Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: философия другого Начала. Глава 8.

Глава 8. Seynsgeschichte и политические идеологии ХХ века

Фундаменталь-онтологический метод и область его применения

После общего экскурса в структуру мышления Хайдеггера легко понять, что в западно-европейской метафизике его интересуют только наиболее принципиальные вещи, в которых концентрировалось отношение этой метафизики к бытию (Sein) как к сущему-в-целом или сущему второго порядка, и, соответственно, прогрессирующее удаление от Seyn-бытия, что предполагало на определенном этапе и забвение онтологической проблематики как таково (Seinsverlassenheit). Поэтому прикладные вопросы этой метафизики – теология, гносеология, гуманизм, аксиология, эпистемология, философия науки, филология, этика и тем более политическая философия – не имели для него никакого самостоятельного значения, будучи частными случаями приложения основных принципов этой метафизики. Однако во всех случаях, когда Хайдеггеру приходилось выносить суждение по этим частным вопросам, он вынужден был возводить их к их метафизическим истокам, а в некоторых намечать перспективы того, в каком направлении должны были бы истолковываться соответствующие направления мысли и области культуры в фундаментально-онтологическом ключе. Это значит, что Хайдеггер вместе с критикой частных моментов западно-европейской метафизики, набрасывал пути радикально нового толкования соответствующих тем в другом Начале.

Эта двоякая операция – возведение того или иного рассматриваемого предмета к общему контексту западно-европейской онтологии и попытка его альтернативного толкования в ракурсе фундаменталь-онтологии и составляет главную процедуру перехода к другому Началу, и соответственно, является основным методологическим приемом философии Хайдеггера. Эта методология в ее первом жесте представляет собой «феноменологическую деструкцию»⁽⁶⁸⁾, что Хайдеггер понимал не отрицательно, в прямом смысле слова «деструкция» («разрушение»), но, скорее, как «раз-бор», «рас-соз-дание» в обратном направлении того, чтобы было искусственно «соз-дано», возвращение высказывания в его изначальный контекст в структуре метафизики. Во французской философии структурализма позже тая же самая операция получила название «деконструкция» (Ж.Деррида). Второй жест более сложен, так как он состоит в том, чтобы соотнести возведенную к метафизическому контексту тему с вопросом о Seyn-бытии, то есть поместить ее в Начало (либо первое, либо новое), что означает изъятие этой темы из контекста западно-европейской философии и включение ее в радикально новый фундаменталь-онтологический контекст, но не как во что-то уже заведомо имеющееся, но как в то, что, собственно, и создается, слагается в ходе такой операции по соотнесению вещи, вопроса, предмета, явления напрямую c Seyn-бытием. Если бы второй фундаменталь-онтологический контекст был бы заведомо известен, дан, то эта операция представляла бы собой техническую проблему. НО он не дан. Он только задан как горизонт возможного, но не гарантированного нового Начала. Это Начало может начаться, и начавшись, оно будет представлять собой как раз осуществление тотальной ревизии концепций, слов, тем, областей, науки, дисциплин, вещей и мыслей. Однако если мы схватим сущность хайдеггеровского метода⁽⁶⁹⁾, мы сможем осуществлять эту операцию самостоятельно и, в частности, корректно расшифровывать и продлевать даже косвенные намеки самого Хайдеггера относительно тех или иных проблем, которые он затрагивал бегло и по ходу дела.

Так, мы можем набросать картину отношения Хайдеггера к современным политическим идеологиям, которые как таковые, впрочем, его никогда не интересовали сами по себе. Однако такой seynsgeschichtliche подход к этой теме многое прояснит в истории современного мира и даст важнейшие ключи к дешифровке подлинной истории ХХ века.

Американизм и планетэр-идиотизм либералов

ХХ век знал три основные политические идеологии: либерализм, коммунизм и фашизм. Так или иначе Хайдеггер отзывался о каждой из них. Эти отзывы, будучи обрывочными и несистематизированными, – эта сфера никогда самого Хайдеггера приоритетно не интересовала, -- имеют, тем не менее, большое самостоятельное значение.

