Возможность революции в XXI веке: итоги семинара

9 февраля 2011 года Центр Консервативных Исследований и Кафедра социологии международных отношении социологического факультета МГУ дали старт новому циклу еженедельных интеллектуальных семинаров под руководством профессора А.Г. Дугина.

Темой первого обсуждения стала возможность революции в XXI веке. Центральный доклад «Возможность революции в условиях Постмодерна (пост-политики)» презентовал Александр Дугин.

По его словам, чтобы предельно полно погрузиться в топику революции, каждому необходимо осознать ее как эмпирический факт, вместо того чтобы воспринимать ее как концепт, как абстрактную вещь. На этом фоне довольно неуверенно выглядят социологические заклинания определенных кругов, гласящие о том, что Россия исчерпала лимит на революции. Если следовать этой логике, то Россия исчерпала лимит на историю, бытие и мышление, так как революция это то, что есть всегда, то, что составляет саму сущность человека. Недаром Арнольд Гелен дал человеку дефиницию “недостаточного существа, (Mangelwesen), определяющегося через свою противоположность, свой антипод. Такое апофатическое самоопределение присуще человеку именно потому, что его центром является «Mangel», – недостаток, дефицит. Отсюда проистекает его изначальная ориентация на революцию в качестве утверждения «не того, что есть сейчас».

 Существует представление о революции (например, у Куна), как о сломе одного порядка и установлении другого. Однако здесь не нужно забывать о том, что созидательная сторона революции будет оспорена и опровергнута новым переворотом. Новый порядок нужен только для того, чтобы его свергнуть. Суть революции в констатации неудовлетворительного положения вещей, то есть, революция – это стремление к преодолению того, что есть. Деструктивность революции, таким образом, оборачивается ее конструктивностью. Человек, осознанный и понятый как «Mangelwesen», обретает свое место и начинает жить (а не существовать, бредить или спать) только в лоне революции – в среде перманентного отрицания окружающей реальности и существующего порядка. Бытие революции является бытием «Mangelwesen». Итак, революция оказывается, одновременно, эмпирическим фактом и важнейшим антропологическим атрибутом, а вовсе не продуктом идеализации, не искусственным конструктом. Интересно, что в этом контексте многие общественные деятели пытаются не только доказать, что Россия исчерпала лимит на революции, но и представить ее не как масштабную общенародную веху, а как заговор, переворот, смену элит и т.п. Естественно, революция в России была, она была проявлена и продемонстрировала, что сущность человека заключена именно в недостаточности. Революция, понятая в таком ключе, синхронизируется с тем, что Хайдеггер называл «Ereignis» – «Со-бытие». Вне революции человек ассоциирует себя с неаутентичным бытием, дает жизнь не себе, а с фикции (das Mann).

Что же касается технологических аспектов революции (здесь мы откладываем анализ ее метафизического содержания и делаем заход с другой стороны), то разобраться с ними нам поможет фигура Вильфредо Парето и его топика «механики революции». Он рассматривает феномен революции с помощью неомакиавеллистской модели «Раб/Господин», перенесенной на категории элиты и массы соответственно. Согласно ей властные функции отправляют те, кто не может не править, а подчиняются те, кто не может не подчиняться. Но в такой ситуации общество должно быть перманентно стабильным (статическая иерархическая модель, отсутствие революций). Но революции это эмпирический факт. Как же объяснить это несоответствие теории и практики? Здесь Александр Дугин отмечает, что Парето смог разрешить это противоречие, введя понятие «контрэлиты», расшифровав его, как элиту, которая по определенным социально-экономическим причинам оказалась в массах, обрела статус «бастардов» и, одновременно, стала источником революции. Следующим шагом контрэлиты становится обвинение в своем положении действующих верхов. Что в этой ситуации предпринимает власть?

Это напряжение снимается действующей властью через создание специфической формы правления – демократии, как способа отбора наиболее пассионарных кадров из масс и фрустрации, таким образом, революционных триггеров.  Другой путь разрешения проблемы для действующих властей – игнорирование инфильтратов контрэлит в массах и сосредоточение на доминации над последними. В этом случае контрэлиты начинают за неимением социального лифта трансформировать рядовых людей в маргиналов (антиэлиту), функция которых состоит в разложении общественного строя снизу. По мере разочарования в выборе этой стратегии контрэлита начинает искать себе подобных и сплачиваться на базе претензии (любой) к действующей власти, рано или поздно, формируя стройную идеологию. Наконец, последний этап действий контрэлиты заключается  в «вышибании» масс из-под существующих правителей, в захвате их мест и функций, а затем, и в восстановлении гегемонии над массами уже с позиции новой элиты.

