ЭКОНОМИКА — ГЕОПОЛИТИКА

Преступная ошибка

Одной из трагических ошибок “перестройки” была неправильно сформулированная проблема выбора экономической модели. С одной стороны, это было следствием некомпетентности нашей экономической науки, не сумевшей ни защитить марксистский подход, ни объективно изложить весь спектр существующих экономических учений с тем, чтобы общество смогло сознательно и обоснованно сделать свой исторический выбор. С другой стороны, нельзя упускать из виду слаженную и эффективную деятельность агентов влияния Запада, приложивших все усилия, чтобы увести общественное внимание от подлинной формулировки объективно стоявшей проблемы. Как бы то ни было, невежество в сочетании с откровенной идеологической диверсией способствовали тому, что страна была поставлена перед выбором: либо социалистическая, плановая экономика (марксизм), либо рыночная модель либерализма, либо Карл Маркс, либо Адам Смит. Третье исключалось. Этот принцип исключенного третьего оказался для России фатальным. И именно здесь следует искать корень нашей национальной и государственной катастрофы.

Для того, чтобы яснее понять смысл подмены, необходимо, в самых общих чертах, описать все существующие семейства экономических учений.

Либерализм

•  
  •  
    •  
      • — представления об эгоизме как основном регуляторе рынка,
      • — тезиса о механицизме моделей, основанный на сравнении общества с искусственно созданной машиной, состоящей из множества взаимозаменяемых элементов;
      • — концепции изоляции экономики от исторической реальности;
      • — антисоциологизма;
      • — антирегуляционизма и т .д.

Одним из самых популярных и распространенных политэкономических учений является теория либерализма. Либерализм в экономической области означает безоговорочную доминацию принципа рынка надо всеми остальными социальными категориями, “полную свободу торговли”, знаменитый принцип “laisser faire”. Следует заметить, что термин “либерализм” является двусмысленным. На уровне экономики он означает рынок, и “свобода”, на которую намекает слово “либерализм” (от латинского “libertas” — “свобода”), прикладывается только и исключительно к свободе торговли, свободе рынка, свободе спекуляции.

Философским источником для этой политэкономической конструкции, ставящей во главу угла принцип “индивидуальной выгоды”, “экономического эгоизма” и “невидимой руки”, являются учения Локка, де Мандевилля и других теоретиков крайнего индивидуализма. Подобный философский индивидуализм, в свою очередь, развился на базе принципа “индивидуального спасения”, который был заложен в католической схоластике, но полное и законченное воплощение получил в протестантской этике. Для такого религиозно-философского подхода характерно представление об индивидууме как о совершенно самостоятельной, автономной, суверенной, атомарной единице, предоставленной только самой себе и могущей поступать, как ей заблагорассудится. “Каждый человек отвечает только за самого себя”. На этом основании строится как особая протестантская мораль, так и философское мировоззрение. Проекция протестантского подхода в сферу экономики порождает теорию рынка или либеральную модель.

Исторически процедуру адаптации философии индивидуализма к области политэкономии проделал Адам Смит, отец-основатель научной теории капиталистического хозяйствования.

И не случайно либеральная идеология получила максимальное развитие именно в протестантских странах, особенно в Англии.

Теория рынка, либерализм несет на себе неизгладимый отпечаток той исторической, географической и религиозной среды, где он развился в законченную доктрину и приобрел черты научной теории. От Адама Смита прямая линия идет к Венской школе (Бам-Баверк, Менгер, фон Мизес), которая модернизировала и применила к современным условиям постулаты классического либерализма, некоторые формулировки которого со времен Адама Смита заметно устарели. Для Венской школы характерно развитие основных установок либеральной теории:

Ярким деятелем направления, обобщившим опыт Венской школы , был фон Хайек — ключевая фигура либеральной мысли в ХХ веке.

Параллельно Венской школе развивалось направление Лозанской школы Валраса и его ученика Вильфредо Парето, развивших учение о “равновесии”. Хотя Парето больше известен как авангардный социолог с маккиавелистскими симпатиями, не следует забывать, что “теория равновесия”, которой он придерживался, основана на радикально либеральных предпосылках.

И наконец, последним этапом развития либеральной школы, которую можно рассматривать как наиболее ортодоксальную теорию капитализма, стала неолиберальная американская школа Сент-Луиса и Чикаго. Чикагскую школу возглавлял небезызвестный Мильтон Фридман. Его учеником был Джефри Сакс, человек ответственный за проведения экономических реформ в России, инструктор Гайдара и Чубайса.

Показательно, что вся либеральная линия от Локка до наших “молодых реформаторов” основана на протестантской этике и англосаксонской модели хозяйства, отличной не только от азиатских или российских путей, но и от политэкономических традиций континентальной Европы.

Эту либеральную модель нашему обществу жестко навязали как альтернативу марксизму, причем дело было представлено таким образом, будто никакой иной возможности не существует.

Марксизм

•  
  •  
    •  
      • — отрицает эгоизм, как социальный регулятор;
      • — настаивает на необходимости жесткого регулирования сферы производства и распределения;
      • — рассматривает экономическую модель в контексте общей логики исторического развития (теория смены экономических формаций);
      • — отвергает этику “свободы торговли” и “эгоизма”, противопоставляя им этику труда и справедливого распределения, этику коллектива;
      • — рассматривает Капитал и его законы как воплощение мирового зла, а экономическую эксплуатацию человека человеком считает высшей несправедливостью;
      • — отвергает теорию равновесия, утверждая конфликтность и неравновесность, принцип борьбы движущей силой человеческой истории, и в том числе экономической истории.