Все эти идеологии, по Хайдеггеру, и это ясно само собой, суть проявления современного нигилизма и выражают только одно: торжество tecnh, «забвения о бытии», «преднамеренное самонавязывание», «волю к власти» и Machenschaft. Все три политические идеологии суть максимальные выражения тотального нигилизма; это ночные идеологии, в которых западно-европейская мысль достигает своего дна. Они не просто суть формы «ложного сознания», как определял «идеологию» Маркс, они выражают ложность сознания как сознания онтологического и метафизического. Более того, эти идеологии оперируют с метафизикой в издании Нового времени, а следовательно, а место сущности сущего, бытия в целом, идеи или Бога, поставлены самые примитивные и убогие идолы субъект-объектных пар.

Либерализм отождествляет картезианского субъекта с индивидуумом и производимыми его рацио прагматическими расчетами в области исчисляемых материальных и нематериальных объектов (преимущественно товаров). Это Хайдеггер называет «американизмом», понимая под этим высшее выражение капитализма. Ничего гнуснее и подлее такого вырождения философии не существует, так как здесь нигилизм достигает такой степени интенсивности, что даже не догадывается, что представляет собой нигилизм. В определенный момент ночь становится настолько привычной, что больше не идентифицирует себя как ночь. Рассчитывающий рассудок, лежащий в основе либерализма и его ценностей, это последняя стадия вырождения западно-европейской онтологии. Ниже идти  некуда.

Корни либерализма как фатальной смертельной пандемии следует искать в Европе, но окончательную форму это политическое явление приобрело в США. Будучи с чисто философской зрении абсолютно ничтожным, оно разрастается до глобальных масштабов, образуя феномен «гигантского», который становится все более «гигантским» по мере того, как его смысл и значение, его онтологическое содержание сжимается до микроскопических размеров. Планетарный рост либерализма тождественен распространению повального слабоумия.

Хайдеггер называет это явление «планетаризм» (сегодня мы говорим о «глобализме»  «мондиализме»), отождествляя его с глобальным «идиотизмом». В сути свое это не что иное, как «опустынивание», о котором писал Ницше («пустыня растет, горе тому, кто несет в себе пустыню»⁽⁷⁰⁾.

Хайдеггер пишет:

«Высшее развертывание сути могущества (власти в ницшеанском смысле, Macht) проявляется не в форме ранее известного опустынивания и утраты корней, но в норме прямой противоположности этому опустыниванию и выкорчевыванию. Исторически фиксируемые знаки полной реализации самой сути могущества воплощены в двух явлениях – «планетаризм» («глобализм») и «идиотизм». «Планетаризм» («глобализм») означает распространения сути могущества (Machtwesen) на всю землю, но не как результат расширения, но как начало особой формы планетарного господства. «Идиотизм» (idion⁽⁷¹⁾) означает превосходство надо всем эгоистического начала, в котором выражается крайняя форма субъективности»⁽⁷²⁾.

Читая эти строки, можно подумать, что они написаны не в 1938 году, а в 2000-х.

Человек глобального мира, либерал, принимающий и признающий нормативность «американского образа жизни»  — это человек, со строго философской и этимологической точки зрения, являющийся патентованным идиотом, идиотом с документом, идиотом, несущим свою бессмысленность над собой как знамя.

Либерализм воплощает в себе метафизику Нового времени в ее наиболее сухом, примитивном, но в то же время наиболее чистом виде. К Новому времени и его философии можно относиться по-разному, даже будучи неразрывно и осознано с ними связанным. Можно постараться выстроить критическую теорию, пытаясь превзойти заложенной в этом отчуждение (марксизм). Можно попытаться углубиться в корни проблемы  мужественно признать реальное положение дел, столкнувшись с нигилизмом лицом к лицу (немецкая философия в ее пике – от Гегеля с его «неагивностью» до Ницше). А можно выразить основной нерв этой метафизики с минимальным напряжением мыслительных усилий, отдавшись стихии отчуждения, наивно солидаризовавшись с ней, сказав ей заведомое и покорное «да», даже не заботясь особо, чему это «да» говорится. Этот последний вариант и есть англосаксонский либерализм и американизм. Это самое страшное и фатальное. Он представляет собой окончательный выбор в пользу отказа от другого Начала, такую степень забвения о бытии, что забывается даже сам факт забвение. Это нигилизм в его высшем выражении, когда само осознание нигилизма как нигилизма становится невозможным.