Следующим пунктом доклада профессора Дугина стало рассмотрение диалектики революции и парадигмы Модерна, которая сказала переворотам радикальное «да», сделав саму революцию легальной и «повседневной». Именно таким образом был открыт путь для такого феномена, как «Консервативная революция», европейские аналоги которой фактически закрыли сам проект Модерна к середине XX века. Одновременно обнаружилась «изношенность» революции, кардинальная потеря ее привлекательных свойств. Далее руководитель ЦКИ перевел русло изложения в сторону описания ситуации Постмодерна, которая снимает остроту угрозы революции с помощью ее перманентного симулирования. В т.ч. с помощью «цветных революций», ставших постоянным фоном бытия (пост)человечества. Новая парадигма также принесла с собой блокирование ощущения человеком собственной недостаточности, размыла грань между жизнью и смертью, погрузив социум в сумеречное состояние.

Следующим пунктом доклада стал вопрос о возможности революции в современной России. Здесь Александр Дугин констатировал, что элита современной России носит строго эксклюзивный характер. Таким образом, исходя из логики Парето, можно констатировать наличие всех предпосылок для созревания новой революции в России. Ее оформлением станет консервативный (антилиберальный) идеолого-политический модуль. Логика Парето здесь показывает это кристально ясно: элита либеральна (имплицитно), а значит, контрэлита будет антилиберальной. Препятствием для этого проекта может выступить только Постмодерн, стремящийся слить элиты и массы в едином горизонтальном пространстве, или поменять качественные составляющие этих субъектов местами.

С комментарием к основному докладу семинара выступил доктор исторических наук, наставник ЕСМ - Вардан Эрнестович Багдасарян. Эксперт, в частности, отметил, что термин «революция» сегодня используется для обозначения трех совершенно различных феноменов: смены парадигм, средства захваты власти и характеристики быстроты изменений. В рамках семинара Вардан Эрнестович предпочел говорить о первом значении этого слова, проанализировав то, как этот феномен размещал себя в традиционном обществе, манифестируясь через образы круговращения, преображения и смены качественных состояний. Говоря о месте революции в Модерне, эксперт подчеркнул ее секуляризационную, а позже и контрсуверенную функцию. Анализируя же постиндустриальное бытие мира, он привел в качестве иллюстрации к возможности революции в постмодерне парадоксальный тезис Ленина, смысл которого заключался в том, что пропаганда революции равна ее началу, эмпирическому наличию.

Гость семинара ЦКИ, главный редактор портала «Русский Обозреватель» Егор Холмогоров в своем комментарии к докладу профессора Дугина обратил внимание на то, что тезис о недостаточности, как главном свойстве или характеристике человека маркирует то поле, где располагает себя подлинный социологический дискурс, истинно научное социальное знание. Все построения, претендующие на то, чтобы войти в сферу социологии, но не исходящие из тезиса о Mangelwesen, по его мнению, являются прото(недо)социологческими. В то же время, эксперт скептически отнесся к теоретическим построениям Парето, считая, что этот автор сам был слишком ангажирован симпатией к революции и ротации элит, в то время как исторический опыт показывает, что количество проваленных попыток переворота превалирует над полноценными революциями. Аналогичный скепсис у Егора  Холмогорова вызывает тезис о концентрации предпосылок к началу революции и скорой смене элиты контрэлитой в России, поскольку технологии дискредитации контрэлиты и «охранительный» инструментарий правящих сил (PR, сетевые технологии, работа с имиджем) или «механический театр» (рычаги управления обществом спектакля) освоены властными инстанциями весьма и весьма хорошо.

Следующее сообщение в рамках семинара прозвучало из уст главного редактора журнала «Геополитика» и портала «Геополитика.ру» – Леонида Савина и было посвящено неомарксизму в Латинской Америке (революционный террор, политический индигенизм и фактор влияния троцкизма). Докладчик обратил внимание на то, что европейская левая мысль уже в 60-х годах XX века прочила Латинскую Америку в качестве «земли будущего» для развития социалистического движения (во многом этот вывод основывался на факторе активной концентрации бедного населения именно в этом регионе мира). Еще позднее активное давление глобализации на страны Латинской Америки (через различные интеграционные проекты типа НАФТА, АЛКА, АЛБА), усиленное наступление неолиберализма пробудили активное протестное движение, и, в результате, к власти во многих странах пришли левые режимы. Условно можно разделить нынешний «левый поворот» в Латинской Америке на три магистральных направления. Первое - народно-освободительные революционные движения, которые в некоторых странах (например, Сальвадор и Никарагуа) уже пришли к власти, а в некоторых продолжают вести вооруженную борьбу. Далее следует синтез социалистических идей с католичеством, получивший название «теология освобождения» и официально порицающийся Ватиканом. И, наконец, индигенистские (т.е. индейские) движения, которые на волне противодействия неолиберальным реформам начали отстаивать свои права.