Самая популярной политэкономической теорией, представляющей собой прямую антитезу либеральной доктрине, является марксизм. Маркс сознательно взял английских политэкономистов (Смит, Рикардо) за отправную точку, и создал учение, отрицающее основы либерализма как в философском, так и в хозяйственном, этическом, мировоззренческом и т.д. аспектах. Если у либералов в центре внимания стоял “автономный индивидуум”, то Маркс центральной фигурой берет общество, коллектив, класс. Общество, по Марксу, не складывается из атомов, но само учреждает эти атомы, воспитывает и формирует их конкретное самосознание, предопределяет их социальную и жизненную траекторию, устанавливает нормы хозяйствования и законы экономической деятельности.

Марксизм противоположен либерализму во всем. Он:

Некоторые современные французские социологи остроумно заметили, что за противоречием между либерализмом и марксизмом можно различить национальный момент. Смит и его учение представляют собой типичное творение англосаксонского духа, некое резюме хозяйственной и философской истории Англии и протестантизма. Маркс же, несмотря на еврейское происхождение и претензии на универсальность, высказывает комплекс идей, естественным образом вытекающих из немецкой традиции и отражающей, пусть в предельной и радикализированной форме, специфику “германского” духа.

Но такое замечание не является догмой, и сами либералы и марксисты, как правило, претендуют на то, что их социально-экономические учения являются абсолютно универсальными, применимыми для всех народов и наций, некими объективными рецептами, пригодными для всего человечества.

Обе экономические идеологии подчеркивают свой интернациональный характер, обе в перспективе ориентируются на отмирание государства, обе имеют явно универсалистский пафос.

История марксисткой теории у нас известна лучше либеральной традиции, так что и повторять ее основные этапы нет смысла. Важно лишь подчеркнуть, что победа марксизма как идеологии именно в аграрной традиционалистской евроазиатской России, представляющей собой прямой антипод англосаксонскому миру как в религиозно-этическом, так и в хозяйственном смысле, вряд ли может быть простой исторической случайностью.

Третий путь в экономике

•  
  •  
    • — экономическое устройство общества должно естественно вытекать из его исторической, культурной, этнической, географической, религиозной и государственной специфики, корениться в конкретике его традиционных институтов;
    • — между принципом экономической свободы отдельных субъектов (обеспечивающим хозяйственную динамику) и рычагами социального регулирования должен быть найден баланс, природа и объем которого устанавливаются не произвольно, но исходя из исторической и географической конкретики;
    • — экономическая модель должна быть рассмотрена как функция от социологической модели;
    • — между принципом “борьбы” и принципом “равновесия” должен быть найдено промежуточное решение: например, равновесие на общесоциальном (государственном, национальном) уровне и динамичная конфликтность на уровне классов или отдельных социальных секторов;
    • — постоянный акцент, падающий не на микроэкономический уровень (как в либерализме), и не на макроэкономический уровень (как в госсоциализме), а на мезоэкономический срез, что подразумевает поощрение плюральных экономико-социальных институтов, выходящих за уровень частного сектора, но и не подлежащих прямому государственному регулированию;
    • — регионализация экономики, подстраивание хозяйственных структур под естественные условия конкретной географической и национальной Среды;
    • — императив “автаркийности больших пространств” (термин Ф.Листа), тяготение к объединению плюральных мезоэкономических систем в общий пространственный блок с единой таможенной структурой и общей валютой;
    • — “социализм разных скоростей”, гибкая шкала соотношений между частным и общественным уровнем в рамках одного и того же государственного образования в зависимости от особенностей его секторов.

Помимо двух магистральных и противоположных друг другу экономических теорий существует еще одно громадное семейство, называемое совокупно “еретическим”. “Еретичность” этого направления состоит лишь в отказе от тех общих постулатов, которые лежат в основе как либерализма, так и его последовательного и радикального отрицания, воплощенного в марксизме.

Можно назвать эту разновидность “экономическими теориями третьего пути”.

Тот факт, что на это направление с самого начала перестройки практически никто не обращал внимания, предпочитая говорить о выборе только из двух противоположностей, на наш взгляд, является величайшим интеллектуальным преступлением. На самом деле, это отнюдь не маргинальное и второстепенное направление в политэкономической науке. Достаточно указать на тот факт, что такие столпы современной экономической мысли, как Кейнс или Гэлбрейт, должны быть отнесены именно к “третьему типу”, к “ереси”. Заметим, что укор в “ереси” ничуть не умаляет эффективности предлагаемых рецептов и моделей. Речь идет лишь о конвенции, об условности, о некотором негласном договоре научного сообщества, который считает экономической ортодоксией лишь либерализм и марксизм.

Итак, в чем заключаются основные предпосылки “третьей экономической теории”?

Ее основной особенностью является отказ от представления об экономике как о самостоятельной и самодостаточной сфере, в которой действуют особые законы, свойственные только этой сфере. Иными словами, все разновидности “третьего пути в экономики” отличаются тем, что отказывают экономике в главенстве над остальными науками, в том, чтобы быть полноценной и законченной идеологией. И либерализм и марксизм являются не просто научными моделями, изучающими хозяйство и экономические закономерности, но и мировоззрениями, со всеми вытекающими из этого последствиями. Более того, эти мировоззрения являются “экономическими мировоззрениями”, претендующими на главенство и универсализм экономической парадигмы. Это и является залогом их “ортодоксальности”.

“Еретики”, напротив, считают экономику важным, существенным, но отнюдь не главным аспектом социально-политической реальности, одним их факторов наряду с другими. А следовательно, они утверждают зависимый, производный характер хозяйственной жизни по сравнению с другими реальностями. В отношении того, что же является главным в социально-исторической области, мнения у сторонников “экономики третьего пути” значительно расходятся. Некоторые говорят о культурном факторе, другие о национальном, третьи о государственном, четвертые о этническом, пятые о религиозном, шестые о социологическом, седьмые о географическом, восьмые об историческом и т.д. Несмотря на разнообразие частных точек зрения на этот вопрос важнее всего одно обстоятельство: существует целый ряд экономических теорий, отводящих экономике подчиненную роль, независимо от того, какой именно фактор берется в том или ином случае в качестве определяющего.

