («Страх Божий – начало мудрости»). Архонт кается в своём грехе и вместе с ним – вся Огдоада. Та же весть (через второго сына) озаряет Гебдомаду и все 365 небес. На третье сыновство евангелие снисходит через Исуса, сына Марии. В нём происходит «отделение» духовного, душевного и материального.
Гностическая система Василида не строго дуалистична, - мыслитель придерживался триадической концепции, в которой угадывается влияние платонизма и пифагорейской философии того времени. Конец мира, по Василиду, возможен после вознесения всех сыновств, их выхода за Великий Предел. Вместе с последним сыновством из мира уйдёт вся боль, мир утратит тоску по Не-Сущему, мир покинет устремлённость к высшему, мир погрузится в сон, блаженный сон идиота. Обезбоженная пустыня, заполненная бездуховным человечеством. Когда странники возвратятся «домой», настанет «великое неведение», и архонт этого мира забудет, что выше него есть другой архонт, он, в свою очередь, точно так же не будет знать, что над ним – Не-Сущее. Уйдёт тайна, сокроется евангелие. Мир выздоровеет. Но это будет здоровьем проклятых. Плотин говорит о «засыпании в аду». Но это будет засыпание без знания об аде, и больше того, без знания о самом засыпании.
Этими словами Лев Карсавин описывает конец мира: «Так раскрывается смысл мирового процесса, последняя цель которого — «восстановление всяческого», «восстановление того, что изначала заложено во всесемянности и подлежит восстанию сообразно природе, каждое в свое время». Движение мира прекратится, и он достигнет равновесия. Ибо исчезнет само стремление к Не-Сущему, вызвавшее развитие мира и само вызванное некоторым знанием о Не-Сущем, т. е. взаимосмешением противоположностей. При полном разделении мира не может быть ни взаимосмешения, ни Боговедения. Отъединенное от Бога бытие не будет страдать, ибо его окутает пелена «великого неведения» (μεγάλη αγνοία), чем и оправдано создавшее мир Божественное воление. «Все готов я утверждать,— говорил Василид,— только не то, что Провидение жестокосердо».— Великий Архонт не будет знать о Не-Сущем, который и открылся не чрез него, а чрез его Сына. Второй Архонт не будет знать о Великом Архонте. Все остановится и, самодовлея, успокоится в своих пределах».
Современное человечество дошло до критической стадии, и можно безошибочно констатировать, что большая его часть лишилась вертикального измерения, позволив элементу земли абсолютную доминацию. Рассуждая о человеческих темпераментах и их непосредственной связи с космическими элементами, философ Евгений Головин, выдающийся знаток Хайдеггера, говорил, что мы «пребываем в трёх стихиях античной космогонии»: земле, воде и воздухе. Огонь, с присущими ему восторгом и экстазом, почти исчез. Гармония нарушена. Головин приводит цитату из труда Меркурия Ван Гельмонта: «По замыслу творца, человек, созданный в центре стихий, должен ходить, плавать, летать и обновляться в огне. Вместо этого нарастает угрожающая доминация земли. SalNistri (меловая земля, известь) оседает в костях, разъедает сухожилия, охлаждает кровь, в какие-нибудь несколько лет обращает юношей и девиц в жалких стариков». В согласии с учением Василида спасутся далеко не все. Другой гностик, известный под именем Валентин, предрекал гибель всего материального, когда избранные вознесутся вслед за Исусом в Плерому, и «вырвется наружу сокрытый в глубине мира огонь и пожрет гиликов и грешных психиков».