Планетарная могущество идиотизма (идиотов) не есть простое насилие и эксплуатация одних народов другими. Это насилие чистого нигилистического начала, жертвой которого становятся все и те, кто его осуществляют, и те, кто ему подчиняются. Самовлюбленные планетэр-идиоты стоят ближе к ничто не тогда, когда они лишаются чего-то или подвергаются насилию, но когда они пребывают к комфорте, безопасности и иллюзии полной субъективной свободы. В этом случае власть Machenschaft над ними абсолютна, а их расчеловечивание достигает предела. Идиот глобального рыночного общества – это экс-человек, провалившийся в стихию ничто, которую он просто не замечает.

Метафизика коммунизма: Machenschaft

С марксизмом, по Хайдеггеру, все обстоит сложнее. В отличие от либерализма, марксизм несет в себе серьезную философскую энергию, почерпнутую в немецкой классической философии (в гегельянстве) и сконцентрированную вокруг проблемы отчуждения. Именно этот момент марксизма, по Хайдеггер, сделал его столь притягательным и успешным.

Во вскрытии проблемы отчуждения заключен нерв всего процесса западно-европейской истории (Geschichte). Эта история и есть история отчуждения. Признание этого и концентрация на этом внимания есть обращение к истине Seynsgeschichte. В этом отношении марксизм есть серьезный философский вызов, к которому необходимо отнестись со всей серьезностью. Интерпретируя историю как накопление качественных свойств отчуждения, Маркс попадает в точку и задевает суть истины. Мысля от этого момента, любые суждения мыслящего приобретают значение и вес. Seynsgeschichte первого Начала вплоть до Конца есть процесс отчуждения мысли от Seyn-бытия, забвения о бытии (Seinsverlassenheit). Именно это и предопределяет логику и структуру всех культурных, социальных, политических, идеологических и экономических процессов. Марксизм ставит это в центре своего внимания, и, следовательно, отвоевывает себе место в истории мысли.

Но тут вступают в силу ограничения, которые заложены в самой гегелевской философии. Гегель совершенно справедливо рассматривает историю как и историю философии, и более того, как историю Идеи. Но он остается полностью в рамках первого Начала и классической онтологии, и не может выйти на корректную постановку вопроса о Seyn-бытии (Grundfrage) именно в силу этих причин. Гегель мыслит в рамках стихии tecnh с помощью философских концептов и с опорой на платоновское понимание идеи как сущности сущего. ТО есть он остается в рамках западно-европейской метафизики, хотя и приближает ее к Концу – охватом, пронзительностью и тотальностью своей мысли, суммируя в своем учении все ее основные моменты.

Маркс наследует у Гегеля и эту особенность, сохраняя верность метафизической топике Нового времени – он мыслит в категориях субъекта (общество, класс), объекта (материя, товар, предмет), времени (как объективного явления) и т.д. Проблему отчуждения – Machenschaft – марксизм предлагает преодолеть средствами самого Machenschaft. Буржуазное идеологии (ложного сознания одного класса) противопоставляется пролетарская идеология (ложное сознание другого класса). Сфера борьбы переносится в область промышленного и товарного производства. Мышление в категориях субъекта (на сей раз коллективного – в лице общества) полностью сохраняется. Этот путь, начинающийся с констатации отчуждения, может вести только к усугублению отчуждения.