Теории “экономики третьего пути” восходят в этико-философском аспекте преимущественно к немецкой идеалистической философии, особенно к Фихте. С точки зрения сугубо хозяйственной, огромное влияние на них оказали теоретики немецкого камерализма (фон Юсти, Зоннерфеедс и т.д.) Эта линия ведет к выдающемуся экономисту, ключевой фигуре всего этого направления Фридриху Листу. Параллельно Листу аналогичную парадигму развивал другой титан экономической мысли — Сисмонди. Лист и Сисмонди сформулировали основные положения “зависимой экономики”, рассмотренной как одного из измерений социально-географической реальности.

Полноценное развитие концепций Листа и Сисмонди осуществлялось в Немецкой Исторической Школе (Вильгельм Рошер, Бруно Гильдербрандт, Карл Книс). Выдающимся теоретиком этого направления был Густав Шмоллер.

В том же направлении, параллельно экономисту Шмоллеру , формулировал социологическую теории экономики знаменитый Макс Вебер (позже его ученик Вернер Зомбарт).

Другой линией того же направления, хотя и основывающейся на иной философской и мировоззренческой реальности, является теория “экономической инсуляции” американца Кейнса. Для Кейнса культурно-исторический фактор не столь важен. Он оперирует с довольно прагматическими категориями, но его вывод приводит к необходимости ограниченного регулирования экономики со стороны государства и ориентацией на промышленно-экономическую автаркию. Кейнс не рассуждает в терминах “культуры” или “нации”, его интересуют исключительно соображения экономической эффективности, но именно исходя из этих соображений, он в значительной степени сближается с позициями Листа и Сисмонди.

От Шмоллера и немецких социологов “концепции экономики третьего пути” передается выдающимся теоретикам Йозефу Шумпетеру и его ученику Франсуа Перру.

Кейнс, в свою очередь, оказывает колоссальное влияние на институционалистскую экономическую школу, развивавшую принципы Торстейна Веблена. Институционализм настаивает на отказе от экономического универсализма и на необходимости привязывать изучение экономических моделей к конкретным социальным институтам, сложившимся в том или ином обществе. К институционалистам примыкают такие известные экономисты, как Митчел, Берль, Бернэм и сам Джон Кеннет Гэлбрейт.

Все эти школы в совокупности представляют собой целый спектр учений, расположенный между крайним либерализмом и ортодоксальным марксизмом. Но при этом важно подчеркнуть, что “третий путь” в экономике отнюдь не является простым компромиссом между либерализмом и марксизмом, неким промежуточным, средним вариантом. Он основан на совершенно инаковых и самодостаточных мировоззренческих и научных предпосылках и поэтому может быть рассмотрен как нечто самостоятельное и законченное.

И все же применение принципов “экономики третьего пути” на практике разнозначно созданию такого типа хозяйствования, который будет иметь в себе элементы обоих ортодоксальных моделей (капитализма и социализме), только взятых в отрыве от их идеологических предпосылок, от их “экономизма”.

Легко сформулировать основные положения “экономики третьего пути”:

Таковы самые общие черты “экономики третьего пути”. Если основной закон либерализма и капитализма — закон рынка, а главный принцип социализма — план, то главным законом “еретической теории” будет принцип зависимости экономики от общества или закон социологичности экономики.

“Экономика больших пространств” Фридриха Листа

Сделаем небольшое отступление, чтобы продемонстрировать важность и эффективность “экономики третьего пути” применительно к реальной истории. Для этого обратимся к фигуре выдающегося деятеля этого направления Фридриху Листу.

Лист был немцем по происхождению и либералом по убеждениям. Долгое время прожив в США, он воочию наблюдал бурный рост капиталистических рыночных отношений в этой стране на заре ее развития. Именно в период пребывания Листа в Америке президент Монро сформулировал знаменитую доктрину: “Америка для американцев”. Это было не просто националистическое утверждение, направленное на активное и сознательное противодействие проведению Европой самостоятельной политики на американском континенте. Речь шла также о стратегическом и экономическом единении обоих Америк под эгидой США и превращении целого конгломерата государств в единую геополитическую систему. С доктрины Монро и начался путь США к достижению мирового господства. Надо отдать должное Фридриху Листу — он смог оценить геополитическую идею Монро по достоинству уже в самом зачаточном ее виде. Американский опыт очень сильно повлиял на взгляды самого Листа, особенно когда он снова вернулся на Родину, в Германию.

Оказавшись на родной земле и имея опыт наблюдения за экономическим и геополитическим развитием англо-саксонского мира, Лист открыл важнейшую закономерность, соединяющую принцип государственности с принципом свободного рынка.

