Геополитика (учебное пособие) 2011. Раздел 2.

Раздел 2.

Геополитика глобального мира

Глава 1. «Планетарность», «глобальность» и  «мир» как философские концепты

§ 1. Философия мира

§1.1 Многозначность термина «глобализм»

Во второй части книги мы рассмотрим с геополитической точки зрения такое явление, как глобализация. Для того чтобы применить к глобализации геополитический инструментарий, необходимо предварительно дать ее более или менее развернутое описание.

Глобализация есть процесс объединения всех обществ, стран, народов, культур, экономики земли в некое единое интегрированное образование.

Синонимами глобализации выступают такие понятия, как «планетаризм», «глобализм», «мондиализм» и производные от них. Разные исследователи совершенно по-разному трактуют не только различия между этими терминами, но и заложенный в них смысл, поэтому для того, чтобы составить представление о глобализации необходимо рассмотреть целый ряд авторов, толкующих ее смысл, природу и характер.

 

§ 1.2 Костас Акселос: планетарные блуждания бытия

 

Одним из первых осмыслить процесс глобализации предложил греческий философ Костас Акселос (1924 – 2010), сочетавший в своем творчестве влияния Маркса, Ницше, Гераклита и Хайдеггера. В книге «К планетарному мышлению»[1] К. Акселос описывает те основы, на которых, по его мнению, будет построено общество завтрашнего дня и утверждает, что они будут иметь планетарный, глобальный мировой характер, включающий в себя все человеческие общества и культуры. При этом основное внимание К.Акселос уделяет философской подоплеке глобализации, которую он сводит к фундаментальной проблеме мира как особого метафизического явления.

Необходимость объединения человечества в общем социальном контексте К.Акселос выводит из единой модели феноменологии восприятия человеком окружающего бытия. Единство человечества обосновывается, согласно ему, единством бытия. Но само бытие К.Акселос понимает в духе Хайдеггера -- как развертывание, «открытие», обнаружение динамического начала переливов наличия и отсутствия. Акселос указывает на греческую этимологию слова «планета», которое происходит от глагола «plazein», что означает «блуждать». Под «планетами» греки понимали перемещающиеся (блуждающие) небесные тела. «Блуждание», по Акселосу, становится главным свойством «планетарности» и в этимологическом, и в философском смысле. В духе Хайдеггера и  Гераклита, он считает, что наиболее постоянным свойством бытия является его непостоянство – бытие ускользает от любых попыток его строго зафиксировать и порождает диалектические игры отчуждений и сближений, дифференциаций и интеграций, революций и реакций. Бытие блуждает, и человечество, распознавшее это, также призвано стать планетарным – то есть блуждающим. Трилогию своих книг «Маркс как мыслитель техники»[2], «Гераклит и философия[3]» и «К планетарному мышлению»[4] К. Акселос называет «трилогией блуждания».

Такое понимания мира приводит К. Акселоса к фундаментальному началу в его философии – к понятию «игры». Этой теме он посвящает наиболее знаменитую свою книгу «Игра мира»[5]. Мир как блуждание одновременно есть мир как игра. Игру К. Акселос понимает как «предонтологическое» начало, то есть то, что предшествует логическому мышлению с его четкими дистинкциями. В игре действуют более гибкие правила, открытые ряды, причудливо сходящиеся и расходящиеся по неуловимой жизни силы, энергии внутренней мощи. Бытие проявляет себя как игра – подобно «вечности», которую любимый Акселосом философ Гераклит уподобил «играющему ребенку». Игру как принцип открытия бытия Акселос противопоставляет закрытым обществам – нациям, государствам, культурам, религиям, поскольку каждая из этих инстанций претендует на то, чтобы «приватизировать» бытие и мир, установить безраздельную власть над фрагментом, попавшим в зону их контроля, и остановить свободную игру блуждающего бытия, поместив его в узкие, фиксированные политические, идеологические, экономические и др. границы. Человек у К. Акселоса есть одновременно и игрок и игрушка, и сама игра в ее самосознании, в ее встрече с самой собой[6].

История человеческого общества подводит его к осознанию бытия как игры и влечет за собой соединение человечества в концентрации на всеобщей открытости мира – в этом ключе К.Акселос трактует и Маркса, и Ницше, и Хайдеггера. При этом в последних своих работах[7] он критически оценивал практику современной глобализации, утверждая, что она упускает из виду главное – процесс интеграции мира проходит чисто технически и отчужденно, исключая самое главное: открытость миру, мир как таковой. Это планетаризация без планетарного чувства (блуждающего бытия), «мондиализация» (от французского «le monde», дословно «мир») без «мира».

 

§ 1.3 Ойген Финк: игра как символ мира

 

Понятия мира и игры сходятся воедино и у другого выдающегося философа ХХ века, феноменолога, последователя Э.Гуссерля и М.Хайдеггера Ойгена Финка (1905--1975). Идеи Финка оказали решающее влияние на «планетарное понимание философии» Костаса Акселоса. В своей книге «Игра как символ мира»[8] Финк показывает, что понятие «мира» как таковое является одним из самых сложных в человеческой философии, культуре, речи и т.д. Приобретая опыт мира, человек становится самим собой. Мир, по О. Финку, не состоит из совокупности всех вещей, расположенных вокруг человека и внутри него. Мир есть тонкая и постоянно ускользающая целостность, которая и дает вещам основу для их явления, и отпускает их в стихию небытия в том смысле, в каком они представляют собой нечто конкретное и фиксированное. В этом и состоит суть игры мира: целостность мира развертывает вещи и укрывается за ними и от них, чтобы, предоставленные сами себе, эти вещи растворились бы в стихии времени и дали место другим. Но человек, в отличие от других существ, способен видеть не только отдельные вещи, фрагменты и сингулярности, но и схватить сам мир в целом. Благодаря этому опыту, человек становится самим собой: местом встречи множества вещей мира с миром как таковым[9].

Такое понимания «мира», «целого», «всего» соответствует главной теме философии Хайдеггера – теме бытия.

 

§2.  Производство пространства и планетарная личность

 

§ 2.1 Анри Лефевр: глобальное производство пространства

 

С другой стороны подходит к проблеме единого мира французский философ и социолог  (бывший марксист, сохранивший симпатии к «левой» идеологии до конца жизни) Анри Лефевр (1901–1991). А. Лефевр был одним из редких марксистов, кто уделил большое внимание фактору пространства. С его  точки зрения, ключом к производственным отношениям, а значит, и к самой стихии власти, является организация пространства, которая представляет собой прямое воплощение самой сущности политической экономии. Исследование этой темы привело его к главной формуле его трудов. «Производство пространства» --  с таким названием вышла книга, считающаяся сегодня классическим произведением в этой области[10]. А. Лефевр утверждает, что производство пространства есть «воспроизводство социальных отношений производства». Смысл понятия «производство пространства» состоит в следующем:

·      любая социальная система, основанная на фиксации экономических отношений и основанных на них отношений власти (марксистский подход), выражает себя не как абстрактная концепция, а как пространственная реальность, воплощенная в организации селенья, города, государства и т.п;

·      только в этом случае власть и политика воспринимаются как нечто «объективное» и «реальное»;

·      поэтому власть всегда есть власть над пространством и в пространстве;

·      анализ структуры политического пространства и есть проникновение в сущность экономических и политических отношений;

·      производство, порождающее диалектику экономико-политической истории, есть в первую очередь производство пространства, и в этом производстве сосредоточены основные силовые линии.

Далее, А. Лефевр рассматривает три типа пространства:

1.    естественное или «абсолютное» пространство (сфера непосредственно воспринимаемого),

2.    представленное или теоретизированное пространство (сфера понятийного) и

3.    пространственно воображаемое время (сфера проживаемого).

Между ними развертываются диалектические соотношения. Власть создает понятийное пространство и помещает его в естественное пространство, и эта комбинация становится экзистенциальной зоной проживания общества. Ярче всего это выражено в структуре города, изучению которой А. Лефевр посвятил много работ: «Городская революция»[11], «Право на город»[12] и др. Город есть произведенное пространство по преимуществу – одновременно экономически и политически. Поэтому корректный социологический анализ города является сам по себе важнейшей философской процедурой расшифровки наложения трех пространств друг на друга и выяснения того, как через них и в них реализуются производственные и властные отношения. Cогласно А. Лефевру, революционные  -- социалистические, коммунистические – практики должны иметь, в первую очередь, пространственное выражение и пространственные формы[13]. Они должны вписываться в городское пространство (как концентрированное выражение промышленного капитализма).

А. Лефевр прослеживает этапы производства пространства и историческую судьбу городов и замечает, что сегодня капитализм вступает в урбанистическую стадию. Это означает, что все пространство земли, включая сельскую местность и пустынные территории, структурируется по модели индустриального города. По сути, это означает превращение планеты в город, а человечества – в горожан. Здесь можно заметить прямую этимологическую связь между понятиями город (греч. «poliς», немецкое «Burg», латинское «civis/urbs»), гражданин/горожанин (лат. «civilis»), буржуа (изначально дословно «житель Burg’а», то есть «горожанин), политика (от греч. «poliς», как преимущественное занятие горожан), цивилизация (латинское «civis»), урбанизация (латинское «urbs»). С точки зрения производства пространства, все эти явления связаны не только исторически и этимологически, но и концептуально. Планета, по А. Лефевру, становится урбанистической и, следовательно, ее природное пространство концептуально организуется буржуазным мировоззрением, на основе чего складывается единая цивилизация и мировое «гражданское общество», объединенное общей глобальной политикой. И в таком качестве новое пространство переживается людьми как историческая данность.

Поэтому глобальный мир есть высшая форма капиталистического производства, вершина власти капитала и его выражение в структуре мирового пространства.

 

§ 2.2 Вильфрид Десан: императив глобального взгляда и планетарные личности

 

Антропологические темы глобального мира развивает другой автор Вильфрид Десан (1908--2001). В.Десан исходит из постулирования такого явления, как «целое» («totum»). Отдельные индивидуумы, страны, культуры и цивилизации всегда представляют собой только «часть». Все явления истории индивидуальны и, значит, частичны и с точки зрения их бытия, и с точки зрения их осмысления. Исходя из «целого» и в стремлении к его достижению, согласно В. Десану, надо строить диалог, в развитии которого через адаптацию друг к другу разновеликих и разноплановых единичностей может реализоваться и раскрыться в должной мере «totum».

Для того, чтобы «целое» начало складываться, необязательно интегрировать полностью всех и вся на практике. Достаточно, если теоретически будет выстроена структура «глобального взгляда» на проблемы и будут воспитаны «планетарные личности»[14], которые смогут подняться над частными культурными и цивилизационными позициями и сделать точку зрения «целого» своей жизненной установкой.

В. Десан считает, что «планетарные личности» должны стать «спасителями целого». В качестве прообразов таких личностей он перечисляет святых, дипломатов и космополитов: каждый из них на свой лад находит пути для того, чтобы порвать с локальной идентичностью и сформировать глобальную идентичность.

По В. Десану, следующему феноменологическому методу Гуссерля, глобальная среда или глобальный феномен должны привести к возникновению планетарного «жизненного мира», в котором, с одной стороны, будет выстроена общая экзистенциальная база, а с другой, будут преодолены противоположности в идеологии, теологии, этике, антропологии и т.д.

Идеи В. Десана созвучны теориям более ранних авторов, выдвигавшим сходные идеи интеграции человечества: это русские философы В.С.Соловьев (концепция «всеединства»), Н.Ф.Федоров (философия «общего дела»), ученый-естественник В.И.Вернадский (теория ноосферы), французский католический философ Тейяр де Шарден и др.

 

§ 3. Геополитика и глобализм

 

§ 3.1 Общее и различие в фундаментальных философских подходах

 

Мы привели несколько теорий, обосновывающих глобальность как явление, как философское понятие, позволяющих взглянуть на  широкий спектр социологических, политических, экономических, стратегических, культурных и иных процессов с позиции глубинных принципов. Каждый из упомнутых авторов на свой лад трактует глобальность, мир, человечество, пространство, планетарность. Кто-то настроен критически, кто-то апологетически, но все они сходятся в том, что глобальность и, следовательно, глобализация и глобализм имеют под собой серьезное основание, коренящееся в бытии, в природе мира, общества, человека, истории.