Упоминая тех, кто живёт в состоянии постоянного экзистенциального страха (то есть, лицом к лицу с ничто), мы должны указать, что после отделения и вознесения третьего сыновства, остался Dasein (и, скорее всего, это именно русский дазайн, структурно отличный от европейского; дазайн, который ещё ничего не знает о русской философии, но уже вопрошает о ничто) -- не просто сознающий себя в своём бытии, но – понимающий в каком мире проистекает его бытие. Растущая пустыня. И Хайдеггер был абсолютно прав, утверждая, что «опустынивание ужасней, чем уничтожение». В наши дни не многие обращаются к эсхатологическому откровению Василида. Может показаться, что его гностическая система даёт ответы. Напротив, Василид есть вопросительный знак, который в эпоху «великого неведения» порождает в нас стремление ведать, видеть и возвращаться. Кроме того, «подлинные вопросы не устраняются найденными ответами», как гласит наш эпиграф.
Сlavis hermeneutica: Анри Корбен и Мартин Хайдеггер
Наши попытки соотнести философию Хайдеггера и западный Логос с другими системами мысли (к примеру, с традиционализмом, неоплатонизмом или иранской философией), при поверхностном и, безусловно, узком взгляде, могут показаться некой интеллектуальной вольностью или, что хуже, небрежностью. В этой непростой ситуации оказался философ Анри Корбен, первый переводчик Хайдеггера на французский язык. Его поиск характеризуют как путь «от Хайдеггера до Сухраварди». В известном интервью, данном Филипу Немо, отвечая на вопрос, каким образом можно примирить типично немецкую философию с философией Ирана, Корбен отрицает видимое несоответствие: «Если у задающих такой вопрос есть хотя бы малейшее понятие о том, кто такой философ, и о философской Миссии, если они представят на мгновение, что лингвистические случайности значат для философа не больше, чем дорожные знаки на дороге, и что они обозначают ненамного больше, чем второстепенные топографические детали, то, может быть, эти люди будут не столь удивлены». Кем был философ для Корбена? Мыслителем, который ведёт поиск в нескольких направлениях одновременно. «Область его интересов должна быть достаточно обширной и включать духовидцев типа Якоба Беме, Ибн (аль-) Араби и Сведенборга. Короче говоря, - продолжает Корбен, - она должна охватывать как факты богооткровенных Книг, так и опыт имагинального мира…Иначе Philosophia не будет иметь никакого отношения к Sophia. Изначально я полностью сформировался как философ; именно поэтому, сказать по правде, я не являюсь ни германистом, ни ориенталистом, но философом, ведущим свой Поиск повсюду, куда Дух ведёт его».
В философии Хайдеггера Корбен нашёл то, что он искал и обнаружил в метафизике исламского Ирана. Первое, что он воспринял у Хайдеггера, это концепцию философской герменевтики, имевшей точки соприкосновения с теологией (как её понимали Дильтей и Шлейермахер). Герменевтика вскрывает эзотерические смыслы, скрытые за эзотерическими высказываниями. В исламской философии этим аспектам соответствуют термины захир (экзотерическое, внешнее) и батин (эзотерическое, внутреннее). Для обозначения философской герменевтики используется термин та`виль, который означает возвращение чего-либо к своему истоку, движение от внешних форм к внутренней реальности. Корбен пишет о та`виль текстов, неразрывно связанном с та`виль души: «Душа не может восстановить, вернуть текст к его истине, если сама точно так же не возвратится к своей истине». По мнению философа, та`виль возвращает к истокам сам Da-sein (не слишком точно переведённый им на французский как «человеческая реальность», réalité-humaine). Корбен часто указывал, что он никогда не смешивал Хайдеггера и Сухраварди, но лишь использовал герменевтический ключ Хайдеггера, углубляясь в философский поиск, который вёл его за пределы западноевропейской философии. Корбен обращался к т.н. grammatica speculativa (спекулятивная грамматика), ключу, который использовал Мартин Хайдеггер (significatio passiva). Собственно говоря, некоторые историки придерживаются мнения, что grammatica speculativa была не совсем грамматикой. Так, Ф.Коплстон утверждает, что задачей спекулятивного грамматика было создание науки грамматики посредством открытия фундаментальной понятийной структуры, лежащей в истоке всех (акцидентальных) различий между грамматиками разных языков. Эта структура была не чем иным, как отражением структуры онтологической.