Проанализировав практическое применение либеральной теории на практике, Лист открыл следующий закон: “повсеместное и тотальное установление принципа свободной торговли, максимальное снижение пошлин и способствование предельной рыночной либерализации на практике усиливает то общество, которое давно и успешно идет по рыночному пути, но при этом ослабляет, экономически и политически подрывает то общество, которое имело иную хозяйственную историю и вступает в рыночные отношения с другими более развитыми странами тогда, когда внутренний рынок находится еще в зачаточном состоянии”. Безусловно, сам Лист имел в виду наблюдения за катастрофическими последствиями для слаборазвитой, полуфеодальной Германии некритического принятия либеральных норм рыночной торговли, навязываемых Англией и ее немецкими лоббистами. Лист поместил либеральную теорию в конкретный исторический и национальный контекст и пришел к важнейшему выводу: вопреки претензиям этой теории на универсальность она на само деле отнюдь не так научна и беспристрастна, как хочет показаться; рынок — это инструмент, который функционирует по принципу обогащения богатого и разорения бедного, усиления сильного и ослабления слабого. Таким образом, Лист впервые указал на необходимость сопоставления рыночной модели с конкретными историческими обстоятельствами, а следовательно, перевел всю проблематику из научной сферы в область конкретной политики. Лист предложил ставить вопрос следующим образом: мы не должны решать “рынок или не рынок”, “свобода торговли или несвобода торговли”. Мы должны выяснить, какими путями развить рыночные отношения в конкретной стране и конкретном государстве таким образом, чтобы при соприкосновении с более развитым в рыночном смысле миром не утратить политического могущества, хозяйственного и промышленного суверенитета, национальной независимости.

И Лист дал ответ на этот вопрос. Этим ответом явилась его знаменитая теория “автаркии больших пространств”. Лист совершенно справедливо посчитал, что для успешного развития хозяйства государство и нация должны обладать максимально возможными территориями, объединенными общей экономической структурой. Только в таком случае можно добиться даже начальной степени экономической суверенности. Для этой цели Лист предложил объединить Австрию, Германию и Пруссию в единый “таможенный союз”, в пределах которого будут интенсивно развиваться интеграционные процессы и рыночные отношения. При этом он настаивал на том, чтобы внутренние ограничения на свободу торговли в пределах союза были минимальны или вообще отменены. Но по отношению к более развитому и могущественному англосаксонскому миру, напротив, должна существовать гибкая и крайне продуманная система пошлин, не допускающая зависимости “союза” от внешних поставщиков и ориентированная на максимально возможное развитие промышленно-хозяйственных отраслей, необходимых для обеспечения полной автаркии. Вопрос экспорта был предельно либерализирован и полностью соответствовал принципам “свободы торговли”, импорт же , напротив, подчинялся стратегическим интересам стран “таможенного союза” (второстепенные и не обладающие стратегическим значением товары и ресурсы допускались на внутренний рынок беспрепятственно, а пошлины на все, что могло привести к зависимости от внешнего поставщика и создавало бы тяжелые условия конкуренции для отечественных отраслей, напротив, искусственно и централизованно завышались).

Учение Листа получила название “экономического национализма”. Очень показательно, что смысл доктрины Кейнса сводится приблизительно к той же самой концепции: его теория “экономической инсуляции” также ставит во главу угла не абстрактную доктрину “свободы рынка”, но стратегические интересы государства и ориентацию на автаркию и суверенитет.

География как судьба

Геополитика как наука сложилась во второй половине ХХ века, на основе политической географии. Ее основателями были швед Рудольф Челлен и англичанин Хэлфорд Макиндер. Смысл этой дисциплины сводится к утверждению: многие закономерности в развитии государств, народов, культур, цивилизаций и религий предопределяются в огромной степени географическими, пространственными факторами. Иными словами — “география как судьба”.

Сделав чисто научное открытие о тесной и не осознававшейся ранее связи структуры государства с пространством и ландшафтом, основатели геополитики сразу же перешли к конкретной политической практике, международным отношениям и военной стратегии. Это придало их исследованиям актуальность, и ученые, начавшие развивать новую науку, быстро сделали политические и дипломатические карьеры.

Позднее термин геополитика был в значительной степени дискредитирован тем, что его узурпировали германские национал-социалисты (впрочем, не следует забывать, что первыми к этой науке обратились не германские, но шведские, американские и английские авторы). Выдающийся немецкий геополитик Карл Хаусхофер запятнал себя и отчасти само слово “геополитика” сотрудничеством с Гитлером, но при этом агрессивные милитаристы Третьего Райха использовали в учении Хаусхофера лишь то, что соответствовало их собственным шовинистическим устремлениям, а остальное, просто отбрасывали. Так, к примеру, Гитлером была целиком и полностью отвергнута идея Хаусхофера о “евразийском континентальном блоке” по оси Берлин-Москва(!)-Токио. Этот “евразийский блок”, по мысли Хаусхофера, должен был стать главным звеном всей немецкой международной практики и военной стратегии. Но вместо геополитического союза с Москвой, продиктованного научными геополитическими сображениями, обоснованными и развитыми Карлом Хаусхофером, гитлеровцы предпочли преступное (и самоубийственное для них самих) нападение на СССР, пресловутый “Drang nach Osten”.

Марксисты вообще отрицали геополитику как “буржуазную науку”, поэтому на долгое время (особенно после войны) в СССР она была под запретом.

Лишь постепенно и особенно в последние десятилетия интерес к геополитике стал пробуждаться вновь и с особенной силой. За короткий срок геополитика стала чрезвычайно популярной дисциплиной в вопросах стратегического и военного планирования США, так что в настоящее время преподавание этой науки является общеобязательным во всех высших учебных заведениях Запада, готовящих будущих руководителей государств и ответственных аналитиков. Обязательной дисциплиной является геополитика и в высших военных учреждениях развитых стран.

Борьба Суши и Моря

В основе геополитики лежит деление всех государств и культур на два типа — сухопутные и морские. Это — первый закон геополитики. Геополитики заметили, что морские цивилизации, культуры основанные на мореплавании, чаще всего имеют рыночную экономическую систему и тяготеют к либерал-демократическому укладу в политике. Сухопутные державы, напротив, отдают предпочтение нерыночной (плановой или частично плановой) экономике и ограниченной демократии или вообще иерархическому устройству общества.

Образами такого противостояния в древности являются: торговый Карфаген против иерархического Рима, демократические Афины против военизированной, аскетичной Спарты.