Основными здесь являются такие понятия, как «глобальное целое», «планетарный горизонт», «глобальный город», «интуиция мира», «динамика игры». Можно ли применить геополитический анализ к этому уровню осмысления глобальных процессов (а также к их проектированию и практической реализации)?

Мы полагаем, что можно. Но эта возможность не является само собой разумеющейся и требует от нас обращения к фундаментальным принципам самой геополитики.

 

§ 3.2 Пять пунктов

 

Во-первых, ключевой посылкой геополитики явлется отношение к мировому пространству как к пространству качественному, в котором воплощены и природные, и социальные, и воображаемые, и проектируемые смыслы. И здесь остается только соотнести геополитическое понимание качественного пространства и его толкованием в глобализме.

Во-вторых, геополитика по определению глобальна, то есть отличается видением политических, стратегических, экономических и культурных процессов в планетарном масштабе. Следовательно, глобальный взгляд для геополитиков естественен.

В третьих, социологическое измерение геополитики заставляет ее обращать внимание, в первую очередь, на общество, его структуры, динамику, трансформации и поведение в пространственной среде. Глобализм предполагает трансформацию общества и появление его новой версии – глобального общества [15]. Геополитика вполне может поставить перед собой цель – исследовать отношение этого «глобального общества» к пространству.

В четвертых, сама геополитика традиционно оперирует термином «Большая Игра», рассматривая соперничество между собой мировых держав как сложный и многомерный исторический турнир, настолько захватывающий, что превосходит прагматику, рационализацию, осторожность и длится в течение многих поколений. Взглянув на это с философской точки зрения, невольно задаешься вопросом: а не является ли противостояние Суши и Моря, «великая война континентов», «Большая Игра» выражением какого-то невыясненного пока метафизического принципа – сродни максиме Геродота о том, что «вражда – отец вещей». Правда, геополитики перефразируют ее так: «Вражда Суши и Моря есть отец истории». Но тот же Гераклит учил об играющем ребенке. «Игра как образ мира» и «война как образ мира» – очень близкие друг другу образы. У Ойгена Финка есть трактат о человеческом насилии[16], выстроенный на развитии интуиций Гераклита. То же самое относится и к Костасу Акселосу[17].

В пятых, философская близость «войны» и «игры» тем не менее не должна затмевать собой их фундаментальных различий. Исследуя природу игры как основу человеческой культуры[18], Й.Хейзинга подчеркивает, что агрессия, проявляемая в игре, имеет четко обозначенные границы: она остается в пространстве условности, по эту сторону баррикад, внутри одного и того же коллектива, внутри «своего». Хейзинга приводит примеры игры из животного мира: два щенка, играющие друг с другом, при всей схожести жестов, действий, поз, рычания и т.д. с настоящей битвой, никогда не доходит до прокусывания друг другу уха: даже у зверей есть зачатки представления об «игре» (со своими) и «войне» (с чужими).

На этом примере можно понять существенную, фундаментальную разницу между глобализмом и геополитикой: геополитика (по меньшей мере, классическая) мыслит мир дуально и, значит, «игра» для нее лишь эвфемизация «войны», другое имя «войны». Это принципиально и составляет сущность геополитики и ее метода. Для геополитики «целое» (totum) обязательно будет рассматриваться либо со стороны Суши, либо со стороны Моря, то есть будет либо сухопутным, либо морским. То же самое касается мира, человека, общества, планеты, интеграции и т.д. Геополитика истолковывает все с присвоением вышеуказанного индекса. Если победит Море, то человечество станет жить по его законам, качественное пространство будет осмыслено в духе Карфагена, Венеции или Великобритании; по этой же модели будет строиться глобальное общество, таким же морским будет «блуждание» (вспомним «кочевников Моря» и «кочевников Суши» Макиндера) и т.д. Если победит Суша, то возникнет другое общество, другая глобальность, другой мир, другое человечество -- это будет абсолютизация Рима, Спарты, Империи Чингисхана или Российской Империи.

 

§ 3.3 Целое и половина

 

Глобальное видение отличается от геополитического тем, что не признает базового дуализма, и даже войну трактует как игру, в противоречиях видит взаимодополнение, а в индивидуальных различиях – залог кооперации (В.Десан). Суша и Море для глобалистов являются двумя сторонами «целого», и конфликт между ними есть частный случай множества других антагонистических пар: капитализм/социализм; развитие/отсталость; эгоизм/альтруизм; интуиция/рассудок и т.д. Поэтому глобализм геополитикой принципиально не интересуется, а если и интересуется, то лишь периферийно или прагматически.

Напротив, геополитический анализ глобализма весьма актуален и в современной ситуации является одной из приоритетных областей применения геополитической методологии.

Выше мы затронули самое главное, принципиальное различие двух подходов, их асимметрию, несводимую оппозицию методологий. Выявив этот принципиальный поворотный момент, мы можем уточнить, как именно относится геополитика к фундаментальным философским принципам глобализма.

Геополитика утверждает, что качественное пространство в истоках дуально, и поэтому его интеграция может быть осуществлена только как факт полной победы одного из начал и безоговорочной капитуляции другого. Это может произойти в глобальном масштабе (и происходит сегодня – в пользу цивилизации Моря, которая претендует на глобальность), но не может включить в себя антитезу, не уничтожив (не исключив) ее предварительно. Если после победы Моря в планетарном масштабе останется нечто, отдаленно напоминающее Сушу, это будет симулякр, декор или музей-заповедник (возможно, резервация). То же самое произойдет в случае победы Суши – «океан» сохранится в качестве «бассейна» или «озера». У Суши и Моря разные онтологические корни, победа одного достигается через упразднение, ликвидацию, уничтожение другого.

Тот же дуализм сохраняется и при исследовании глобального общества. Геополитика сразу ставит принципиальный вопрос: какое общество берется за образец глобального общества, какие установки, ценности, принципы, пэттерны, идеологии, институции берутся в качестве нормативных? Если речь идет о производстве глобального пространства по капиталистическим (урбанистическим) выкройкам и с высшей ценностью монетарной ликвидности, это будет «морское общество», «общество Карфагена», и именно этим будет определяться его социологический профиль, пусть в глобальном масштабе.

Любое целое -- это всегда только половина, убежден геополитик и именно с таким философским подходом он принимается за анализ глобальных процессов. Геополитик заведомо не верит в totum, с которым оперируют глобалисты. Геополитик готов изучать глобальные процессы и глобальные теории, но лишь для того, чтобы вскрыть в них и продемонстрировать баланс соотношения глубинных геополитических сил, то есть поместить их в общую хронику серии эпизодов в нескончаемой «великой войне континентов», являющейся «отцом вещей».

 

Глава 2. Предыстория глобализации

 

§1. Этнос как глобальное явление

 

§ 1.1 Вильгельм Мюльман: этноцентрум и глобальность локального

 

Мы видели, что в основе глобализма заложена идея «целостности», включения всего внутрь общей структуры. Несмотря на то, что феномен глобализации является ультрасовременным, мы можем встретиться с похожей философской и мировоззренческой установкой у самых архаических народов. Дело в том, что никакое человеческое общество, начиная с крохотного племени дикарей, не мыслит себя как нечто локальное, фрагментарное, находящееся на периферии «большого мира». Напротив, все они считают себя и свою культуру, свой язык, свою традицию и свои ценности – центральными, универсальными, вселенскими.

Этносоциолог В.Мюльман (1904–1988) назвал эту особенность «этноцентрумом»[19]. Согласно его реконструкциям примитивных обществ, подавляющее большинство архаических племен видит мир следующим образом. В центре находится само племя, это и есть этноцентрум[20]не просто как образ мира, но как мир в целом, в его тотальности. Общество, его социальная организация и пространственное устройство, точно воспроизводят окружающий мир. Но и сам этот мир мыслится как проекция общества. Между культурой и природой нет четко прочерченной границы. Это создает своеобразную голографию архаического мировоззрения. Космос и селение, природа и человек, общество и пейзаж, ландшафт составляют единое целое – totum. Это целое включает в себя большое и малое не по принципу фрагментации, а по принципу символического тождества. Солнце, Луна, звезды, горы, реки, леса и т.д. мыслятся как части человеческого общества, они включены в этноцентрум как родственники, свояки, партнеры, конкуренты. Точно так же сами люди входят в «большой мир» -- как его неотъемлемая часть, как его голограмма. Малое (локальное общество) и большое (весь окружающий мир) в такой модели этноцентрума совпадают. А все несоответствия, опровергающие такое представление, разрешаются с помощью мифов, в которых «большое» и «малое» уравнивается. Миф, в свою очередь, ложится в основу обряда и социального устройства, реорганизуя пространство в его физическом и репрезентативном выражении. Пространство этноцентрума сакрально именно потому, что оно абсолютно инклюзивно, то есть включает в себя «всё» (totum).

Архаическое общество не способно концептуализировать представления о «другом» и, следовательно, не мыслит себя и свой мир со стороны: мир племени и есть весь мир вообще, в целом. За его пределом нет ничего, так как всё, что может быть, уже заключено в нем, включено в него. Даже если горизонт известной племени области чрезвычайно узок и составляет с десяток квадратных километров, его структура совпадает со структурой Вселенной: светила и стихии, боги и духи, небо и земля, живые и мертвые, люди и звери умещаются на этой территории, которая является территорией бытия. В этом смысле любое человеческое общество – даже самое архаическое и примитивное – всегда «глобально». К такой «глобальности» можно применить все основные характеристики К.Акселоса или О. Финка.

 

§ 1.2 Фигура «другого», этнос и история

 

В определенные моменты архаическое общество выходит за пределы этноцентрума и обнаруживает существование «другого»[21]. Это опыт «трансцендентного», столкновения с тем, что лежит за пределом границы,  «по ту сторону». Это травматический опыт, и он связан с началом этногенеза (по Л.Н.Гумилеву[22]). Отсюда берет свое начало понятие «граница», являющаяся важнейшим философским, богословским и геополитическим принципом.

Этноцентрум живет в состоянии «вечного возвращения», в области замкнутого сам на себя мифа. В нем нет «нового» и нет «другого», всё всегда то же самое.

В какой-то момент этноцентрум дает трещину, миф открывается, размыкается, и этнос вступает в историю, во время[23]. Отныне он начинает иметь дело с «другим», в том числе и с «другими» этносами, другими «этноцентрумами». Цельность из данности становится заданием. Этнос отныне знает, что есть «другое», «другой», но стремится это «другое» включить в себя. Это включение не гарантировано – оно может состояться, а может и не состояться. Так рождается драма и трагедия. Этнос, вступивший в историю, стремится восстановить утраченное «целое», «totum», но это возможно сделать не путем возврата к истокам, движением по истории вперед – к ее кульминации.

Так возникает вторая, более современная, форма глобализма: глобализма общества, стремящегося включить в себя «другого» и «других». Желание включить «другого» рождается из двух предпосылок:

·      ностальгии по целостности этноцентрума и

·      трагического ощущения того, что эта целостность нарушена фактичностью наличия «другого».

В отличие от первого, архаического, глобализма этноцентрума, этот второй глобализм четко различает локальность и всеобщность: малое здесь отныне не равно большому. Малое есть малое, и его задача -- стать большим; частное есть частное, и его задача -- стать всеобщим.

Своего максимального выражения  второй тип глобализма обретает в исторических империях. Именно империи, вселенские царства, являют собой наиболее наглядно стремление построить единство и универсальность, отталкиваясь от частей, фрагментов, локальностей.

 

§2. Диалектика Империи

 

§ 2.1 Принцип Империи: преодоление времени и интеграция пространства

 

Мировые империи древности демонстрируют нам грандиозные образцы глубинной воли к интеграции, к восстановлению «целостности», утраченной при соприкосновении с фигурой «другого» и открытием «времени». Империя не просто форма политической организации, это еще и социологическое, философское и психологическое явление. В империи общество стремится излечиться от болезненного чувства локальности, возникающего из-за столкновения с «другим», когда «другого» не удается включить привычными для этноцентрума способами.