Из нынешних вооруженных подпольных группировок Леонид Савин отметил ФАРК (Колумбия), движение сапатистов в Мексике и коммунистическую партию Перу «Сияющий путь». ФАРК официально считается террористическим сообществом, сами себя они называют «военно-политической организацией, находящаяся в оппозиции правящему режиму Колумбии». Интересную историю имеет движение сапатистов EZLN в Мексике. В 1994 году им удалось занять семь муниципальных центров штата Чьяпас, но после контратаки федеральных войск они вынуждены были уйти в сельву. 1 января 1996 года создается «Сапатистский фронт национального освобождения» — общенациональная гражданская организация, выступающая с теми же требованиями, но легально и без оружия. Среди их идеологических построений наибольшей оригинальностью выделяется трактовка «прав человека»: «Мы начинаем с отрицания всеобщей декларации прав человека или американской конвенции по правам человека. <…> Для нас права человека противоречат правам народа, так как мы полагаем права в человеке как социальный продукт, нет абстрактного человека с врождёнными правами. <…> Cегодня с появлением пролетариата, как организованного коммунистической партией класса, с опытом триумфальных революций с построением социализма, новой демократии и диктатуры пролетариата доказано, что права человека служат угнетающему классу и эксплуататорам, которые основали государства буржуазии и землевладельцев. <…> Мы отвергаем и осуждаем права человека, потому что они буржуазные, реакционные, контрреволюционные права и сейчас они являются оружием ревизионистов и империалистов, главным образом империалистов-янки».

Следующее движение, которое докладчик счел нужным упомянуть, принадлежит ко второму направлению «левого поворота» в Латинской Америке появляется во второй половине 60-х годов и получает название «теология освобождения» или «теология революции». В нем идеалы социализма и христианства считались тождественными, а сама революция трактовалось как эсхатологическое событие. В этом движении участвовали студенты и рабочие группы «Католическое действие», а также интеллектуалы-католики. Некоторые направления теологии освобождения попросту идентифицируют христианское послание с марксистским проектом освобождения, тогда как, по доктрине церкви, политическое прочтение возможно только исходя из Евангелия, то есть из самой веры, а не наоборот.

Также Леонид Савин обратил внимание слушателей на фигуру Айя де ла Торре, который одним из первых поставил вопрос о собственной, во многом отличной от европейской парадигме развития латиноамериканских народов. В своих многочисленных работах он попытался выстроить достаточно аргументированную философско-историческую схему, в которой соединились уважение к великому доколумбовскому наследию и вера в масштабное будущее Латинской Америки. Некоторые его идеи созвучны размышлениям первых евразийцев и концепции Льва Гумилева о пассионарных толчках. Так, Айя де ла Торре выдвинул идею "народов-континентов", наиболее полным отражением которой явилась работа "И еще раз о тезисе исторического пространства - времени" (1948 г.). Кроме того, Де ла Торре основал учение «апризма», согласно основному тезису которого, идеи Маркса и Ленина пригодны только для Европы, а сам марксизм является продуктом капиталистической Европы XIX века и совершенно  не подходит для Индоамерики XX века. «В целом развитие идей де ла Торре, - подытожил докладчик, - будут во многом полезны не только для выработки геополитической доктрины Индоамерики, но и для 4ПТ в целом.

Следующий содоклад на тему «Общество ритуала и общество спектакля: к сакральному искусству. Жорж Дютуи и левая мысль» сделал аспирант кафедры социологии международных отношений социологического факультета Александр Бовдунов. В частности, эксперт напомнил собравшимся историю понятия «общество спектакля», которое было введено в широкий оборот французским социологом и философом, новым левым Ги Дебором. В своем базовом труде «Общество спектакля» Дебор рассматривает такую вариацию капиталистического общества, которая возникает в современную эпоху, когда доминация Капитала достигает такого состояния, что создает свою фиктивную реальность, «зрелище», «спектакль». Как отмечает Дебор, «спектакль - это не совокупность образов, но общественные отношения между людьми, опосредованные образами».