Позднее первенство морской цивилизации перешло к Англии (еще позже к США), а такие державы, как Германия, Австро-Венгрия и Россия воплощали в себе образцы сухопутной державы.

Постепенно геополитическая пара Суша — Море закрепилась в форме противостояния стран Запада и Востока. Запад, и особенно форпост западной цивилизации США , довел до самых последних пределов рыночную логику, тогда как евразийские и восточные государства искали иных путей развития (советский социалистический эксперимент вполне вписывался в этот поиск). Начиная со второй половины ХХ века геополитическая карта мира была окончательно поделена на два лагеря — на евразийский Восточный блок с осью в СССР и на атлантический Западный блок с осью в США. Журналисты, а позже политики назвали такое положение “холодной войной”, и этот термин получил широкое распространение. Считалось, что в основе планетарной напряженности лежат чисто идеологические мотивы (борьба социализма и капитализма). Однако геополитики задолго до второй половины ХХ века, когда даже понятия “холодной войны” не существовало, предсказали неизбежное противостояние морской англосаксонской, атлантистской цивилизации и сухопутных держав Евразии (причем прогнозировали они это совершенно безотносительно идеологических расхождений). Противостояние атлантизма и евразийства неизбежно по основополагающим культурно-цивилизационным соображениям даже в том случае, если Восток и Запад признают одни и те же идеологические ценности. Геополитика рано или поздно возьмет свое, и рано или поздно между двумя этими планетарными полюсами обозначится и обострится неизбежный, геополитический конфликт. Не злая воля отдельных личностей или “милитаристски” ориентированных политиков (“ястребов”) ответственна за это, но объективная логика пространства и ландшафта.

Итак, деление в ХХ веке всего мира на два стратегических лагеря — страны Варшавского договора и страны НАТО — было следствием не идеологического, но чисто геополитического противостояния, проистекало из основных законов “политической географии”.

Геополитический подтекст “холодной войны”

Американские президенты и их советники ясно осознавали геополитическую подкладку противостояния США и СССР в “холодной войне”. Будучи знакомыми с основами геополитики, они ни на минуту не заблуждались относительно того, что даже возможные идеологические сдвиги в СССР в демократическом направлении никогда не отменят культурного противостояния. И явное доказательство этому то, что за самороспуском Восточного блока, Варшавского договора не последовало аналогичной, симметричной акции со стороны НАТО. Натовские стратеги прекрасно понимали, что отказ Москвы от коммунизма и теорий “мировой революции” ничего по сути не меняет в противостоянии “атлантизма” и “евразийства”. Именно по этой причине Северо-Атлантический альянс не только сохранился, но расширился и укрепился. Подобное недружелюбие со стороны “западных партнеров” привело в недоумение российское руководство, хотя последнее можно объяснить лишь полным игнорированием основ геополитики, той “буржуазной науки”, от которой с презрением отворачивались советские специалисты и аналитики, по инерции составляющие штат советников уже новых некоммунистических руководителей российского государства.

Так постепенно сложилась парадоксальная ситуация. США на основе геополитического анализа продолжали считать демократическую Россию своим потенциальным противником и закрепили это положение в своей военной доктрине (несмотря на сходство политического строя). А сама Россия, вопреки геополитике, и напротив, продолжая руководствоваться чисто идеологической логикой, только взятой теперь с обратным знаком, отказалась от рассмотрения США и стран НАТО в качестве “потенциальных противников”, поспешно выкинув их в качестве таковых из своей военной доктрины. Чтобы не быть голословными, приведем несколько цитат.

В докладе американского под-секретаря Обороны, ответственного за политические вопросы, Пола Волфовитца от 1992 года, опубликованного в “New York Times” 8 марта 1992 года и в “International Herald Tribune” 9 марта 1992, содержится перечисление основных приоритетов американской внешней политики, продиктованной стратегическими соображениями.

США надо “убедить потенциальных соперников, что они не должны рассчитывать на то, чтобы играть в мировой политике роль, сопоставимую с США”. Более того, “их надо убедить отказаться и от стремления играть более важную роль даже в региональном масштабе”. США должны “учитывать интересы других высокоразвитых индустриальных наций с тем, чтобы принудить их отказаться от противодействия американскому лидерству или от постановки под сомнение превосходства нашего экономического и политического устройства”. В качестве основной опасности доклад Вольфовица указывает на “опасность для европейской стабильности, проистекающий из-за подъема в России национализма или попытки России снова присоединить к ней страны, получившие независимость: Украину, Белоруссию и другие”.

Эти заявления основаны на геополитическом тезисе о необходимости атлантистского противостояния даже теоретической возможности организации альтернативного сухопутного блока. Под “потенциальными соперниками” США недвусмысленно имеется в виду Россия, исламские государства и некоторые мощные европейские державы (Франция, Германия и т.д.) — т.е. все те государства и культуры, которые имеют евразийское, континентальное измерение и специфическую культурную и стратегическую историю.

Итак, пресловутое продвижение НАТО на Восток, с атлантистской геополитической точки зрения, вполне закономерно, а с позиций атлантистских стратегов — совершенно логично. А фразы относительно “подъема национализма в России” (ни малейших признаков которого в действительности здесь не наблюдается) призваны лишь затемнить истинную сущность атлантической стратегии и украсить довольно агрессивные шаги “гуманитарной риторикой”.