Во всех исторических империях в центре стоит идея преодоления времени и интеграции пространства. Поэтому Рим называли «вечным городом» (Roma Eterna), Китайская империя называлось «Поднебесной», «вечность» и «мировой масштаб» провозглашались Вавилонском царством, Персидской державой, кочевой империей Чингисхана и т.д.

Империя никогда не мыслила себя одной из нескольких рядоположенных инстанций; это понятие (по смыслу) имело только единственное число. Империя – это то, что находится в процессе интеграции; то что (вос)создает целое (totum). А то, что противостоит Империи, есть «варварство», «хаос», то есть как раз то «другое», что создает проблемы и против чего направлена вся мощь империи. Империя, по определению, всегда глобальна, центральна, а то, что еще в нее не включено, либо будет включено, должно быть включено, либо подлежит уничтожению.

Империя всегда глобальна и мыслит себя исключительно в терминах мира, «всего мира».

 

§ 2.2 Христианское учение о четырех царствах

 

В христианской традиции существует каноническое учение о четырех царствах. Библейская и христианская история знает множество царств, мощных и слабых, тысячелетних и эфемерных, но среди всех них выделяет именно четыре. Не потому, что они были «более великими», нежели другие, но потому, что христианство увидело в них именно принцип «Империи» в ее философском и глобалистском измерении.

Первым царством было «халдейское» (Вавилонская империя), вторым – персидское, третьим -- греческое (империя Александра Македонского), четвертым и последним – римское. Эти четыре сменявшие друг друга империи и осмысляются как четыре формы глобальной социально-политической и онтологически-экзистенциальной среды.  При этом христианская теория регресса (грехопадения) трактует эти царства как нисходящие в отношении друг друга – каждое последующее является худшим, нежели предыдущее. Вавилонское царство в видении царя Навуходоносора уподобляется золоту и голове колосса[24]; персидское – серебру и груди; греческое – меди и бедрам; римское – железу и ногам.

Эти четыре типа означают четыре формы глобализации, продолжающие одна другую в структуре христианского толкования истории.

Для первых христиан имел огромное значение тот факт, что Исус Христос воплотился именно в пределах Римской Империи. Эта империя мыслилась универсальной и глобальной: Бог как высшая личность мог открыться только в лоне целого, в мире как таковом. Именно эта логика постепенно привела христиан к диалогу с империей и впоследствии к христианизации Рима.

 

§ 2.3 Кочующий Рим

 

Согласно христианскому учению, Римская империя, «четвертое царство» будет последней формой глобальности и универсализма вплоть до «конца света». «Конец света» символизируется «глиняными ногами колосса» из сна Навуходоносора и означает раздробление имперского единства, распад, рассеяние и расчленение на отдельные фрагменты единого целого.

Последние две тысячи лет христианской истории, так или иначе, прошли под эгидой Рима, и четвертое римское царство служит синонимом социально-политической организации пространства вплоть до конца эпохи Возрождения и начала Нового времени.

У православных и католиков, правда, взгляды на природу «четвертого царства» и на его историческое воплощение существенно разнятся. Православная церковь считает, что, начиная с V века (падения Западной Римской Империи), «четвертым царством» является Византия, Новый Рим, просуществовавший вплоть до 1453 года. А русские православные добавляют к этому еще двести лет «имперского приращения», проходившего под знаком идеи «Москвы-Третьего Рима». Католики же толкуют империю либо как инициативу Карла Великого (конец VIII – начало IX века – 800 год признания Карла Папой Львом III Императором) и его потомков, вплоть до Штауфенов и до Габсбургской династии Автор-Венгерских императоров, либо – иносказательно – как страны Западной Европы, объединенные под властью Папы римского. Но во всех случаях Рим, империя означают именно глобальное и нормативное пространство – мир как целое в социально-политическом и историческом смысле.

Атака на Рим, на теорию «четвертого царства» как принцип Империи в Европе начинается с XVI века и совпадает по смыслу и по времени с началом Реформации и переходом от Средневековья к Новому времени. В христианском сознании это соответствует наступлению «эпохи глины» и близости «последних времен». Лютер, Кальвин и другие вожди Реформации набросились на латинство в широком смысле -- одновременно на католическую церковь и на принцип Империи. Централистской и глобалистской (в каком-то смысле) организации католической церкви они противопоставили не зависимые от какой бы то ни было иерархии протестантские общины, а Империи – только-только возникающие в Европе национальные государства.

Позднее антиимперские и антикатолические настроения еще более радикализировались и вылились в секуляризм, светскую социально-политическую модель и дехристианизацию Европы. Период Нового времени совпадает с концом четвертого царства и завершением христианского глобализма.

В России секуляризация проходила чуть позже и без столь жесткого разрыва с православием и христианством. Но с эпохи раскола и начала Петровских реформ идея «Москвы-Третьего Рима» была отброшена, и русские цари стали относиться к России как к современному национальному государству, стремящемуся «догнать» Европу Нового времени. Не случайно русские староверы восприняли реформы Никона и последующие за ними действия Петра как «конец света»: в духе христианского учения об империи они ясно видели, что кончается «приращение» «четвертого царства», а конец Рима означает конец мира, конец целого, конец всего. 

 

§ 2.4 Китайское пространство императора-Неба

 

Особый случай империи представляет собой Китай. В нем мы видим весь набор традиционных характеристик империи. Царство мыслится как нечто священное. Согласно Конфуцию, политику не следует отделять от этики, а служение императору является такой же добродетелью, как почитание предков и участие в религиозных церемониях.

Император в Китае именовался «сыном Неба» и рассматривался как сакральная фигура. Структура императорского культа, его проживание в особом священном дворце – Минь-Тан[25], переход в зависимости от сезонов из одной части дворца в другой, дворцовые церемонии и обряды, сама организация политического пространства императорского Китая, сходящаяся к фигуре «сына Неба» -- всё это было пронизано космическим символизмом, стремлением собрать в Империи воедино природу и общество, людей и духов, стихии и культуру.

За пределом Империи начинались зоны «варварства» и «дикости», там обитали «другие», несущие хаос, беспорядок и агрессию. Против них китайцами была построена грандиозная северная стена. О строительстве «железной стены» у Каспийских ворот, против кочевников из евразийских степей, сообщают и предания о походах Александра Македонского. Это типичный признак имперского глобализма: от того, что невозможно в себя включить, необходимо надежно защититься.

Китайский глобализм обладает совершенно особой структурой. В единую социально-политическую массу здесь объединяются представители самых разных этносов, которых сплотила империя, превратив в китайцев, наделив особой интегральной социальной, культурной, лингвистической идентичностью, воплотившейся в китайском пространстве.

 

§ 2.5 Исламская империя: от  халифата к цивилизации

 

Отличную форму имперского глобализма мы встречаем в исламском мире. Здесь интегрирующим принципом является  религия. Религиозный универсализм мусульманской веры подвигнул ее фанатичных сторонников, бедуинов Аравийского полуострова, к активным и масштабным военным завоеваниям, в результате которых была построена исламская империя, халифат. В отличие от христианства или Китая здесь первичными были не государство и не культура, но религия. Религия конституировала образ единого мира, который следовало утверждать убеждением или мечом. В результате горячие ее сторонники создали гигантское религиозно-политическое пространство, которое мы называем сегодня «исламским миром». В основе его лежит «религиозная община», умма, объединенная не только чисто культовым и обрядовым, но и социально-политическим, этическим и культурным единством. Арабские завоевания и исламизация самых различных народов – от Западной Африки (Магриба) через Центральную Азию, Индию и вплоть до Индонезии – сконструировали модель исламского глобализма, в рамках которой утвердилось «исламское целое».

Чрезвычайно показательна судьба халифата. В качестве полноценного централизованного политического образования он просуществовал довольно недолго, то есть империей как политическим институтом он пробыл ограниченное время, в отличие от Китая или Рима. Но с точки зрения закладки цивилизационных и социальных основ ислам утвердился чрезвычайно прочно, породив социальное пространство планетарного размаха, которое сохранилось вплоть до нашего времени и даже демонстрирует тенденции к оживлению и новой активизации.

 

§ 2.6 Кочевая империя Чингисхана

 

Еще одной версией империи являлась империя Чингсихана. Ее особенность заключается в том, что она являлась кочевой и сохраняла многие признаки кочевой организации общества и после захвата таких самостоятельных оседлых имперских пространств, как Китай или Персия. На территории степной зоны Северной Евразии и до монголов существовали мощные геополитические образования – скифские, сарматские царства, тюркский каганат (голубая орда), империя гуннов, юэчжей, Хазарский каганат и т.д.[26] Но империя Чингисхана является беспрецедентной по своему масштабу, скорости возникновения и необоримой мощи, благодаря которой кочевников удалось подчинить себе почти все народы и страны Юго-Восточной Евразии.

Историки и ученые теряются в догадках, как к Чингисхану, мелкому князьку третьесортного монгольского племени, находившегося в условиях типичного архаического этноцентрума, пришла идея создания величайшей из когда-либо существовавших империй. Высказывались версии о том, что теорию о «четырех царствах» и учение о глобальном мире ему могли донести христиане-несторианцы, которых было много среди монголов. Некоторые исследователи предполагают, что Чингисхан заимствовал эту идею у Византии. В любом случае монгольская империя представляет собой впечатляющий пример евразийской глобализации, то есть объединения гигантских территорий по континентальному принципу в единый евразийский мир. Позднее северная часть монгольской империи Чингсихана станет основой Российской империи как геополитической наследницы Московского царства.

 

§ 2.7 Карфаген: древняя биржевая империя

        

Еще одной древней империей совершенно другого типа была Финикия, интегрировавшая значительные территории Средиземноморья по точечно-колониальному принципу. Считается, что финикийцы были первыми изобретателями линейной письменности, которую они использовали преимущественно для хозяйственных целей, в отличие от более древних систем письма, относящихся преимущественно к жреческим практикам. Финикийская культура отличалась практицизмом, склонностью к освоению новых технологий (в первую очередь, в торговле), динамичностью и способностью к установлению отношений с различными культурами средиземноморского ареала. Территории, находящиеся под властью Карфагена, располагались вдоль берега и очень редко углублялись внутрь континента. Контроль над морем был основой и экономической и военной мощи Карфагена. Армия была преимущественно наемной, кроме морских экипажей, набираемых преимущественно из самих финикийцев.

Политическая система карфагенской империи основывалась на финансовой олигархии, во главе которой стояли «судьи» (сеффеты).

«Карфаген» на финикийском наречии означал «Новый Город», так как он был построен по образцу древнего финикийского города Тира, откуда в Западную Африку приплыли основатели Карфагена вместе со своей царицей Элиссой (по другой версии, Дидоной), изгнанной из Тира её братом, царем Пигмалионом. В основе карфагенской религии лежал культ лунной богини Танит. По мнению многих историков, в этом религиозном культе постоянно прибегали к ритуальному убийству младенцев, особенно в годы засух, стихийных бедствий и нападений противников.

Будучи соперником Сиракуз и Рима, Карфаген представлял собой альтернативу греко-римской цивилизации Средиземноморья и являлся прообразом древнейшей формы морской глобализации, основанной на торговле, финансовой олигархии, плутократии, колонизации береговых зон в экономических и стратегических целях и общем прагматическом подходе к организационной логистики в сфере политики, хозяйства, общества и т.д.

Показательно, что главный священный холм Карфагена, с которого, по преданию, начиналось строительство финикийцами своей будущей империи (приблизительно в 9 в. до Р.Х.), носил название Бурса, откуда пошло современное понятие «биржа» (французское  «la bourse») в память о финансовом величии карфагенской империи, ее успехах в обмене товаров и денег. Можно сказать символически, что Карфаген был древнейшей «биржевой империей».