Спектакль есть и результат и содержание существующего способа производства, это экономика, развившаяся ради себя самой. Спектакль, в изложении докладчика, проявляет себя и в качестве разделяющей власти и в способах производства и потребления, и в образе жизни, без остатка захватывая все время. Капиталистические отношения достигают такого уровня, что использование только рабочего времени пролетария становится недостаточным, извлечение прибыли уже сопровождается и зрелищным контролем за его свободным временем. «Спектакль - это непрерывная опиумная война, которая ведётся с целью уничтожить даже в мыслях людей различия между товарами и жизненными ценностями, между развлечениями и выживанием».

Решение вопроса о революционном изменении и ликвидации такого общества, по мнению Александра Бовдунова, невозможно без обращения к тому, что составляет особость спектакля – к образу. Генеалогия спектакля – это генеалогия изменения роли образа в общественных отношениях, изменения происходящего одновременно с изменением самих этих отношений. Таким образом, чтобы найти альтернативу обществу спектакля требуется понять для начала, какую роль может играть образ в социальной реальности и в существовании конкретного человека, какие различия существуют между самими образами, почему он играет такую роль, почему он так, а не иначе включен в общественные отношения.

Далее эксперт обратился к сложнейшей проблеме выхода за пределы зрелища. Сам Дебор, критикуя зрелище, стремится выйти к непосредственному восприятию, непосредственному проживанию, снять тоталитарный мир иллюзий, но сама возможность такого восприятия, такой человеческой жизни весьма проблематична. Так, социологи Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно, представители Франкфуртской школы, приходят в «Диалектике Просвещения» к пессимистичным выводам: непосредственное целостное, полное восприятие реальности, над которым не чинилось бы никакое насилие, для человека невозможно. Оно всегда ограничено. И внешний, и внутренний мир, само «Я» человека – лишь проекции и проективным образом соотносятся с целостностью и полнотой мира. Кроме того любая попытка познать мир никоим образом не ведет человека к истине о мире, поскольку познание, схватывание, усвоение суть методы господства, обладания, властвования, покорения мира, но не приближения к его полноте. Мыслительные категории, кромсающие плоть реальности по живому и соответствующая им социально-политические отношения непосредственно отражаются друг в друге.

Следующей темой, затронутой Александром Бовдуновым, стала диалектика спектакля и священного. Хотя общество спектакля и является формой развития буржуазного общества и соответствует капиталистической формации, истоки его Дебор пытается найти в более ранних общественных формах. Он говорит о зрелищном аспекте категории священного, которая ранее оправдывала космический и онтологический порядок, отвечавший интересам господ. Таким образом, предпосылки спектакля существовали всегда и их основа –  ритуал. С Дебором, по словам эксперта, согласны и уже упоминавшиеся Хоркхаймер и Адорно, которые уже в монотонности ритуала видят черты будущего современного общества с его конвеерным производством, монотонностью труда  и отдыха. 
При этом религия  (как говорит марксист Лукач)  в капиталистическом обществе – нечто абсолютно иное, нежели религия в обществе феодальном или восточном, существуют качественные отличия ее общественной роли. Изучение сферы сакрального, отталкивающееся от профанированного секулярного нововременного понимания (а точнее полного непонимания, рожденное в капиталистическом западном обществе, где оно, по словам докладчика, принижается до состояния инструмента, обслуживающего власть, само служит лишь интересам капиталистической общественной системы. Оно закрепляет ее отношения в качестве неизменных, создавая иллюзию, что, так как при капитализме, было и всегда.

Также Александр Бовдунов отметил, что соединение революционной интенции и обращения к сакральному приводит нас в круг авторов Коллежа Социологии, а обращение к проблеме образа к культурологу, искусствоведу, социологу Жоржу Дютуи. Главная идея творчества Дютуи – противопоставление спектакля и ритуала, общества спектакля и общества ритуала.  Противостояние спектаклю у Дютуи и Дебора – современников и соотечественников, вращавшихся в схожей политико-эстетской среде, это не просто терминологическое совпадение. Это противостояние современному буржуазному обществу, описанному все же с разных точек зрения. Так, Дютуи отталкивается от социологии культуры, искусствоведения, но в результате ставит схожие диагнозы и выдвигает свою альтернативу современному миру.

Интересно, что Дютуи поднимается не только против спектакля, но и против музея, отвергая процесс всеобщей «музеефикации». В своем обширном памфлете в трех книгах «Невообразимый музей» он описывает процесс остывания истории: крах надежды авангарда на что-то новое, на оригинальность, уникальность, особенность. Доминирует музей, в котором элементы различных эпох оказываются сведенными вместе, образуя самые разные констелляции. Вместо истории возникает топология позиций, а институт музея, если поразмыслить, оказывается секторальным прообразом всеобщей музеефикации. Эту  же характеристику общества спектакля отмечает Ги Дебор, отталкиваясь от противопоставления прошлого опредмеченного труда и труда живого, взятого через Лукача непосредственно у Маркса. Для такого застывания и образования произвольных констелляций, превращения всего в товар необходимо выключение предметов из той ритуальной ткани текучей по своей природе жизни, в которую они до этого были вплетены, тот есть десакрализация. Для искусства этот процесс равнозначен как раз историческому процессу появления музеев и выставок. Стало быть, ритуал, как сочетание образов и практик вокруг того, что составляет ядро сакрального, это совершенно иное, чем спектакль. Дютуи, противопоставляя образы священнослужителя и актера, выносит вердикт: «Между спектаклем и ритуалом лежит непреодолимая пропасть…».