Комплексный подход

Геополитики оперируют не только культурными факторами. Для них не менее важен учет реального стратегического и экономического потенциала. Тем и отличается геополитический подход от всех других, что он учитывает самые разные факторы — и идеальные, и материальные, и военные, и религиозные, и культурные, и экономические. И помимо географического местоположения России, которое делает ее объективно главным геополитическим противником атлантизма, мы сталкиваемся в реальности с проблемой ядерного потенциала, которым Россия до сих пор обладает и который по-прежнему остается достаточным, чтобы в случае необходимости силовым воздействием предотвратить масштабный военный конфликт, направленный против нашей страны. Русская история, евразийская культура, православная религия и ядерное оружие России в геополитическом смысле оказываются взаимодополняющими силовыми факторами, которые все вместе, в совокупности обеспечивают россиянам сохранение государственности, свободы и независимости. Идеология — вторична. История показывает, что она часто меняется даже на протяжении нескольких десятилетий, основные же вектора развития государства и нации сохраняются несмотря ни на что. И Европа и Россия поменяли не одну политическую модель, видели путчи и перевороты, диктатуры и республики, монархии и парламенты, бунты и репрессии... Но при этом, если окинуть взглядом всю историю, мы видим торжественный и величественный, долгий и трудный, но неизменно прекрасный и осмысленный путь народов и государств к своей собственной цели, к высшим, созидаемым веками и миллионами жизней идеалам.

Геополитика — наука, которая заставляет мыслить масштабно, мыслить веками, континентами и народами. И если кому-то она может показаться слишком абстрактной, это впечатление обманчиво. Именно благодаря внимательнейшему и скрупулезному учету геополитических закономерностей, американским аналитикам и, шире, стратегам западной цивилизации, удалось добиться таких впечатляющих успехов по борьбе с евразийским конкурентом (т.е., увы, с нами). И в этом анализе они учитывали все факторы — экономический потенциал, и протестантскую этику, западную философию индивидуализма и эффективность рынка, ядерное оружие и “американскую мечту” мирового господства (“manifest destiny”).

Русская геополитика должна поступать точно так же — учитывать все исторические, экономические и стратегические уровни, и освещать руководству страны тот исторический и геополитический пейзаж, в котором им предстоит действовать и принимать жизненно важные решения. Любой односторонний подход — например, чисто экономический, религиозный или чисто стратегический — может оказаться фатальным. Геополитика — наука совершенно необходимая для властных инстанций государства.

Евразийский блок

Вторым геополитическим законом (после закона противостояния морской и сухопутной цивилизации) является закон стратегических блоков. Он гласит, что логика истории диктует необходимость расширения территорий, входящих в состав либо единого государства либо стратегического блока нескольких государств, для того, чтобы соответствовать меняющимся историческим условиям и оставаться конкурентоспособным. Это закон иначе формулируется так:“от городов-государств — через государства-территории — к государствам-континентам”. Такая территориальная, военная и экономическая интеграция — очевидный факт политической истории всего ХХ века. В нынешних условиях ни одно национальное государства не может обеспечить своей независимости, экономической, военной и культурной самостоятельности, если оно не будет участвовать в каком-нибудь из крупных стратегических блоков. Мы наблюдаем это в процессах интеграции американского континента в единый таможенный союз, в создании Европейского Союза и т.д. При этом вполне естественно, что атлантистская цивилизация может расширяться только за счет нейтральных или евразийских территорий, и наоборот. В этом вопросе — в выборе блока — важную роль играют не только силовые или материальные факторы, но и близость культур, религий и национальных традиций.

В такой геополитической перспективе “расширение НАТО” вполне естественно, так как в этом проявляется стремление одного планетарного блока — атлантистского — максимально расширить зону континентального контроля за счет другого блока (пусть пока потенциального) — евразийского.

Кризис “научности”

Наложение двух планов анализа — геополитического и экономического — является крайне рискованной операцией.

Во-первых, привычное оперирование с двумя, а не с тремя экономическими парадигмами делает общую схему в самой эконической науке неполной, если не сказать пристрастной. И вопреки исторической и научной очевидности семейство экономических доктрин, не вписывающихся в нормы двух основных “экономических идеологий”, признанных “ортодоксальными”, продолжает оставаться за кадром магистрального развития экономической дискуссии. Это порождает превратную перспективу в постановке базовых вопросов экономической теории, и следовательно, за норму и “ортодоксальную научность” принимается нечто заведомо анормальное. Для того, чтобы исправить это положение, утвердив экономические модели “третьего пути” как нечто совершенно самостоятельное и научно когерентное, необходимо еще проделать серьезную и масштабную работу. Лишь после этого тройственная модель экономических парадигм, с которой мы оперируем в данном тексте, будет до конца понятна и обоснована.

Во-вторых, в отношении геополитики до сих пор распространено мнение, что эта дисциплина не является строго научной, и представляет собой лишь систему пост-фактумного объяснения определенных особенностей Realpolitik, не связанных ни с какой строгой научной теорией. Если добавить к этому еще всеобщее невежество в области базовых геополитических текстов, которые находились под идеологическим запретом в нашей стране, и даже на Западе стали всерьез изучатся в академических сферах лишь в середине 80-х годов, то наша задача становится еще более сложной.

Нам предстоит наложить друг на друга две модели, каждая из которых является в глазах научного сообщества более, чем спорной.

С другой стороны, очевидно и обратное. Само научное сообщество, в той стадии, в которой оно пребывает сегодня, не может претендовать ни на соблюдение ортодоксии в какой бы то ни было сфере, ни на утвервждение нового ее понимания. Марксистский подход, доминировавший в советской науке, был совсем недавно отвергнут, а следовательно, неумолимо подверглись контестации и сами критерии научности, особенно в тех областях, которые имели отношение к социальным дисциплинам, а также к макро-идеологическим коснтрукциям. Поэтому невозможно отныне отрицать геополитику только на том основании, что она является “буржуазной”. Точно так же невозможно утверждать безусловную научность коммунистической парадигмы в ущерб всем остальным экономическим теориям. Таким образом складывается ситуация, когда “научность” становится довольно бессодержательным критерием, не обеспеченным никакой серьезной методологической базой, а плюрализм возможных подходов исключает само представление о “научности” или “ненаучности”. Этот вопрос был поставлен на международной конференции, проходившей в конце 80-х в США под выразительным названием “Конец Науки?”. Большинство ученых согласились с выводом, что “наука” в классическом (позитивистском) ее понимании более не существует как нечто самостоятельное, беспрепятственно переходя в иные смежные с ней области — искусство, политика, коммуникативная сфера и т.д.