 

§ 3. Глобализация в эпоху Модерна

 

§ 3.1 Глобализация Нового времени: эра великих географических открытий

 

Мы видели, что в истории Западной Европы идея империи (как второго издания глобальности – после всевключающего «глобализма» этноцентрума) подвергается атакам, а затем и вовсе отбрасывается вместе с началом Нового времени. Протестантизм наносит удар по латинству, разрывая единство западной церкви и закладывая основы апологии национальных государств. Показательно, что два фундаментальных теоретика национальных государств -- англичанин Томас Гоббс (1588--1679) и француз Жан Боден (1529--1596) -- были убежденными протестантами.

Параллельно этому закладываются основы современного научного мировоззрения, развивается буржуазная демократия, создается совершенно новое общество. Это общество основано на «парадигме отрезка», на утверждении локальности и фрагментарности. Оно не боится сталкиваться с границами, с «другим», с «новым», стремится преодолевать самое себя и отбрасывать всякий раз старое, чтобы открыть нечто, еще неизвестное. Это динамическое общество, которое отбрасывает само понятие «целое» как сдерживающую абстрактную догму, полагая, что прогресс состоит, наоборот, в движении от фрагмента к фрагменту. Эту культуру и науку Нового времени интересует не «мир» (в понимании О.Финка или К.Акселоса), но «вещи мира», частные отдельные предметы, через манипуляцию с которыми (производство, обмен, использование) можно достичь счастья. В этом контексте науки все более и более обособляются друг от друга, специализируются. Техника и свойственное ей разделение, в том числе и разделение труда, становится во главу угла.

Новое время отбрасывает саму глобальность, заложенную в империи, не говоря уже о «наивных» претензиях на универсализм этноцентрума.

В Западной Европе XV-XVIII веков мы можем зафиксировать конец второй – имперской – формы глобализации, хотя отголоски ее достигнут и начала ХХ века в форме Австро-Венгерской, Российской и Османской империй, последних следов имперской Древности и имперского Средневековья.

Но строго параллельно утверждению совершенно нового типа общества, в котором проблему «другого» предлагается не преодолевать, но интериоризировать, жить с ней (в чем и состоит философский смысл Модерна), начинается процесс освоения Европой всего пространства планеты, эпоха великих географических открытий. Это можно назвать третьей формой глобализации.

Эта глобализация, свойственная Новому времени, качественно отличается от двух предыдущих форм. В этноцентруме глобальное (целое, всеобщее, мир) уже заведомо дано. Первая форма глобализации мифическая.

 В империи глобальное (целое, всеобщее, мир)  созидается путем политико-социальных, культурных, военных, религиозных усилий. Оно присутствует как цель и задача, как трансцендентный горизонт и делает империю священной. Вторая форма глобализации – историческая и имперская.

В эпоху великих исторических открытий начинается весьма специфическая организация пространства. Поэтому третья форма глобализации  – глобализация Нового времени – требует более внимательного осмысления.

 

§ 3.2 Круглый мир

 

Мир, с которым западноевропейское общество столкнулось в Новое время, был совершенно необычным по сравнению с миром этносов или империй. Открытый мир был круглым, объективным (то есть представляющим собой нечто отчужденное от человека), физическим (природным) и состоящим из фрагментов (то есть сегментированным политически, колониально, этнографически, культурно, климатически и т.д.). Вместе с тем после того, как на планете не осталось «белых пятен», весь мир стал имманентным человеческому знанию, предсказуемым, сводимым к общей схеме.

Этот «круглый мир», мир-глобус, вместе с тем отличался следующими чертами. Он был открыт именно Западной Европой и ее обществом, а значит, нес на себе отпечатки западноевропейской культуры. Европа считала себя субъектом этого мира, поскольку она познавала его и в какой-то мере создавала его (вспомним идеи Анри Лефевра о «производстве пространства»). На первом этапе субъектность Европы выразилась в факте грубой колонизации. Европейские нации просто поделили всю планеты между собой, как до этого поделили Европу по национальным государствам. Колонии стали продолжением национальных государств Европы, а «круглый мир» стал проекций европейского общества и европейского сознания. Европа открыла то, что могла и хотела открыть, что соответствовало ее собственной истории, ее науке и ее самосознанию. Поэтому через мир Европа открыла саму себя.

Но сама она была дробной (антиимперской), научной (ориентирующейся только на рациональные процедуры), секулярной (не придающей религии решающего значения – одним словом, не верующей), технической, имманентистской, прагматической и буржуазной. Точно таким же оказался и мир. А там, где он отличался от Европы, это расценивалось как «отставание», «архаика», «недоразвитость» и т.д.

Поэтому третья форма глобализации представляла собой европоцентричный проект с географической точки зрения и модернистский проект с точки зрения исторического этапа – Модерна, Нового времени. Эта глобализация была несколько парадоксальной. Она имела некоторое сходство с предыдущими формами, но и существенно отличалась от них по смыслу.

Европа Нового времени была уверена, что сомнение является универсальной истиной, а нецельность, дробность мира -- его абсолютным свойством, а также законом познания. В этом Модерн был прямо противоположен архаическому этноцентруму с его мифами, вечным возвращением и уверенностью в наличии целостного и абсолютного знания, совпадающего со структурой социальной традиции. Но при этом Европа, точно так же, как архаический этноцентрум, не ставила под сомнение абсолютной истинности своего собственного открытия нецельности мира. Другими словами,  Модерн сомневался во всем, кроме самого Модерна. Поэтому европоцентризм является двойственным феноменом: будучи антитезой этноцентрума, Европа вместе с тем представляет собой определенный этноцентрум, только перевернутый с ног на голову и столь же убежденно отрицающий цельность, как обычный этноцентрум ее утверждал.

Не менее парадоксальны отношения третьей формы глобализации с принципом империи. С одной стороны, Европа Нового времени отбросила идею империи как неправомочный холизм (пусть и проективный), то есть как стремление к невыполнимому достижению цельности. Но вместе с тем по отношению к остальному только что «открытому» миру она вела себя совершенно по-имперски, выступая как мировая метрополия, захватывающая по праву сильного «ничейную» (на самом деле, чужую) территорию. Но снова: европейские нации нарезали себе колонии не от имени чего-то целого, а в своих узко эгоистических интересах, в интересах фрагмента, колониальными границами фрагментируя различные неевропейские общества, этносы и политические образования, не считаясь с их историей и культурой.

Выражением этих парадоксов стало явлении рабства. В христианском мире институт рабства постепенно отпал еще в первые века христианства, и Средневековье уже знало совершенно иные формы социальной стратификации, где рабства как такового не было, а работорговля была исключена. Однако  практика рабства, свойственная некоторым античным обществам, была возрождена именно в Новое время; при этом захват рабов и торговля ими приобрели расовый характер (рабами становились африканцы, которых массовым образом вылавливали и транспортировали в Новый Свет – в европейские колонии) и оправдывалась тем, что африканцы стоят на низшей ступени развития, нежели более цивилизованные, прогрессивные и развитые европейцы.

Таким образом, третья форма глобализации – колониальная глобализация Модерна -- была парадоксальной и сочетала в себе как продолжение определенных тенденций, преобладавших в прежних формах, так и их отрицание. В такой глобализации мира был утрачен, забыт, отвергнут сам мир как целое[27]. Она была не столько интеграцией мира, сколько его фрагментаризацией, причем на новой мировоззренческой, культурной и технической основе.

 

§ 3.3 Глобализация на идеологической основе: двухполюсный мир

 

Глобализация третьей формы шла на протяжении всего Нового времени с XVI по XX века и в XX веке предопределила структуру двух мировых войн, одной из главных причин которых было перераспределение зон влияния в колониях между великими европейскими национальными государствами. В частности, Германия, позже других включившаяся в полноценную европейскую национальную политику, осталась почти без колоний и постаралась наверстать упущенное.

Существенное изменение структуры мира произошло после окончания Второй мировой войны, когда основными акторами мировой политики выступили не национальные государства Европы, а два идеологических лагеря – западный (капиталистический) и восточный (советский). Совокупный силовой, экономический, политический, дипломатический, идеологический потенциал США и СССР, двух «сверхдержав», настолько превышал эти же показатели у других стран, что в мире возникло два полюса и две зоны контроля (американская и советская).

Эту двухполюсную систему К.Шмитт (как мы уже видели) называл «третьим номосом земли». Обе зоны стали пространством нового типа глобализации, которую можно назвать «идеологической». Это четвертая форма глобализации и она отличается определенными чертами.

Во-первых, главную роль в ней играет идеология. Интеграция происходит не просто на основании фактического силового захвата колоний или установления контроля одной европейской державы над другой, а с учетом того, какая социально-политическая система установилась в той или иной стране. Это новый фактор для капиталистической глобализации, так как привносит самосознание капиталистического общества в качестве интеграционного начала. Ранее капиталистические страны не задумывались о том, являются ли они капиталистическими или нет, и враждовали друг с другом  на чисто эгоистической основе. Наличие советского блока заставило капиталистические общества по-новому переосмыслить свою социальную природу.

Во-вторых, эта глобализация носила дуальный характер и имела альтернативную модель. Часть мира – добровольно (а чаще принудительно) интегрировалась в один лагерь, а часть – в другой.

В-третьих, идеология выступала новой формой целостности, что было четко осознано СССР, поставившего перед собой цель построения единого интернационального коммунистического общества, мирового коммунизма и осуществления мировой революции.  Столь же глобальные идеи были взяты на вооружение буржуазным лагерем, у которого впервые появилась объединяющая цель, выраженная, правда, в отрицательных терминах – объединиться, чтобы не дать реализоваться планам коммунистов.

Так, идеология на новом этапе глобализации выступила в качестве «целого». При этом «целостность» коммунизма была заложена в самой исторической структуре марксизма, а либеральная буржуазия осмыслила свою дробность в качестве того, что ее – парадоксальным образом – объединяет.

Четвертая форма глобализации способствовала гомогенизации людей, живущих в разных частях света, через распространение идеологии существенно униформизировала структуру политического пространства в глобальном масштабе.

И снова в ней мы встречаем как моменты, присутствующие в прежних формах, так и нечто совершенно новое и противоположное им. Ни Запад, ни Восток в эпоху «холодной войны» не называли себя «империями», хотя в полемических целях и использовали этот термин (так, американский президент Р.Рейган назвал СССР «империей зла). На самом деле, конечно, оба лагеря представляли собой настоящие империи, считающие себя единственно универсальными и интегрирующие окружающие территории настолько, насколько хватало стратегических сил. Взгляд на мир исключительно со своей позиции – как продолжение этноцентрума – был характерен для обоих типов обществ. При этом и коммунисты, и капиталисты апеллировали к современному секулярному научному знанию, надсмехались над религией и сакральностью, верили в прогресс и развитие и воспринимали целое, к которому шли, совершенно отлично от того, как воспринимало «целое» традиционное общество.

 

§ 3.4 Пятая форма глобализации: глобализм сегодня

 

И, наконец, пятой формой глобализации является то современное состояние общества, которое сегодня мы называем «глобализацией» и которое стало объектом приоритетного интереса после краха СССР и конца двухполюсного мира. Когда произносят слова «глобализация», «глобализм», «мондиализация», «мондиализм», «планетаризм» и т.п., чаще всего имеют в виду именно эту – пятую по счету – форму. Но если для обычной политической аналитики этого достаточно, то для углубленного понимания явления глобализации нам необходимо соотносить его с предыдущими формами, а не рассматривать как нечто, что возникло только сегодня и на пустом месте. Поэтому для понимания  того, чем является глобализация сегодня, необходимо ясно понимать, чем она была на предыдущих этапах и чем она сегодня отличается от предыдущих ее форм.

Современная глобализация соответствует «четвертому номосу Земли» (если использовать терминологию К. Шмитта), который складывается на планете после окончания «холодной войны» и двухполюсного мира. В конце 80-х – начале 90-х годов ХХ века СССР и зона его планетарного влияния рухнули, а коммунистическая идеология исчезла в качестве важнейшего фактора развития мировой политики. Это создало ситуацию, когда из двух полюсов остался только один – западный, буржуазный, либеральный.  Таким образом, в процесс глобализации (то есть интеграции) усилиями США и стран капиталистического мира в этот полюс стали включаться не только «нейтральные» или «спорные» зоны земли, но и фрагменты бывшего социалистического лагеря – вначале страны Восточной Европы, а затем и отдельные республики СССР—в частности, страны Прибалтики.