Корбен владел clavis hermeneutica, герменевтическим ключом, хотя именно это послужило причиной нелепых обвинений в адрес философа:
«В действительности, когда намекали на то, что я якобы «смешал» Хайдеггера с Сухраварди, не ссылаясь на clavis hermeneutica – о самом существовании которой эти клеветники не подозревают – их намерением было намекнуть на то, что я использовал некое синкретическое сочетание мировоззрения Хайдеггера и исламских философов. Намек столь неуместный, что я сомневаюсь, искренне ли они его делали. В особенности я применял clavis hermeneutica и исписал стопы бумаги, чтобы показать разницу между «дверями», которые она может открыть. И что же в конце? Слабоумные критики не читают их и упорствуют в своей бездарности», - говорит Корбен.
С учётом всего вышеизложенного, мы заключим в скобки возможные обвинения в синкретизме и укажем точку сближения, находимую как в философии Хайдеггера, так и в доктринальных основах шиизма. Речь идёт о таинственной фигуре Последнего Бога, которая соотносима с 12 сокрытым имамом.
Говоря о другом Начале, мы не можем обойти вниманием Последнего Бога (der letzte Gott), чей приход есть событие (Ereignis), сама сущность бытия. В интервью журналу «Шпигель», которое Хайдеггер дал 1966 году, мы встречаем упоминание о боге:
«…философия не сможет вызвать никаких непосредственных изменений в теперешнем состоянии мира. Это относится не только к философии, но и ко всем чисто человеческим помыслам и действиям (Sinnen und Trachten ). Только Бог еще может нас спасти. Нам остается единственная возможность: в мышлении и поэзии подготовить готовность к явлению Бога или же к отсутствию Бога и гибели; к тому, чтобы перед лицом отсутствующего Бога мы погибли... Мы не можем призвать его мыслью; мы можем, самое большое, пробудить готовность ожидания».
Старая философия мертва, закончена. Но в её завершении кроется возможность обнаружения другого Начала. Хайдеггер утверждает, что философия будет способна вызывать изменения в мире, если человек совершит скачок к иному мышлению. Теперь человек бессилен. Единственное, что он ещё может сделать, так это оставаться в полной готовности, в открытости для Эрайгниса или же для отсутствия и молчания Последнего Бога. Хайдеггер оговаривается, что, возможно, для прихода к иному мышлению нам потребуются ещё три столетия.
Катастрофа нашего времени заключается в отсутствии философов с мышлением бытия. Те, кто всё ещё способны мыслить, мыслят сущее, но: не бытие. Обладая всеми признаками ориентации в сущем и исключительно в сущем, над коим, безусловно, господствуют, они лишены способности мыслить бытие, то есть Начало. Где те, кто будут мыслить Начало, — другое Начало? Где те Другие, кто после конца философии, откроют новый Логос? Им не нужно искать Начало. Они должны лишь быть для него готовы – Начало само их настигнет. Необходимо возвратиться к начальным мыслителям – великой Триаде Анаксимандр-Гераклит-Парменид (и глубже, опаснее, увереннее – к предфилософской традиции) – для того, чтобы оставить прежнее мышление и найти в себе силы для финального торжественного прыжка в другое Начало. Мыслить сущее – это не знать о бытии, быть избежавшим бытия. Становление трусливым мыслителем, всё более сужающим свою способность к мышлению, породило фрагментарные слои науки о сущем, затмившие бытие суетным мельтешением малозначимых философем. Новое время гордилось своим измельчанием, предвещавшим его конец. Исчез разящий «тёмный» пафос гераклитовых речений. Подменившая его афористичность Нового времени всё так же слепа к бытию и видит лишь сущее. «Перед лицом начала у нас нет возможности выбирать: мы или становимся на путь, ведущий к нему, или избегаем этого пути», - пишет Хайдеггер.