Это Хайдеггер в полной мере фиксирует в советской России, где структура марксистской философии воплощается в социльно-экономическую и политическую практику. Индустриализация, техническое развитие, тоталитарная мобилизация советского коммунистического общества, борьба за политическую власть и геополитическую доминацию – все это яркие признаки того, что коммунизм есть не преодоление западно-европейской метафизики, но последние (и ярчайшее выражение) его судьбы (Geschichte). Но при этом коммунизм более верен сущности Machenschaft, нежели все остальные политические идеологии. Коммунизм и есть Machenschaft в его чистом виде, и поэтому он является судьбой западно-европейской философии и в высшей степени эсхатологическим явлением. Коммунизм и есть крайнее выражение метафизики, которая утверждает тотальную доминацию сущности сущего над сущим. И если в Начале это выражается в идее, то в Конец во власти, в могуществе и в высшей и самой отчетливой форме –Machenschaft. Machenschaft – это тотальная доминация над сущим того, что мыслится как его сущность, что в терминах метафизики Нового времени можно описать как объектность объективного или материальность материального. Коммунизм – это не власть одних над другими, к какому бы классу они ни принадлежали, это власть власти надо всеми. Это высшая форма развоплощенной власти чистой предметности. Поэтому Хайдеггер пишет, что «в коммунизме больше нет ничего «человеческого»»⁽⁷³⁾. «Суть коммунизма -- чистая легитимация (Ermächtigung) власти (Macht) в безусловности Machenschaft и через эту безусловность»⁽⁷⁴⁾.

Коммунизм – это чистая метафизика Нового времени в форме ее Конца. НО распознана в качестве таковой она может только в оптике фундаменталь-онтологии, которая фиксирует seynsgeschichtliche значение явления, корректно расшифровывает его, понимает его неслучайность, его предопределенность, его судьбинность, его фатальность, и только тем самым – распознав под этим кромешным забвением бытия голос самого бытия, дающего знать о своем истинном отношении к недостаточности мысли о бытии, отталкиваясь от сущего, через безжалостное и тотальное господство Machenschaft над сущим. Преодолеть и победить коммунизм, по Хайдеггеру, возможно только, поняв его.

Будучи двумя крайними выражениями западно-европейской метафизики «американизм» (либерализм, «планетэр-идиотизм») и коммунизм (советский большевизм) и двумя версиями Machenschaft, воплощая в себе крайние стадии нигилизма и сам дух Конца, то есть являясь закономерными, обоснованными и судьбоносными формами, они, вместе с тем, являются противниками фундаменталь-онтологического перехода к другому Началу. Они воплощают в себе иное решение – решение оставаться верными западно-европейской метафизике не просто вплоть до Конца, но и после Конца, когда Конец как таковой зафиксирован, распознан и корректно интерпретирован германской (старо-европейской – не американской и советской -- философией Нового времени в ее последнем издании). Поэтому только возвращение феноменов Конца к их концу, то есть окончательное уничтожение либерализма и коммунизма явится проявлением действительности прыжка человечества в другое Начало и зарей возвращения бытия.

При этом Хайдеггер убежден, что победа над либерализмом и большевизмом с помощью чисто технических средств невозможна, поскольку мы имеем дело с метафизическими и онтологическими явлениями, которые моно победить в пространстве метафизики и онтологии. Поэтому главной задачей в их уничтожении является приведение их к их тайной сути, к их онтологическим корням, и тем самым, в освобождении их подлинного нигилистического смысла. И в этом отношении Хайдеггер произносит фразу, которая стала по-настоящему пророческой относительно политической судьбы ХХ века. -- «Опасность состоит не в «большевизме», а в нас самих»⁽⁷⁵⁾.