Когда один из полюсов двуполярной системы рухнул, пропал, по факту сложилась глобальная модель мира, в котором восторжествовал оставшийся и победивший в «холодной войне» полюс. Именно его безальтернативное наличие после слома качественного пространства советского лагеря создало условия для пятой формы глобализации. Далее мы сосредоточим внимание именно на этой пятой форме, которую мы будем называть, как это принято сегодня, «глобализацией» как таковой, без каких-либо уточнений.

 

Глава 3. Три волны теоретизации современного глобализма

 

§ 1. Первая волна осмысления глобализации: оптимизм

 

§ 1.1 Ф.Фукуяма: тезис «конца истории»

 

Рассмотрим три этапа, которые можно выделить в осмыслении последней версии (пятой формы) глобализации в самые последние времена  – с конца 1980-х годов до настоящего времени. Эта периодизация была предложена группой ученых стэндфордского университета (Д.Хэлд, Э.МакГрю, Д.Голдблатт, Дж. Перратон)[28], подхвачена американским специалистом по глобализации Дэвидом А.Крокером[29] и постепенно стала общепринятой.

Эти авторы выделили три модели обобщенной оценки глобализации – гиперглобализим, скептицизм и трансформационизм[30]. Рассмотрим их последовательно.

После распада социалистического лагеря и СССР у целого ряда политологов, аналитиков и экспертов сложилось впечатление, что это событие ставит точку в сложной диалектике этапов глобализации и отныне мир становится полностью интегрированным, так как ничто больше не сможет помешать развитию либерально-капиталистической парадигмы, воцарившейся в планетарном масштабе. Гиперглобалисты относились к этим изменениям с оптимизмом и полагали, что «точка невозврата» пройдена и мир уже стал в целом глобальным, единым и планетарным, а остаточные конфликты и противоречия постепенно сгладятся сами собой.

Такой точки зрения в начале 1990-х годов придерживался американский политолог Фрэнсис Фукуяма, написавший эпохальный текст «Конец истории»[31]. Ф.Фукуяма опирался на философию истории Гегеля, который считал, что воплощение Абсолютной Идеи в историческом процессе ориентировано на ее кульминацию в субъективном духе. История, став осмысленной, окажется конечной: достигнув определенной цели, она исчерпает свое содержание. К.Маркс применил гегельянский тезис к своей версии диалектического развития производительных сил и производственных отношений, которое должно было закончиться мировой революцией и наступлением «коммунистической формации» как «конца истории». Философ-гегельянец А. Кожев предположил, что история может завершиться и полным планетарным торжеством либерального капитализма, рынка и буржуазной демократии. Фрэнсис Фукуяма, анализируя крах СССР, посчитал, что на глазах сбывается кожевская версия трактовки Гегеля, и написал вначале программный текст, а затем и книгу с соответствующим названием.

Смысл «конца истории», согласно Ф. Фукуяме, сводится к окончанию основных политических конфликтов, разрывавших человечество на предыдущих этапах и составлявших тем самым содержание исторического процесса. Некогда в эпоху «варварства» все воевали со всеми и преобладало право сильного. В Новое время субъектом истории и носителем суверенитета были объявлены национальные государства, и этот принцип лег в основу Вестфальской системы. Национальные государства враждовали друг с другом и тем самым творили европейскую историю, а заодно – через колониальные эпопеи – и историю всего остального мира. После Второй мировой войны соперничество между нациями отошло на второй план перед лицом идеологического противостояния мирового капитализма и мирового социализма, и тогда смыслом истории стало противоборство двух политико-экономических систем. Крах СССР и победа Запада в «холодной войне» завершает и этот период, и, значит, у истории больше нет содержания, нет смысла. За время идеологического противостояния с коммунизмом буржуазные государства достаточно сблизились между собой, чтобы стать основой нового социально-политического и экономического устройства, а исчезновение идеологического противника теоретически позволяет распространить либеральную демократию, рыночную экономику и идеологию «прав человека» на весь мир. В такой ситуации национальные государства постепенно отомрут, а политика полностью заменится экономикой. У экономики нет истории, так как нет смысла, нет драматического напряжения, нет содержания. Мир станет глобальным рынком, в котором восторжествует логистика и оптимизация, что позволит постепенно подтянуться отстающим участникам глобальной экономики к уровню развитых передовых обществ. 

Надо сказать, что позже Ф. Фукуяма существенно пересмотрел свои взгляды и признал, что его прогноз оказался слишком оптимистичным[32], но его поправки и оговорки значительно менее интересны по сравнению с главным тезисом о «конце истории». И дело не в том, что он поспешил и забежал вперед, а в том, что он совершенно точно воспроизвел философию современного глобализма в ее наиболее законченной, последовательной и стройной форме.

 

§ 1.2 Жак Аттали: «протез эго» и новое кочевничество

 

К числу гиперглобалистов можно отнести французского политолога Жака Аттали, бывшего в свое время советником президента Франции Франсуа Миттерана и директором Европейского Банка Реконструкции и Развития. В своей книге «Линии Горизонта»[33] он описывает собственную версию глобального мира, который, по его мнению, наступает на наших глазах.

Согласно Ж. Аттали, человеческое общество построено на насилии и каждая эпоха знает свои модели его организации. Аттали выделяет три порядка общества – «порядок Священного», «порядок Силы» и «порядок Денег». «Порядок Денег» тяготеет к униформизации и однородности.  В наше время мы являемся свидетелями окончательного триумфа «порядка Денег», и глобализация является его следствием.

Ж. Аттали перечисляет восемь исторических центров, служивших столицами капиталистического пространства («порядка Денег») на предыдущих этапах.

1.    Брюге -- около 1300 г.

2.    Венеция -- около 1450 г.

3.    Антверпен – около 1500 г.

4.    Генуя  --  около 1550 г.

5.    Амстердам -- около 1650 г.

6.    Лондон -- около 1750 г.

7.    Бостон  -- около 1880 г.

8.    Нью-Йорк -- около 1930 г.

Сегодня должен возникнуть новый – 9-й центр «порядка Денег», который будет символом перевода всех форм управления и всех ценностей в финансовый эквивалент.

Этот финансовый эквивалент получит воплощение в техническом коде – уникальном наборе цифр для каждой вещи и каждого индивидуума. Электронная карточка будет служить «протезом эго» для каждого человека, с помощью которого будут совершаться финансовые трансакции, коммуникации и т.д. Люди смогут передвигаться по планете беспрепятственно, так как в любой точке мира будут находиться терминалы, с помощью которых можно подключиться к глобальной сети. Это Ж. Аттали называет «новым кочевничеством».

С помощью генной биоинженерии удастся найти способы избавиться от многих болезней и усовершенствовать человеческую природу.

Глобальный мир станет пиком человеческой истории, и постепенно все общества сольются в единое мировое государство, управляемое по принципам «порядка Денег» и основанное на постоянном техническом прогрессе и развитии. Все преграды на пути глобального порядка постепенно будут упразднены, и даже самые радикальные противники глобализации убедятся в ее преимуществах.

Глобальный мир, согласно Аттали, на первых порах будет состоять из трех новых экономических пространств:

1) американское пространство, объединяющее обе Америки в единую финансово-промышленную зону;

2) европейское пространство, возникшее после экономического объединения Европы;

3) тихоокеанский регион, зона «нового процветания», имеющая несколько конкурирующих центров Токио, Тайвань, Сингапур и т.д.

Между тремя интегрированными пространствами, по мнению Ж. Аттали, не будет существовать никаких особых различий или противоречий, так как и экономический и идеологический тип будет во всех случаях строго тождественным («порядок Денег»). Единственным различием будет географическое месторасположение наиболее развитых центров, которые концентрически структурируют вокруг себя менее развитые регионы, расположенные в пространственной близости. Позже эти зоны сольются в новую общепланетарную систему.

 

 § 1.3 Т.Фридман, Дж. Бхагавати: гиперглобализм

 

Сходные с «ранним» Ф. Фукуямой и Ж. Аттали взгляды исповедует известный американский журналист Томас Л.Фридман, описывающий в своей книге «Плоский мир»[34] и в других работах[35] новую картину миропорядка, где глобализацию остановить невозможно. В отличие от Фукуямы, Томас Фридман до сих пор придерживается именно этой позиции. Если кто-то попытается уклониться от глобализации, считает Т.Фридман, то заплатит огромную цену технологического отставания, экономической стагнации, маргинализации в международном сообществе и, наконец, добровольного или «под воздействием обстоятельств» включения в глобальные процессы. В открытом мире могут существовать только «открытые общества»; попытка закрыться в условиях всепроникающих информационных технологий заведомо обречена. Поэтому у глобализации нет альтернативы, и сегодня стоит не вопрос: «глобализация или не глобализации», а вопрос: «глобализация какими темпами, с какими нюансами, в каких приоритетных областях и т.п.».

Столь же оптимистического взгляда на процесс глобализации придерживается известный экономист Джагдиш Бхагавати[36]. Он утверждает, что глобализация есть однозначное благо для всех развитых и неразвитых обществ, поэтому она должна  разворачиваться и вширь и вглубь, включая беднейшие страны, которые получают тем самым шанс ускоренно пройти важнейшие этапы развития. При этом он подчеркивает, что глобализации не нужно иметь «человеческое лицо», поскольку она и так его имеет (в отличие от колонизации или эпохи идеологического противостояния двух систем). Д. Бхагавати отождествляет глобализацию (как интеграцию всех обществ в одну планетарную социально-экономическую систему) с экономическим ростом, и поэтому настаивает на том, что сам факт включения стран в глобальные процессы может вполне заменить наличие у них стратегии экономического и социального развития. Глобализация видится ему единственным ответом на все существующие вопросы.

Можно сказать, что смысл гиперглобализма заключается в следующем:

·      глобализация считается однозначным благом, а ее издержки незначительными;

·      глобализация представляется объективным процессом, к которому направлена вся логика истории человечества;

·      глобализация расматривается как принципиально состоявшаяся, прошедшая «критическую точку» и далее намеревающаяся решать только технические (а не исторические, политические или идеологические) вопросы;

·      глобализация декларируется как ответ, ставить под вопрос который бессмысленно.

Такой подход был преобладающим сразу после крушения СССР.

 

§ 2. Вторая волна осмысления глобализации: скепсис

 

§ 2.1 С.Хантингтон: тезис «столкновения цивилизаций»

 

В ответ на тезис Ф. Фукуямы другой известный и влиятельный американский политолог и аналитик Самуил Хантингтон (192 –2008) выдвинул противоположную версию оценки глобализации, изложенную им в статье, а затем и  книге «Столкновение цивилизаций»[37]. Так же, как и название текста Фукуямы, тезис Хантингтона о «столкновении цивилизаций» стал расхожей формулой, на которую так или иначе прореагировало большинство интеллектуалов, экспертов и философов, а также политических и общественных деятелей из всех стран мира. Если Ф.Фукуяма (гиперглобализм в целом) формулирует оптимтичсекое видение глобализации, то С. Хантингтон выражает скептическое мнение и концентрирует внимание на факторах, препятствующих глобализации, затрудняющих ее становление, а то и вовсе способных ее отменить. Позиции Ф.Фукуямы и С. Хантингтона принято рассматривать в качестве двух наиболее репрезентативных точек зрения на глобализацию, задающих граничные параметры разброса мнений по этому вопросу.

Отметим, что С. Хантингтон вовсе не является противником глобализации или «конца истории», как иногда приходится слышать; его критика основана на тех же самых посылках, что и у Фукуямы, и он полностью разделяет с ним веру в превосходство и универсализм западных ценностей – рынка, либеральной демократии, прав человека и т.д. С. Хантингтон выдвигает не альтернативу глобализации, но лишь указывает на те факторы, которые, по его мнению, не позволяют оценивать процессы, протекающие в этой сфере, чересчур оптимистично.