Как бы то ни было, в такой ситуации неординарные подходы напрашиваются сами собой, а рискованность конструкции становится не только ее отрицательной стороной, но и положительной. Возможно, именно совокупность неординарных, “гетеродоксальных” методологий и станет базовым определением “новой научности” в той динамично меняющейся ситуации, в которую мы все глубже погружаемся.

Маркс и Восток, Смит и Запад

Сопоставление принципа геополитического дуализма с тремя моделями в экономике дает сразу крайне заманчивую картину. Атлантический полюс или остов талассократической цивилизации (Запад) явно соотносится с либерализмом, с классическим капитализмом, с Адамом Смитом и наиболее ортодоксальной линией его последователей — вплоть до Чикагской школы.

Сухопутная цивилизация, евразийский континентальный ансамбль, напротив, в экономической области соответствует противоположной, антилиберальной традиции, связанной с социализмом и марксизмом.

Хотя основатели геополитики формулировали свои теории задолго до Октябрьской революции, когда еще невозможно было предугадать победу коммунистических движений в Евразии, последующее историческое развитие показало удивительную проницательность геополитиков, отождествлявших Запад и таллассократию с “торговым строем”, с карфагенским типом цивилизации. И хотя Римский цивилизационный полюс в начале ХХ века ассоциировался более с реакционными монархическими режимами, типа царской России, события показали, что антикапиталистическая ориентация Советской власти привела к еще более радикальному противостоянию Востока и Запада, атлантистов и евразийцев, чем при царизме.

Такое подтверждение геополитических прогнозов легло в основу понимания Западом геополитического значения “холодной войны” и предопределило ее географию, сопряженную не только со стратегическими и чисто политическими аспектами, но и с экономической моделью. Капитализм, либерализм, теории Смита в этой перспективе можно рассматривать как один из аспектов общего геополитического комплекса атлантизма.

Верно также и противоположное: Восток и особенно его геополитический полюс Россия, “сердцевинная земля” (heartland), ось евразийского ансамбля становятся плацдармом социализма, марксизма, полярной относительно либерализма экономической теории. Следовательно, логично рассмотреть социализм как аспект евразийства.

Геополитика сводит в единую и в целом непротиворечивую схему две “ортодоксальные” экономические идеологии, объясняя географическую предопределенность каждой из них, их органическую связь со структурой “качественного пространства”. Такая поправка на географию сразу же переводит чисто экономическую проблематику выяснения преимуществ того или иного экономического устройства к конкретному историко-географическому контексту. Иными словами, успехи или неуспехи либерализма генетически связываются с Западом с особостью его культурных и цивилизационных путей развития, и следовательно, строго очерчивается контекст, в рамках которого правомочно судить об эфффективности или неэффективности тех или иных версий магистральной теории либерализма. То же справедливо и для Востока, который в целом исторически сопряжен с разнообразными версиями хозяйствования, отличными от классического либерал-капитализма, что изначально и предопределило его социалистический выбор. Вместе с тем эффективность или неээфективность социалистического хозяйствования также должны быть оценены исходя из цивилизационных особенностей всего евразийского контекста.

Береговая экономика

Чем являются в таком случае “экономические теории третьего пути”, о котороых мы говорили в первой части?

В геополитической картине мира между атлантистским полюсом (англо-саксонский мир, США) и евразийским полюсом (Россия, Евразия) лежит “береговая зона”, промежуточные пространства, стратегически и геополитически “растянутые” между континентальным притяжением Суши и внешним вызывом Моря. Этой “береговой зоной” для Евразии является широкая полоса, простирающаяся от Западной Европы через Ближний Восток к Ирану, Индии, Китаю и Индо-Китаю и далее в южные пространства Тихоокеанского ареала. Пока Америка не достигла стратегической законченности (доктрина Монро), такая же ситуация существовала и на американском континенте, где огромные пространства “береговогго характера” являлись стратегическими колониями европейских держав, в том числе и России (Аляска, некоторые провинции тихоокеанского побережья и т.д.). Но после того, как США полностью установили стратегический диктат в Новом Свете (т.е. к началу ХХ века), под “береговыми зонами” стали понимать именно западные и южные пределы евразийского материка.

По логике нашей схемы этим “береговым зонам” должны соответствовать различные версии “экономики третьего пути”, отчасти имеющие капиталистические (рыночные), а отчасти — социалистические (плановые) элементы. Современный экономист Мишель Альбер в своей знаменитой книге “Капитализм против капитализма” отмечает двойственность в структуре того, что принято называть “капиталистическим миром”. С одной стороны, он выделяет англо-саксонский капитализм, строго следующий либеральной ортодоксии, а сдругой, говорит о “рейнско-ниппонском” варианте, имеющем многие элементы социального, национального и государственого подхода. Показательно, что в качестве европейской базы “второго”, неанглосаксонского, т.е. не атлантистского капитализма, Мишель Альбер берет именно Германию — страну, занимающую в Евроле крайне восточное положение и являющуюся восточным геополитическим пределом западной “береговой зоны” Евразии.