Только Бог ещё может нас спасти…
Согласно шиитской философии, в настоящее время мы живём в период сокрытия имама-Махди, иначе называемый гайбат. Хайдеггерианское ожидание Последнего Бога и чувство эсхатологического ожидания сокрытого имама, составляют то, что аятолла Хусейн Нури Хамедани назвал «культурой ожидания». Двенадцатый имам, также известен как Сахиб ал-заман, или «тот, кто властвует над временем».
Правоверные живут с осознанием присутствия имама-Махди, что находится в их сердце. Как утверждает Корбен, «скрытый имам вплоть до времени своего Пришествия может быть увиден только во сне или в личных видениях». Как Двенадцатый (Последний) Имам, так и Последний Бог Хайдеггера, не обязаны своим появлением и сокрытием материальной историчности. Оба эти явления принадлежат области, далёкой от эмпирической истории. Заметим, что пришествие имама-Махди (Ereignis) не является единичным событием, которое ворвётся в настоящее из будущего, чтобы стать лишь частью прошлого (участь всякого события), ибо Пришествие его происходит постоянно, каждый день – в сердце правоверного, поскольку оно открыто для него. Мы точно так же должны быть открыты для прихода Последнего Бога, мы должны быть готовы к его чуть заметному кивку, ритуальному жесту, когда он пройдёт мимо нас, запечатлев на становлении знаки забытого нами бытия.
Натэлла Сперанская
Библиография:
Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: философия другого Начала, М.: Академический проект, 2010.
Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: возможность русской философии, М.: Академический проект, 2011.
Хайдеггер, М. Введение в метафизику, СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 1997.
Хайдеггер, М. Что зовется мышлением, М.: Академический проект, 2007.
Хайдеггер, М., Финк Е. Гераклит, СПб.: Владимир Даль, 2010.
Хайдеггер М. Изречение Анаксимандра. // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991.
Хайдеггер М. Лекции о метафизике, М.: Языки славянских культур, 2010.
Heidegger М. Only a God Can Save Us: Der Spiegel interview, Wolin, p. 104 20
Бофре, Ж. Диалог с Хайдеггером, СПб.: Владимир Даль, 2007.
Чанышев А.Н. Курс лекций по древней философии. Учебное пособие для студентов и аспирантов философских факультетов и отделений университетов, М.: Высшая школа, 1981.
Чанышев А.Н. Трактат о небытии. 4-е испр. и доп. изд. // Категории. Философский журнал. 1997. № 2.
Генон Р. Множественные состояния бытия, М.: Беловодье, 2012.
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, М., Мысль, 1979.
Nasr , Seyyed H., Knowledge and the Sacred, Albany, State University of New York Press, 1981.
Платон. Собрание сочинений. В 4 т. / Под общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи. (Серия «Философское наследие»). — М.: Мысль. 1990—1994.
Карсавин Л.П. Малые сочинения, М.: Алетейя. 1994.
De Heidegger à Sohravardî: Entretien avec Philippe Nemo, Cahiers de l'Herne: Henry Corbin, ed., Christian Jambet (Paris: L'Herne, 1981).
Корбен А. История исламской философии, М.: Прогресс-Традиция, 2010 г.
Семинары проф. А.Г. Дугина: весенний семестр 2011
Социология глобального общества
Тотальная свобода консерватизма
Внешнеполитическая стратегия России в XXI веке
Северный Кавказ: русский фактор (summary)
Перепись: время сверки терминов
Яд модернизации: манифест против модернизации
Тандем крепок как никогда / тандем разлетелся вдребезги 
Консервативный ответ модернизации
Владимир Добреньков: Университет как идеология
Теория хаоса и стратегическое мышление
Александр Дугин: Сорвать маску с Обамы
Глобальная безопасность: стратегия для России
Политическая система России: симулякры и альтернативы
Михаил Леонтьев: Вечные ценности консерватизма
МГУ - "последний бастион" русской гуманитарной науки
Мировосприятие и коммуникация в постмодернистской культуре
Студенты требуют эпистемы