Заключительный содоклад на тему «Возможность революции (по Марксу) в условиях Постмодерна» презентовал собравшимся аспирант кафедры социологии международных отношений социологического факультета Андрей Коваленко. Революция, сообщил эксперт, согласно Марксу, возникает в момент, когда материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Первые революции, вызванные к жизни все теми же экономическими причинами, проходят большей частью стихийно и лишь в эпоху буржуазно-демократических революций, сопровождаемых формированием европейских наций, они активно насыщаются идеологией просвещения и эмансипации личности. Неотъемлемым атрибутом и движущей силой любой революции в теории Маркса является революционный класс. В ходе буржуазных революций движущей силой выступает буржуазия в союзе с нарождающимся пролетариатом и крестьянством. Так как капиталистические отношения и классовое общество является значительно более прогрессивным по отношению к феодальной организации труда и сословному обществу, национальная буржуазия, свергая или захватывая лидерство наследственной аристократии, стремится к установлению собственного господства: с помощью насилия, а затем через СМИ, институт парламентаризма, прочие институциональные и интерриоризированные формы господства.

С особой остротой, по мнению докладчика, встает вопрос о революционном классе в условиях постмодерна. Принимая концепцию постмодерна, приходится признать, что экономическим ее эквивалентом в актуальной действительности становится постиндустриальное общество, где поиск угнетенного и класса становится весьма и весьма проблематичным.

В этом нам могут помочь лишь «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и сюжетно примыкающий к ним «Конспект книги Милля "Основы политической экономии"». Так, по Марксу, от трудящегося отчуждаются не предметы материального мира и не стоимость производимой продукции в пользу собственника средств производства. Самое страшное это то, что происходит отчуждение личного, предназначенного для жизни времени. Другими словами, длительность трудовой деятельности, являющаяся, по сути, единственным наполнением жизни трудящегося и формирующая его как личность, предстает чем-то чуждым и не может никак компенсироваться финансово. При капитализме, таким образом, формируется «отношение рабочего к его собственной деятельности как к чему-то чуждому».

Что любопытно, изымающий прибавочную стоимость собственник производства предстает в свете этой концепции еще более обираемым и угнетаемым, поскольку вынужден все больше и больше своего личного времени тратить на осуществление менеджмента, контроль производственных отношений и т.д. В результате формируется феномен, который американские психологи назвали в 60-е годы XX века «болезнью менеджеров». У благополучных с виду представителей среднего класса, занятых в финансовой, банковской и управленческой сферах, диагностировался целый букет психических расстройств. Социологи также выносили строгий диагноз таким «менеджерам»: потеря контакта с семьей, аномия, депрессия, синдром постоянной неудовлетворенности и т.д. Все богатство человеческой личности, ее неисчерпаемый творческий потенциал сводятся к выполнению линейных функций производственного процесса, финальный смысл которого сводится к накоплению капитала, потратить который времени так и не остается. Маркузе назовет позднее такого человека «одномерным человеком», Фромм – «зависимой личностью.

Глядя на этот и подобные примеры, по мнению эксперта, стоит предположить, что революцию в постиндустриальном обществе возглавят менеджеры многочисленных ТНК, мелких и крупных фирм. Проблема заключается лишь в классовой сплоченности и классовом сознании, для чего будет необходима разработка четкой революционной стратегии и политэкономической теории в русле неомарксизма. Однако такую революцию значительно осложнит сам характер общества постмодерна, в котором существуют лишь атомарные индивиды, втянутые в жестокую капиталистическую bellum omnium contra omnes, и обезличенные, абсолютно инертные массы. Поэтому пролетарские массы, «офисный планктон», не внемлющий каким бы то ни было смыслам, погрязший в гедонизме и самолюбовании, но одновременно ощущающий фатальную недостаточность и неполноту собственной экзистенции, может быть способен только на иррациональный бунт против системы. О возможности полноценной социальной революции в условиях отсутствия смыслов и невозможности построения метанарративных сценариев говорить не приходится.