Политическая идеология Третьего пути

Мы подошли вплотную к политическим позициям самого Хайдеггера, которые мы можем теперь интерпретировать вполне корректно. Хайдеггер осмыслял свое собственное место в истории мысли, более того в Seynsgeschichte, как нечто, напрямую связанное с Германией. Свои этнические и культурные корни он понимал метафизически, как принадлежность к германской философской и поэтической традиции. Сам факт мышления по-немецки был для него в высшей степени значимым, так как, согласно его воззрениям, язык – это дом бытия, и от того, како этот дом (немецкий, греческий, латинский, английский, французский, русский, семитский и т.д.) зависит во многом характер отношения человека с бытием. Немецкая философия – это немецкий путь к Seyn-бытию, что Хайдеггер часто подчеркивал и в отношении немецкой философии (повторяя слова Гегеля о том, что «великий народ должен иметь великую философию») и в немецкой культуры и поэзии (высшим проявлением которой он считал поэзию Гельдерлина). Германская философия связана с судьбой Seyn-бытия не меньше, чем греческая. Но с греков все начиналось, а немцами все заканчивается. Поэтому Гегель и Ницше, по Хайдеггеру, последние философы, осознавшие Конец философии раньше, лучше и яснее остальных. Те, кто осознали конец, открыли путь к другому Началу. Поэтому последние – немцы – столь созвучны первым (древним грекам и особенно досократикам). Немцам же – самому Хайдеггеру и другим «будущим» -- принадлежит миссию начать философию заново. Поэтому для Хайдеггера судьба Запада и Европы в целом свелась к судьбе Германии. Отсюда фундаменталь-онтологический патриотизм Хайдеггера; патриотизм, отвергающий национализм, коллективный эгоизм и иные формы превосходства, основанные на метафизических представлениях о субъектности. Хайдеггер видит в Германии и немцах Seyn-бытие, язык мышления и поэзии, народ тех «единичных», «редчайших», которые способны вопрошать об истине Seyn-бытия. Хайдеггеровский патриотизм –это патриотизм «основного вопроса философии», патриотизм Grundfrage. Являясь немецким, он является в той же степени европейским, западным, более того, патриотизмом всего человечества, вступившего на путь вечера и достигшего точки полуночи.

В конкретной политической географии Германию (Европу) – как центра философского мышления – при жизни Хайдеггера с двух сторон в клещи взяли две другие производные формы западно-европейской метафизики – с Запад «американизм», шире, англосаксонский либерализм («планетэр-идиотизм»), с Востока – советский большевизм, марксизм, Machenschaft в наиболее открытом и тоталитарном виде. Метафизически оба они соответствовали такому мышлению, которое проигнорировало (либерализм) или неверно интерпретировало Конец, обнаруженный германской философией, и сделало выбор в пользу продолжения того, что кончилось, уже после этого Конца. Европа оказалась под двойным ударом финального воплощения первого Начала в его окончательном виде – в виде тоталитарной и планетарной доминации tecnh. Европа же (как ее философский эсхатологический эквивалент -- Германия) воплощала для Хайдеггера возможность перехода к другому Началу. Европа была местом написания, издания и прочтения «Sein und Zeit». Поэтому Хайдеггер заведомо оказывался в стане тех сил Европы, которые глубинно мыслили ее идентичность, старались проникнуть в ее Seynsgeschichte, желали идти ее философской судьбой до Конца, в Конце и по ту сторону Конца – в другое Начало. Кроме того, эти силы, по определению, должны были погружены в дух немецкой культуры и философии или по меньшей мере, осознавать значение и улавливать содержание этого духа. И наконец, эти силы оказывались в положении радикального противостоянию с американским (англосаксонским) либерализм и советским большевизмом не по политическим, а по метафизическим причинам: прежде чем перейти к возможному предуготовлению другого Начала, необходимо было покончить с тем, что упорствовало в игнорировании факта свершившегося Конца уже после его свершения. Хайдеггер не только логически оказывался в стане этих сил, но в определенном смысле, был философским полюсом, центром и ядром этих сил в фундаменталь-онтологическом и философском смысле. Хайдеггер своим мышлением и конституировал эти силы.

Если судить по формальным признакам, то политические идеологии Третьего пути (национал-социализм, фашизм и т.д.) до определенной степени соответствовали этой метафизической позиции. Они были ориентированы патриотически, проевропейски, антилиберально и антикоммунистически. Они обращались к корням и истокам, уходящим глубже Нового времени, претендовали на возрождение всего европейского наследия. Философия Гегеля и Ницше была поставлена в разряд высших достижений мысли. Отсутствие жесткого догматизма и системности позволяла в рамках этих движения предлагать различные эпистемологические и философские модели и гипотезы. Эсхатологическое чувство критического переломного момента мировой истории – с живым опытом Первой мировой войны, брутальным осознанием планетарного наступления техники, с острым подозрением о близости «Заката Европы» (Шпенглер) – дополняло картину.