Главный тезис С. Хантингтона состоит в следующем. Конец деления мирового пространства по идеологическому принципу (распад Ялтинского мира и двухполярной модели) не обязательно автоматически ведет к полной интеграции мира в единое социально-политическое образование, как это описывают гиперглобалисты. Хантингтон согласен, что новая ситуация не может быть простым возвращением к Вестфальской системе национальных государств (хотя и считает, что еще какое-то время значение национальных государств в мировой политики сохранится). Признает он и факт победы Запада в «холодной войне», и полное превосходство США над остальными странами в экономической, военно-технической, стратегической и иных областях. Однако он выдвигает гипотезу, что после распада  двухполюсного мира в центре внимания окажутся новые акторы (не блоки и не национальные государства), которые и предопределят структуру нового миропорядка. С. Хантингтон называет их «цивилизациями».

По «цивилизацией» Хантингтон понимает масштабное сверхнациональное культурно-религиозное «большое пространство» с единообразным социальным и экономическим укладом, объединенное общими историческими корнями (чаще всего религией) и обладающее общей коллективной идентичностью. «Цивилизация» как идентичность предшествовала Новому времени и по основным параметрам совпадала с тем, что принято называть «империей». Новое время фрагментировало цивилизации на национальные государства. Двухполюсный мир ослабил значение национального суверенитета перед лицом идеологического выбора. А крах Ялтинского мира при определенной слабости национальных государств, уже выстроившихся в иерархизированную стратегическую систему, во главе которой оказались США, снова делает цивилизационную идентичность актуальной и выводит ее на передний план.

С. Хантингтон перечисляет те цивилизации, которые становятся акторами в современном мире. Это актуально существующие цивилизации -- американо-европейская, восточно-христианская (славяно-православная), конфуцианская (китайская), исламская, индуистская,  японская, и только еще возможные цивилизации -- латиноамериканская и африканская (транссахарская). Между ними С. Хантингтон предсказывает конфликты и трения, соперничество и столкновения, а отнюдь не мирное и беспроблемное интегрирование.

Исходя из такой перспективы, С. Хантингтон советует Западу сосредоточиться на укреплении своих, бесспорно, лидирующих позиций, а не расходовать силы на преждевременные попытки объединить всех и вся уже сегодня. Хантингтон рекомендует прежде всего укрепить атлантическое сообщество, еще плотней интегрировать стратегически и экономически страны США и Европы, и только затем – через неминуемую стадию конфликтов, когда остальные «цивилизации» будут достаточно ослаблены и измотаны столкновениями – перейти к построению глобального мира под контролем Запада.

 

§ 2.2 С.Краснер, П.Хёрст, Г.Томпсон, Х.Дайли, Д.Родрик: скепсис в отношении глобализации

 

Кроме С. Хантингтона с его цельной и аргументированной моделью «столкновения цивилизаций», критически к глобализации отнеслись также многие известные и влиятельные эксперты и аналитики, создав своего рода традицию «глобализационного скепсиса» (global skeptics)[38].

Так, Стивен Краснер в своей работе, посвященной проблеме национального суверенитета в современных условиях[39], утверждает, что после конца идеологий именно национальные государства будут снова играть ведущую роль в мировой политике, но только отношения между ними будут выстроены по иным принципам. Чтобы быть принятыми в мировое сообщество, они будут обязаны быть демократическими, рыночными и соблюдать «права человека», но при этом в проведении региональной стратегии смогут следовать собственным национальным интересам – тем более, что никакого общего идеологического врага больше нет. Приблизительно к такой же позиции пришел в последнее время и Ф.Фукуяма, пересмотревший свои взгляды на скорейшее исчезновение национальных государств и ставший их апологетом, что он и отразил в  новой книге «Государственное строительство: управление и мировой порядок в XXI веке»[40]. С. Краснер, как Фукуяма и Хантингтон, признает лидерство Запада, но считает, что перед этапом полной интеграции мира должна быть выстроена устойчивая система сильных либерально-демократических национальных государств. Без этого, считает он, глобализация может выпустить из «бутылки» джинна архаики, фундаментализма, этнической идентичности и другие атавистические социально-культурные формы. В рамках национальных государств буржуазного типа с подавлением и искоренением этих тенденций, угрожающих самой структуре западных ценностей, справиться будет намного легче. Национальное государство выступает здесь как инструмент модернизации и вестернизации, необходимый для того, чтобы приступить к глобализации всерьез.

Критически рассматривают глобализацию, но преимущественно с экономических позиций, Пол Херст и Грэхэм Томпсон в своей книге «Глобализация под вопросом: международная экономика и возможности управления»[41]. С их точки зрения, включенность в глобальную экономику производит разный эффект на разные страны. Если соучастие в глобализации приносит ощутимые дивиденды экономикам Китая, Индии и ряда тихоокеанских стран, то другие страны (например, африканские и некоторые латиноамериканские) она полностью разоряет и ввергает в безысходную нищету. Например, в Сомали принятие программы МВФ по реструктуризации экономики полностью развалило экономику страны и стало причиной повального голода и гибели множества людей. П. Хёрст и Г. Томпсон предсказывают рост влияния региональных, а не глобальных экономических и финансовых организаций, повышение значения национальной администрации в вопросах экономической политики и вероятное откладывание экономической глобализации на более отдаленные периоды.

Еще более резко оценивают глобализацию такие авторы, как Херман Дэлай и Дани Родрик. Х. Дэлай считает[42], что та глобализация, которую воспевают гиперглобалисты, на самом деле, происходит, но это явление целиком негативное, так как под видом «прогресса» и «развития» только усугубляет неравенство обществ в мировом масштабе, делает мировые транснациональные корпорации абсолютными монополиями, которые упраздняют конкуренцию, разоряют средний класс, а бедных ввергают в безысходную нищету. Х. Дэлай призывает повернуть глобализацию вспять и восстановить экономический суверенитет государственных национальных администраций над собственным экономическим пространством, где приоритетом должна быть не экономическая интеграция и модернизация, а удовлетворение потребностей местного населения и его благосостояние.

Похожих взглядов придерживается Дани Родрик, который настаивает, что глобализация подрывает сами основы национальной модернизации развивающихся стран. Родрик пишет:

«Сосредоточившись на интернациональной интеграции, правительства бедных стран отвлекают человеческие ресурсы, административные возможности и политический капитал от наиболее насущных приоритетов развития – таких как образование, здравоохранение, промышленные мощности и социальная гармония. Это же приводит к тому, что только еще становящиеся демократические институты искажаются, поскольку вопросы стратегического развития исключаются из сферы публичных дебатов»[43].

Можно обобщить позицию скептиков в отношении глобализации. Они:

·      считают ее либо преждевременной, либо негативной и аморальной;

·      предсказывают (чаще всего как желательное) восстановление суверенности национальных государств;

·      подчеркивают негативный и катастрофический эффект интеграции определенных обществ в мировую экономику по глобалистским сценариям;

·      ставят в центре внимания не глобальные, а региональные интеграционные процессы.

Позиции скептиков в отношении глобализации особенно укрепились к концу 1990-х и в начале 2000 годов, когда многим стало очевидно, что «конца истории» не наступило, региональные идентичности (в частности, исламский фундаментализм) и не думают отмирать, а европейско-американская модель экономики, политики и культуры, навязываемая в качестве норматива глобализации, отторгается все более и более упорно не только в слаборазвитых странах и архаических обществах, но и в ряде относительно успешных государствах – таких, как Россия или Китай.

 

§ 3. Третья волна осмысления глобализации: баланс

 

§ 3.1 Э.Гидденс: комплексный подход

 

После первой волны гиперглобализма (оптимисты) и второй критической волны (скептики) появилась третья волна, которая получила название «трансформационисты» (Э.Гидденс, Д.Хэлд, Э.МакГрю, Д.Голдблат, Дж. Перрантон и др.). Их позиция отличалась от гиперглобалистской тем, что признавала глобализацию как процесс сложный и многоуровневый, где параллельно друг другу могут развиваться противоречивые тенденции (уравнивание/иерархизация, развитие/регресс, интеграция/локализация и т.д.). Вместе с тем они, в отличие от скептиков, считали развертывание глобализации во-первых реальностью, а во-вторых в целом благом[44]. Термин «трансформационизм» указывает на то, что в мировом сообществе происходят реальные и необратимые трансформации, в ходе которых меняются базовые структуры общества, политики, социальной антропологии и т.д.

Известный английский социолог Энтони Гидденс, относящийся к «трансформационистам», определяет саму глобализацию нейтрально как «интенсификацию социальных отношений в мировом масштабе, которая соединяет отдаленные друг от друга локальные сообщества таким образом, что локальные события предопределяются событиями, происходящими за тысячи километров от данного  места»[45]. Далее, он разбирает четыре уровня глобализации:

·      мировая капиталистическая экономика;

·      отношения между национальными государствами;

·      реструктуризация военно-стратегической карты мира;

·      растущая взаимосвязь промышленных производств от поставщиков и потребителей за пределом национальной территории.

Вся эта система стремительно меняется в наше время: процессы, развертывающиеся на одном уровне, затрагивают другие уровни, причем это происходит не линейно, как причинно-следственная цепочка, но параллельно друг другу, порождая различные сочетания, реакции и социологические эффекты.

 

§ 3.2 Кембриджские трансформационисты

 

Как и гиперглобалисты, трансформационисты утверждают, что сегодня мы имеем дело с беспрецедентной концентрацией глобальной энергии интеграции в определенных сферах и что с этой силой нельзя не считаться. При этом в отличие от гиперглобалистов они предполагают, что речь идет не о полном слиянии и построении однородного и единообразного общества в планетарном масштабе, но о новом миропорядке, окончательные контуры которого пока еще рано описывать. Человечество находится в процессе трансформации, и куда этот процесс его приведет, пока далеко не очевидно. Однако некоторые моменты можно зафиксировать. Так, авторский коллектив аналитиков-трансформационистов из Кембриджа (Д.Хэлд, Э.МакГрю, Д.Голдблат, Дж. Перрантон) считает, что новый миропорядок выстроится через новую модель «социальной стратификации»[46]. Одни страны, а также негосударственные акторы – транснациональные корпорации, и даже Неправительственные Организации (NGO),  в процессе глобализации потеснят другие, вырвавшись в лидеры и заняв позицию высшей страты в общей системе. Другим придется удовольствоваться средними и низшими стратами. Но в ходе глобализации, как в демократическом рыночном обществе, все общества получают шанс улучшить свой статус, так как появляются новые маршруты социальной мобильности – вертикальной и горизонтальной. Традиционные модели «Север/Юг», «первый мир/третий мир» постепенно отомрут, так как процесс социальной стратификации глобальной системы может выдвинуть неожиданных лидеров – как, например, современный Китай или страны из числа бурно развивающихся «тихоокеанских тигров».

Смысл оценки трансформационистами глобализации состоит в том, что мы стоим на пороге новой глобальной системы, общую парадигму которой еще только предстоит определить и которая может принести нам целый ряд сюрпризов и неожиданностей.

Глава 4. Три основные теории глобализации

§1 Мировая полития

 § 1.1 Классификация теорий глобализации

 

Американские социологи из Университета Эмори (Атланта) Фрэнк Лечнер и Джон Боли[47] предложили удобную классификацию существующих на сегодняшний день теорий глобализации. Среди сотен и тысяч текстов, посвященных этой теме, они выбрали наиболее обобщающие, цельные и показательные направления. Они выделяют три вида теорий глобализации:

·      Теория мировой политии[48] (World Polity Theory).

·      Теория мировой культуры (World Culture Theory).

·      Теория мировой системы (World-System Theory).

Рассмотрим кратко каждую из них.

 

§ 1.2 Дж. Боли, Ф.Лечнер, Дж. Мейер,Ф.Рамирес, Дж.Томас: мировая полития

 

Теория мировой политии сформулирована в трудах Дж. Мейера[49], Дж.Боли, Дж.Томаса, Ф.Рамиреса[50] и других близких к ним авторов.