Иными словами, третья экономическая парадигма может соответствовать “береговым зонам”, тем пространствам, которые занимают в геополитическом смысле промежуточное положение, находясь между Морем и Сушей, испытывая на себе противоположные импульсы. Конечно, “береговые зоны” неравнозначны (в некоторых случаях влияние атлантизма больше, в некоторых меньше), но все же в качестве общего приближения такое отождествление вполне можно было бы сделать. Нетрудно понять, насколько плодотворными могли бы стать попытки развить эту модель и далее, связав экономические модели разных государств с принадлежностью к коннкретным геополитическим зонам.

Прояснение некоторых противоречий

Говоря о “третьем пути “ в экономике, мы подчеркивали самостоятельность его идеологических и философских предпосылок, акцентировали то, что речь идет не о компромиссном совмещении двух ортодоксальных макромоделей, но об органическом развитии особой оригинальной линии. Совмещение экономических моделей третьего пути с “береговой зоной” в геополитической схеме ставит несколько проблем. Разберем их поочередно.

Во-первых, в такой модели получается, что “экономика третьего пути”, соответствующая “береговым зонам”, должна относиться только к промежуточным геополитическим пространствам. В то же время в лице Кейнса мы видим ее американскую версию, и одновременно прямо или косвенно указываем на привлекательность такой конструкции для евразийской России. Это видимое противоречие требует некоторых разъяснений — В период New Deal, когда США следовали в общих чертах за идеями Кейнса, эта страна значительно отдалилась от общеатлантистской стратегической линии, замкнувшись на внутренние проблемы, которые постепенно и методично стали действительно решаться в рамках автаркийного пространства. Еще Макиндер сомневался в талассократическом призвании США, считая, что это госдуарство может пойти не “карфагенским”, но “римским” путем в геополитике. На практике это предполагало отказ от вмешательства в планетарные вопросы, рассмотрение доктрины Монро как последнего слова в американской стратегии. Кейнсианство для США было пределом возможного цивилизационного сближения с континентально-европейским и даже евразийским путем, и не случайно самые тесные отношения континентальной Германии и СССР с США приходятся на время президенства Рузвельта, и особенно на эпоху доминации в Америки теории Кейнса. При Вудро Вильсоне, чей курс довел Штаты до Великой Депрессии, и после отказа от “экономической инсуляции” во второй половине 30-х, США, напротив, отдалалялась от евразийских моделей, сближаясь с Англией и радикальтно либеральными, атлантистскими геополитическими проектами.

Важно отметить здесь следующую особенность. После отказа от New Deal США снова вступили на путь либерализма и до следующей Великой Депрессии было рукой подать. Всю ситуацию спасла Вторая Мировая война, которая заставила экономику США перестраиваться на военный лад, а это снова означало усиление позиций госсектора и плана в общей структуре экономики. В 40-е все ведущие экономисты Запада (и либералы и марксисты) единодушно предсказывали новый виток тотального кризиса американской экономики сразу же после окончания войны, так как “реконверсия” логически погрузила бы страну в хаос и упадок. Но этот прогнозируемый кризис не произошел. Причина проста — отсутствие “реконверсии”, которая была отложена в США на неопределенный срок в связи со скорым началом “холодной войны”. Иными словами, прнцип атлантистского либерализма, исповедуемый как официальная доктрина Запада, был в случае США значительно сглажен учетом реальной геополитической ситуации, в которой географический фактор и конкретика реального противостояния заставляли вносить “третьепутистские” поправки к реальной экономической стратегии. Это не было возвратом к кейнсианству в полном смысле, но общее состояние послевоенной экономической стратегии США было довольно к этому близко. Кстати, именно этим объясняется гигантская внешняя задолженность США, которая, на самом деле, есть не что иное, как оформленная под кредит обязательная плата развитых европейских держав за предоставление США военной протекции по отношению к потенциальному агрессору с Востока, т.е. к СССР.

Во-вторых, к экономике третьего пути имеет смысл обратиться самой Евразии, т.е. России, не как к панацее, а как к доктрине, способной учесть важнейшие факторы, остающиеся вне сферы компетенции марксизма в силу специфики его чисто экономического редукционистского метода. Очень важна философская подоплека теории хозяйства в этой “третьей парадигме”, и именно ее отсутствием в жесткой марксисткой ортодоксии можно отчасти объяснить кризис этого экономического учения. Можно говорить о крайне левых разновидностях “экономики третьего пути” — таких, как предлагали русские народники (Лавров, Михайлов, братья Серно-Соловьевичи и т.д., позже левые эсеры), и в данном случае экономический социализм Макса мог бы вполне сочетаться с органицистской философией. С другой стороны, в данную модель прекрасно вписывались бы и концепции “христианского социализма”, особенно связанные с воззрениями Сергия Булгакова. Поэтому к “третьей экономической прадигме” отнюдь не следует относиться как к безоглядному повороту Востока навстречу Западу и к ревизионистскому отказу от коммунистического радикализма (хотя под определенным углом зрения это может выглядеть именно так).

Но как бы то ни было вся эта тема требует более внимательного и углубленного рассмотрения.

Выводы

Подытожим наше исследование.

1. Экономическая модель не должна рассматриваться в отрыве от геополитической конкретики. Подобно тому, как внутриматериковые пространства Евразии не могут произвольно определять свое геополитическое значение, заведомо данное и детерминированное законами географии, спецификой истории и логикой цивилизационного пути, так и социальные системы, государства и нации, располагающиеся на этих пространствах не должны осуществлять выбор экономической системы произвольно, не взирая на геополитическую предопределенность, включающую в себя и сферу хозяйствования.

2. На практике это означает необходимость отказа от безоглядной вестернизации, что относится как к геополитической международной линии, так и к выбору внутриэкономических парадигм.

3. Геополитическая заданность ставит пределы колебаний в выборе экономической модели, и этими пределами являюися марксизм, с одной стороны, и теории “ экономики третьего пути” с другой.