Полнее всего эти тенденции были представлены в идейном течении «Консервативной Революции»⁽⁷⁶⁾, куда входили такие мыслители как Освальд Шпенглер, Карл Шмитт, Отмар Шпанн, Томас Манн, Эрнст и Георг Юнгеры, Артур Мюллер ван ден Брук, князь фон Гляйхен, Эрнст Саломон, Фридрих Хильшер, Эрнст Никиш, Людвиг Клагес и сотни других выдающихся немецких интеллектуалов, мыслителей, поэтов и деятелей искусства. Хайдеггер был по всем признакам, системам связей и контактов, силовым линиям мышления и политическим симпатиям, органической частью этого направления. И может быть отнесен к нему без каких-либо оговорок. Хайдеггер был консервативным революционером в том смысле, что человек в его понимании призван быть «сторожем бытия» (в этом смысле консерватором Seyn-бытия), но вместе с тем – его судьба состоит в рискованном прыжке в другое Начало («революционный» момент, ориентация в будущее). 

Остается выяснить соотношения течения Консервативная Революция к таким политическим явлениям как национал-социализм и фашизм. В некотором смысле можно утверждать, что Консервативная Революция в Германии и ее аналоги в других европейских странах, в частности, в Италии, Испании и т.д. была той идейной средой, в которой возникли политические идеологии Третьего пути – фашизм и национал-социализм. Но вместе с тем, главным объектом критики со стороны деятелей Консервативной Революции был сам дух модерна и его наиболее яркие проявления -- индивидуализм, рационализм, утилитаризм, догматизм, материализм, субъективизм, одним словомнигилизм и Machenschaft. Вместе с тем политическая идеология национал-социализма и фашизма, частично опираясь на идеи Консервативной Революции (в частности, на антилиберализм, антикоммунизм, антиутилитаризм и т.д.), в огромной мере несла в себе черты того же самого Нового времени, против которого была направлена основная критика Консервативной Революции. Отсюда – политический прагматизм (вплоть до оппортунизма), поглощенность практикой и техникой, индустриализацией и милитаризацией экономики, субъективизм (нации или расы), интеллектуальная косность, примитивный расистский догматизм и многие другие черты типичной метафизики Нового времени.

Поэтому носители духа Консервативной Революции оказывались в сложной политической ситуации. Для них политические идеологии Третьего пути были самими близкими хотя бы потому, что в либерализме и коммунизме (США и СССР) они видели самых больших своих врагов и ни о какой – даже относительной – форме солидарности с ними и речи быть не могло. Но и эти идеологии Третьего пути (национал-социализм и фашизм) были –в той форме, в которой они воплотились в политические режимы и социальные системы  -- были неприемлемы, поскольку несли в самих себе – в своих эксплицитных и имплицитных выражениях – весь набор принципов и тезисов, битва с которыми составляла сущность Консервативной Революции. Сама ориентация движений Третьего пути была верной, но формы, которые она приняла, их поверхностность, поспешность, догматичность и оппортунизм заведомо подрывали саму возможность их позитивной эволюции. Самые проницательные представители Консервативной Революции – такие как Эрнст Никиш, уже с начала 30-х, увидели, что приход к власти партии Гитлера обернется фатальной катастрофой для Германии, причем не с позиции либералов и коммунистов (это было второстепенно), но с позиции тех идей и принципов, которые национал-социализм, якобы брался отстаивать. Книга Никиша так и называлась: «Гитлер – злой рок для Германии»⁽⁷⁷⁾. Многие вслед за Никишем, разделяя его опасения, ушли в антигитлеровское подполье. Остальные оказались во «внутренней эмиграции». В таком положении оказался и Эрнст Юнгер, один из тех мыслителей, кто полнее и ярче всего сформулировал основные идеи национал-социализма, но при этом остался за боротом нацистской партии, так как отказался идти на компромиссы с вульгарностью, популизмом и беспринципным прагматизмом партии Гитлера.