Теория мировой политии исходит из того, что на основе Средневековой версии западного христианства в Новое время была выработана особая парадигма организации общества на основе рациональности, признания прав индивидуума, прогресса и диалога. Этапа парадигма стала общей для всей системы организации национальных государств Европы в XVII веке (Вестфальский мир), а со второй половины XIX века начала осмысляться как ценностная платформа для построения всего миропорядка – на рациональных и индивидуалистических основаниях, а также на основе принципа свободы торговли.

Теория мировой политии подчеркивает, что у всех европейских держав, несмотря на национальные противоречия, была общая ценностная система, которая предопределяла саму суть демократических обществ. Общая ценностная система постепенно оттачивалась, и Запад, проходя через мировые войны и идеологические противостояния («холодная война»), достиг в наше время осознания того, что общая ценностная и социальная парадигма (рационализм, демократия, индивидуализм, свободное предпринимательство) важнее, чем контекст национальных государств, которые, вместе с основанным на них межнациональным порядком (Jus Publicum Europeum[51], Лига Наций, ООН) стали одним из исторических следствий применения этой парадигмы в Европе.

Мировая полития -- это создание универсальной ценности через разработку на рациональной основе правил, «фрэймов» («рамок») и моделей общежития. В такой концепции не будет какого-то одного источника производства ценностей, все они будут разрабатываться в режиме диалога, по правилам, установленным участниками. В качестве акторов мировой политии называются национальные государства, неправительственные организации, общественные движении и другие институты «гражданского общества», вплоть до отдельных индивидуумов, перед которыми в новых условиях открываются горизонты произвольной идентификации с любыми коллективами или отказ от какой бы то ни было коллективной идентификации вообще.

Идейной основой мировой политии является идеология неолиберализма, которая постепенно из одной из возможных идеологических форм становится единственной, самоочевидной и тем самым перестает быть объектом идейного выбора, но входит в сами вещи, предстает как реальность, сомневаться в которой так же глупо (по меньшей мере, так же экстравагантно), как сомневаться в существовании земли, неба, дня и ночи. Из системы идей неолибрализм в глобальном обществе превращается в систему вещей, в саму парадигму организации жизни, быта, психики, а не только государства или экономики.

Основой глобальной организации на базе неолиберальной конструкции является концепт «глобального общества», который представляет собой проекцию западноевропейской социологической парадигмы на все человечество. Европейские установки (демократия, рынок, рационализм, просвещенная наука, секуляризм, индивидуализм, свобода личности) берутся как безусловная матрица, применимая ко всем обществам, и на ее основании и через ее применение ко всем реально существующим обществам организуется новый тип общества, строго совпадающий с человечеством. Запад становится глобальным.

 

§ 1.3 Практика мировой политии

 

Создание мировой политии предполагает следующие шаги[52]:

1.    Выделение национальных государств как ключевых акторов глобализации на том основании, что сами они суть продукты рационального отношения к обществу и способны рационально воспринять глобализационный проект как новое утверждение тех же принципов, на которых они сами и были созданы.

2.    Призвание национальных государств униформизировать свои структуры – создать единую систему образования (например, Болонская система), единообразные политические модели (демократия, свобода прессы, свободы предпринимательства, невмешательство государства в экономику), общий социальный климат толерантности по этническому, гендерному, социальному и иным признакам.

3.    На следующем этапе неправительственные организации наднационального характера, развившиеся при благожелательном нейтралитете национальных государств, начинают разработку глобальных правил и процедур по дальнейшему продвижению принципов «открытого общества», индивидуализма, космополитизма, рационального поведения, «прав человека».

4.    Идеология «глобального общества» становится доминирующей, и происходит реструктуризация национальных государств на новой глобальной основе: сегменты «гражданского общества» одной страны сближаются с аналогичными сегментами в другой, образуя транснациональные социальные общества, которые при развитии коммуникаций и свободе передвижения приводят к стиранию национальных границ и переходу к единому мировому государству.

Эта теория глобализации имеет ряд важных преимуществ:

·      она откровенно апеллирует к европоцентризму и не скрывает того, что берет западные ценности как универсальные и всеобщие;

·      обращается к философской парадигме западной социально-политической культуры;

·      излагает последовательный план социально-политических трансформаций как внутри национальных государств, так и в глобальном масштабе;

·      откровенно называет «глобальное общество» идеологией;

·      выделяет главных акторов глобализации на завершающем этапе в лице НПО, которые становятся инструментом расчленения национальных обществ и организации общества транснационального. 

 

§2 Мировая культура

 

§ 2.1 Р.Робертсон: теория «мировой культуры»

 

Иную теорию глобализации представляет в своих книгах английский социолог Роланд Робертсон, а также ряд авторов, исповедующих близкий к нему подход к глобализации (С.Лэш[53], М.Физерстоун[54] и т.д.).

Р. Робертсон одним и первых стал систематически исследовать глобализацию, которую он определяет как «сжатие мира и интенсивное осознание мира как целого»[55].

Роберстон видит главную черту глобализации в том, что все человеческие общества и все индивидуумы оказались в настоящее время в одном и том же пространстве, «все вместе», и это «место» (качественное пространство) требует от каждого выработки определенного к нему отношения, чего раньше можно было избежать через ограничение локальным контекстом. Наличие глобального контекста во всех ситуациях и на всех уровнях, по Робертсону, есть сущность глобализации, и он относится к этому как к свершившемуся факту. Наличие мира как целого, представшего перед взглядом всех индивидуальных и коллективных субъектов, составляет сущность «глобальной культуры». Любой выбор, любое решение, любой жест в таком контексте автоматически приобретает «глобальное измерение». Мы уже сегодня живем в глобальной культуре, и это необратимо.

Но далее начинаются отличия. Робертсон считает, что распространение западноевропейского культурного, социального, экономического и, в целом, рационалистического кода на все человечество,неправомерно, так как весь этот комплекс есть лишь один из множества процессов в мире, и к нему нельзя сводить глобализацию.

Роберстон выделяет четыре главных актора глобализации:

·      национальное общество (в рамках государства),

·      система обществ,

·      индивидуум,

·      человечество.

Им соответствуют четыре формы идентификации:

·      социализация,

·      интернационализация,

·      индивидуализация,

·      обретение планетарного общечеловеческого сознания.

 Наличие четвертого уровня, представляющего собой новую характерную черту  глобализации («мировой культуры»), аффектирует остальные формы идентификации, открыва ее дополнительное измерение. Отныне выбор, осуществляемый на уровне «планетарного сознания», влияет и на отдельное национальное государство, и на международные отношения и на индивидуальное самосознание, существенно меняя их структуры. Например, для полноценной социализации индивидуум не обязан более помещать себя в контекст национального общества; он может перешагнуть эту стадию и обратиться напрямую (или опосредованно – через международные социальные группы и НПО) к «человечеству». Точно так же глобальный горизонт человечества (например, в вопросах экологии, изменения климата и т.д.) обязаны отныне учитывать и суверенные государства (независимо от своих узко национальных экономических и стратегических интересов).

В рамках своей концепции Робертсон выделяет и описывает пять свойств глобализации:

·      релятивизацию,

·      эмуляцию,

·      глокализацию,

·      интерпретацию,

·      контестацию.

 Релятивизация подразумевает, что все традиционные инстанции социальной и политической иерархизации общества становятся относительными. Гражданство, профессия, этнос, гендер, а также суверенитет или система международного законодательства перестают быть фундаментальными категориями, становятся более гибкими, рефлексивными.

Эмуляция означает, что все общества вырабатывают свои отношения к глобализации и к общему месту единого мира, и на основе глобального вызова дают на него разнообразные и оригинальные ответы. Этот момент резко отличает теорию мировой культуры от теории мировой политии, предполагающей универсальное принятие всеми обществами единого кода. Р. Робертсон считает, что признание общности глобального пространства не означает автоматически общности его восприятия. Так, например, глобализм может быть оценен, отвергнут или использован религиозными обществами, воспринявшими глобальный вызов, но прореагировавших на него в духе своих философских установок (что демонстрирует наглядно явление исламского фундаментализма).

«Глокализация», наиболее известный неологизм Р. Роберстона, означает, что наряду с внедрением в определенных областях (информатике, экономике, торговых сетях, молодежных модах, политической демократии) унифицированного кода, глобализация влечет за собой и прямо противоположные явления --  распад национальных образований вплоть до этнического уровня, регионализацию и возврат к малым общинам, возвращение религиозного фактора, подъем архаических культурных пластов и т.д. Национальные государства трансформируются сразу в двух направлениях – в сторону наднациональной глобальной системы и в сторону мозаичной локальности и архаичности. Согласно Роберстону, это не взаимоисключающие друг друга процессы, но две стороны одного и того же явления.

Интерпретация глобализации представляется Робертсону как открытый процесс, где стремление к универсализации и партикуляризации (глокализации) находятся в состоянии динамической конкуренции; баланс этих форм постоянно меняется, создавая конфликты толкования одних и тех же – безусловно, глобальных – феноменов, принимающих разные значения в зависимости от ожиданий, точек зрения и ситуаций.

Контестация – это оспаривание глобализации со стороны различных акторов. Будучи достоверной, глобализация не обладает моральным императивом и общепризнанной ценностью. Следовательно, она может быть осмыслена как зло, катастрофа и бедствие, которому необходимо противостоять. Такая возможность вытекает из самого понимания сущности глобализации в теории «мировой культуры».

Резюме теории Роберстона может служить принцип неопределенности: так как глобализация многосложна и открыта, то никто не может сказать, какие тенденции в ней возьмут верх и предопределят ее дальнейшее развитие.

 

§ 2.2 С.Лэш, М.Фезерстоун: общество риска и культурное пространство

 

К направлению «глобальной культуры», кроме Р. Робертсона, относят ряд социологов, занимавшихся вопросами общества Постмодерна – Скота Лэша и Майка Фезерстоуна.

Скот Лэш в своих исследованиях развивает тему открытости и неопределенности «глобального общества», которое переходит из парадигмы Модерна к парадигме Постмодерна. Это означает, что к «глобальной культуре», по его мнению, не следует применять подходов, свойственных эпохе Модерна. С.Лэш, параллельно Ульриху Беку[56] и Энтони Гидденсу[57] , исследует «общество риска»[58], в котором все проблемы и конфликты не проецируются вовне, на фигуру «другого», но интериоризируются индивидуумом, которому предстоит решать их на внутреннем уровне. Если в обществе Модерна угроза исходила извне, то теперь она локализуется внутри самого человека. Лэш призывает отдать себе отчет, что глобальное сообщество будет основано на иной рациональности[59], которая будет свободна от многих издержек Модерна, уходящих корнями в традиционное общество. Эту новую рациональность Лэш трактует в духе французских философов-постструктуралистов (Ж.Делеза, Ф.Гваттари и т.д.).

Согласно С.Лэшу и его частому соавтору М. Фезерстоуну, основой глобализации является «культурное пространство»[60], которое не соответствует границам национальных государств. Культура имеет иную географию, и ее трансформации относительно автономны. В глобальном обществе оппозиции между странами и идеологиями переходят во внутренние трения и конфликты культурной среды. Сфера знаков, к которой сводится современное капиталистическое производство (Ж.Бодрияр[61]), трансгранично, равно как и сама современная экономика. Но именно в культуре находит выражение семантика экономических процессов. Поэтому судьба глобализации, которую С.Лэш и М.Фезерстоун так же, как и Робертсон, считают открытой, и вопрос о том, что именно в ней возобладает: универсальное или локальное (и какое именно универсальное и какое именно локальное), будет решаться в контексте культурных формализаций – в сфере производства (трансграничных) знаков.

 

 § 3 Мировая система

 

§ 3.1 И.Валлерстайн: глобальность капитализма

 

«Теория мировой системы» (World-system theory) разработана в общих чертах современным американским социологом Иммануилом Валлерстейном[62]. И. Валлерстейн основывает свою теорию на следующих источниках:

·      марксизм,

·      идеи Фернана Броделя[63] и

·      теории зависимости (Сингера[64]-Пребича[65]).