Хайдеггера в полной мере можно отнести к консервативным революционерам, находившимся во «внутренней эмиграции», в которой он оказался вскоре после того, как по прагматическим соображениям о согласился стать ректором Фрайрбургского университета и вступил в национал-социалистическую рабочую партию. И хотя его ректорство продолжалось недолго (всего 9 месяцев) и вскоре на его идеи начались агрессивные нападки со стороны официальных представителей гитлеровского режима, несмотря на открытую критику многих основополагающих моментов нацистской идеологии, которые он подвергал нещадной критике в своих выступлениях в 30-х- 40-х годах, Хайдеггер вплоть до 1945 не снимал с себя ответственности за принятое решение, продолжал носить партийный значок и разделял судьбу своего народа и того политического режима, который этот народ выбрал. 

 Вся драма, вся глубина парадокса отношения Консервативной Революции к национал-социализму выражена в словах Хайдеггера, произнесенными в самом начале Второй мировой войны, когда война с большевизмом стала неотвратимой: «Опасность состоит не в «большевизме», а в нас самих»⁽⁷⁸⁾. Это означает, что надвигающаяся война с СССР в глазах Хайдеггера представляет собой не просто военную конкуренцию двух держав за жизненные интересы или доступ к природным ресурсам, не просто грандиозный виток битвы за планетарную власть, но столкновение двух начал, где марксистской метафизике (Machenschaft) должна противостоять «тихая сила возможности», возможности другого Начала. Но пока сама Германия и национал-социализм не осознали фундаменталь-онтологического значения собственной исторической (seynsgeschichtliche) миссии, пока они сам не освободились от массовости, рационализма, от tecnh, от старой метафизики Европы, от того же Machenschaft, эта битва не могла быть выиграна, поскольку это была не та битва, какой она должна быть.

Этот зазор между Консервативной Революцией и политическими движениями Третьего пути составлял нерв политической истории ХХ век5а, если рассматривать ее в хайдеггерианской перспективе. Хайдеггер никогда не открещивался от национал-социализма который он, однако, жестко критиковал еще, будучи сам членом партии, именно потому, что политические идеологии победителей ему несравнимо более отвратительны и чужды, так как воплощали то, что Хайдеггер ставил перед собой задачу не просто уничтожить, но похоронить, преодолеть, закрыть как финальный этап истории (Geschichte). Но и национал-социализм, находясь ближе всего к позиции Хайдеггера, был категорически не тем, чем должен был бы быть. Пока он существовал, оставалась слабая надежда на его эволюцию, на его преображение, на его трансформацию. Но его закономерный конец только подтвердил, что речь шла о преждевременной и искаженной симуляции другого Начала, что это была имитацией Ereignis, а не сам Ereignis, и даже не приближение к нему. Будучи лучшим, нежели все остальное, национал-социализм был глубинно и по сути неадекватен. В нем мерцала возможность преображения, возможность постановки вопроса о Seyn-бытии, возможность другого Начала, но эта возможность не только не реализовалась, но не состоялась как возможность, оказалась призрачной и обманчивой.

Когда после войны философы и интеллектуалы задавались вопросом о том, как мог Хайдеггер так ошибиться в своем политическом выборе, они не учитывали того, что он-то как раз не ошибся – выбирая между либерализмом, коммунизмом и фашизмом, фундаменталь-онтология могла и должна была выбрать только фашизм, хотя бы по принципу исключения. Но и фашизм оказался совсем не тем, чем он мог бы и должен был бы оказаться. И не потому что проиграл исторически и материально, а потому что в центре своей идеологии поставил не глубинные вопросы о Seyn-бытии, о Seynsgeschichte, о духовном месте Европы и Запада в глобальном цикле метафизики первого Начала, но технические вопросы власти, контроля, доминации, покорения, порабощения и захвата, то есть те вещи и ценности, которые и были прямым воплощением западного нигилизма, противостоять которому фашизм выбрал своей целью.