Теория «World-system theory» состоит в следующем. Согласно И. Валлерстейну, формирование капиталистической системы было изначально глобальным и мировым по своему масштабу процессом. Поэтому глобализму как минимум пятьсот лет. Эта система представляла собой три зоны: ядро, периферию и полупериферию. Ядром были страны Европы, в которых проходило бурное развитие капитализма. Капитализм представляет собой явление колониальное по своей сути, так как основывается на глобальном разделении труда: дешевые или бесплатные ресурсы, в том человеческие (рабы) сосредоточены на периферии, а благоприобретатели – в ядре. Ядро состоит из европейских капиталистических государств, враждующих между собой за извлечение максимальных выгод из периферии. Страны полупериферии, не столь зависимые от ядра, как страны периферии, но в то же время менее самостоятельные, чем страны ядра, и служат смягчающим поясом, который не позволяет периферии прямо ополчиться на ядро.

С XVI века, с момента возникновения и по настоящее время, мировая система изменилась незначительно. Ядро развивалось за счет эксплуатации периферии под разными предлогами – от прямой колонизации и работорговли до современной экономической, социальной и политической эксплуатации богатым Севером бедного Юга.

Мировая система основана на том, что во главе европейских национальных государств стоят представители промышленной и финансовой олигархии, которые осознают, что само их существование, а также обогащение, безопасность и преемственность напрямую связаны с поддержанием глобальной системы на плаву. Между тем, внешнеполитические кризисы периодически сталкивали страны ядра между собой, а внутриполитические беспорядки расшатывали систему власти. Это приводило к войнам и революциям. Периодически капитализм вступал в зону промышленных и финансовых кризисов, следуя циклической логике накопления ресурсов и присвоения прибавочной стоимости. Но всякий раз система выправлялась и продолжала свое бесперебойное функционирование, состоящее в перекачивании ресурсов от периферии к центру.

 

§ 3.2 Кризис глобального капитализма

 

Согласно И. Валлерстейну, в настоящее время глобальная мировая система достигла границ своего развития. Экономические, социальные, культурные, информационные и технологические коды проникли глубоко в периферию, и пространства для дальнейшей экспансии мировой системы больше не осталось. Это означает, что мировой капитализм стоит на грани исторического исчезновения: он возник в определенных исторических условиях и дошел в реализации своей модели до предела. Сегодня вся мировая система переживает смертельный кризис. Либеральная идеология, являвшаяся ее основой, рассеивается в отсутствии масштабной идеологической альтернативы (которой долгое время был коммунизм).

И. Валлерстейн утверждает:

«Структурные ограничения процесса бесконечного накопления капитала, который управляет нашим миром, достигли носовой (части судна) и теперь действуют как функциональный тормоз. (…) Они создают хаотическую ситуацию. (…) Через пятьдесят лет из этого хаоса появится новый порядок»[66].

Современная глобализация таким образом есть не начало нового процесса, а конец и завершение старого. Чем кончится «эра перехода», И. Валлерстейн не уточняет, признаваясь: «Мы стоим лицом к лицу с неопределенностью»[67].

 

§4. Сравнительный анализ трех теорий

 

§ 4.1 Общие черты

 

Если сравнить между собой три теории глобализации, обобщающие наиболее систематизированные подходы к этому явлению, мы увидим в них ряд общих черт. Все теории глрбализации:

1.    признают, что в основе процесса глобализации лежит логика развития западного общества, что западные ценности служат основой для построения «глобального общества» и претендуют на то, чтобы стать универсально принятыми в пространстве человечества;

2.    соглашаются в том, что глобализация представляет собой финальную фазу развития мирового капитализма;

3.    подчеркивают, что главными акторами глобализации являются экономическая элита (крупная буржуазия, монополии, ТНК), национальные государства и неправительственные организации (НПО), что экономическая элита направляет глобализацию для реализации своих интересов (роста прибыли, сохранения в руках контроля над мировой экономикой, обеспечения решении классовых задач), национальные государства, находящиеся в руках буржуазии, служат ее целям и заставляют своих граждан принимать условия глобализации, а НПО являются носителями идеологии глобализма и осуществляют социальные и культурные задачи по строительству «глобального общества»;  

4.    отмечают, что в современном мире происходит трансформация системы иерархизации политических субъектов от классической модели Модерна (индивидуум, группа, общество, национальное государство, международная система государств) к модели Постмодерна, в которой появляются новые макрогоризонты (человечество, целое, «общее место»), резко возрастает значение индивидуума, увеличивается объем полномочий международного сообщества и сокращается и видоизменяется роль национальных государств (десуверенизация);

5.    указывают, что в авангарде глобализации находятся экономические процессы, развитие коммуникационных технологий (СМИ и интерактивные технологии), все виды сетевых структур, молодежные среды и моды, быстрее всего впитывающие и ретранслирующие коды глобализации.

6.    признают, что глобализация фактически идет полным ходом и является главным содержанием современного момента мировой истории, затрагивающим все стороны жизни – философию, политику, общество, экономику, культуру, техническую среду, экологию, психологию и т.д.

 

§ 4.2 Различия

 

Выделяя бесспорные моменты глобализма, различные теории расходятся в его интерпретации, оценке. Теория «мировой политии» является апологетической в отношении глобализма, считает его благом и логическим этапом развития западной цивилизации, при котором изначально европейские ценности становятся универсальными и всеобщими (общечеловеческими). Эта теория считает, что развитие ситуации в целом предсказуемо, и создание единого мира (One World) или построение «мирового государства» повторит тот путь, которые прошли европейские народы по отдельности в формате своих национальных государств. 

Теория « мировой культуры» видит будущее менее отчетливо, утверждая, что глобализация имеет позитивные и негативные стороны, преимущества и издержки, и в чем-то объединяет, а в чем-то разъединяет общества; глобализируя человечество, она способствует формированию новых локальных и религиональных идентичностей. Используя модель немецкого социолога Фердинанда Тённиса[68] при оценке этой теории, можно сказать, что глобализация идет одновременно на уровнях Geselschaft (общества) и Gemeinschaft (общины), но в каждом случае протекает с разной скоростью, а подчас и в разных направлениях (свидетельство этому -- всплеск религиозных верований и движений, новое появление этносов при распаде наций, рост значения локальных общин и идентичностей). В отличие от теории « мировой политии» теория «мировой культуры» считает, что результат глобализации неочевиден и исследовать его надо, исходя из «принципа неопределенности», так как здесь результаты непредсказуемы.

Теория «мировой системы» также не выносит никакого окончательного суждения относительно того, к чему приведет сегодняшний переход, но занимает в отношении глобализации критическую позицию. Согласно этой теории, глобализация есть «лебединая песнь» мирового капитализма перед историческим моментом его полного уничтожения как исторического явления, исчерпавшего свой потенциал. Она плоха не сама по себе, а в той мере, в какой сам капитализм (с позиции марксистов, социалистов, анархистов и других антилиберальных идеологий) есть зло, эксплуатация человека человеком, отчуждение и неравенство. Теория « мировой системы» особенно детально рассматривает экономические аспекты современного миропорядка и показывает те факторы, которые, согласно этой теории, свидетельствуют о системном кризисе мирового капитализма и его скором конце. А что за этим концом последует, данная теория не описывает в силу слишком большого уровня неопределенности. Глобализм есть лишь «переход». От чего, это более или менее ясно, но к чему – пока остается загадкой.

 

 

Глава 5. Антиглобализм/альтерглобализм и социология хаоса

 

§1 Антиглобализм как явление

 

§ 1.1 Феномен антиглобализма: основные черты

 

Рассмотрим явление антиглобализма, то есть движения, направленного против глобализации. Иногда для его определения используют термин «альтерглобализм» или «альтерглобализация». Латинская приставка «alter» означает «другой». Под «альтерглобализмом» таким образом имеется в виду критика и отвержение того глобализма, который есть сейчас, и предложение принять и построить вместо него другой глобализм. Что имеется в виду под «другим глобализмом», мы сейчас рассмотрим.

Антиглобалистское движение стало всемирно известным благодаря ярким и массовым акциям протеста, которые антиглобалисты устраивают при каждом масштабном мероприятии (саммите, конференции, форуме и т.д.), имеющем отношение к глобализации и устраиваемым правительствами крупнейших мировых держав, в первую очередь, западных. В этом движении участвуют представители крайне «левых» движений – анархисты, троцкисты, коммунисты, автономы, маоисты, социалисты, а также экологи всех направлений. Часто к ним примыкают представители угнетенных этнических меньшинств или социальные, религиозные и иные группы, чувствующие себя ущемленными в современном глобальном мире и возлагающие вину на существующий (глобальный) миропорядок. Все эти группы объединены протестом против существующего положения дел и отвержением процесса глобализации. Как таковой общей теории или общей идеологии антиглобализма не существует, движение носит стихийный характер с явной доминантой антикапитализма, антиимпериализма и антиколониализма.

 

§1.2  Антиглобализм и теория И.Валлерстайна

 

Многие антиглобалисты разделяют теорию мировой системы И.Валлерстайна и понимают глобализм и глобализацию через ее призму. Сам Валлерстейн охотно участвует в антиглобалистских мероприятиях, выступает на форумах и симпозиумах этой направленности, соучаствует в выработке «новой левой» альтернативы – такой, как «Форум Сан-Паулу», где объединились представители более двухсот «левых» и антикапиталистических партий Латинской Америки для выработки общей стратегии по борьбе с неолиберализмом, империализмом США и противодействию глобализации в новых исторических условиях после распада двухполюсного мира.

Если антиглобализм является протестом против глобализма, понятого в духе теории мировой системы, то определение альтерглобализма требует развернутого анализа. Для этого обратимся к идеям двух признанных теоретиков антиглобалистского и альтерглобалистского движения – итальянского левого экстремиста Антонио Негри и американского политолога и социолога Майкла Хардта.

 

§2 Критика мировой капиталистической системы и неомарксистская альтернатива

 

§2.1  А. Негри, М. Хард: концепт «Империи»

 

В 2000-м году Антонио Негри и Майкл Хардт выпустили программную книгу «Империя»[69], быстро ставшую самостоятельным политологическим концептом XXI века (наряду с тезисами С.Хантингтона «Столкновение цивилизаций» и Ф.Фукуямы «Конец Истории»). 

В книге вводится и детально описывается концепция «Империи», отражающая представление авторов о качестве новой эпохи, связанной с глобальным постиндустриальным обществом и постмодерном как таковым. А. Негри и М. Хардт стоят целиком и полностью на постмодернистских позициях, считая исчерпанность идеологического, экономического, юридического, философского и социального потенциала Модерна свершившимся и необратимым фактом. Для них Модерн закончился, наступил Постмодерн.

Авторы наследуют в основных чертах марксистскую модель понимания истории как борьбы Труда и Капитала, но убеждены, что в условиях Постмодерна и Труд и Капитал видоизменяются почти до неузнаваемости. Капитал становится настолько всесильным, могущественным и побеждающим, что приобретает глобальные черты, отныне становясь тотальным явлением -- всем[70]. Он и есть «Империя». «Империя», по Негри и Хардту, это очередная (последняя и наивысшая) фаза развития капитализма, характерная тем, что в ней капитализм становится тотальным, глобальным, безграничным и вездесущим.

Труд, на индустриальной стадии бывший качеством промышленного пролетариата, сегодня рассредоточен, децентрирован и разлит по нескончаемым миллионам единиц тех, кто находится в подчиненной позиции перед лицом вездесущего и утонченного контроля «Империи». Носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude). Между «Империей» и «множеством» развертывается основной сценарий противостояния.

В Постмодерне все изменилось: по-новому выступает капитал, по-новому труд, по-новому развертываются противостояние между ними. Вместо «дисциплины» капитал использует «контроль», вместо политики – «биополитику», вместо «государства» -- планетарные сети. Капитализм в «Империи» замаскирован, освобожден от тех атрибутов, которые считались существенными в индустриальную эпоху. Растворяется государство-нация, отменяется строгая «иерархия труда», стираются границы, упраздняются межгосударственные войны и т.д. Но все же «Империя» все держит под контролем и продолжает изымать у «множества» продукты его творчества. Этот контроль «Империи» имеет планетарные формы и одинаково касается всех.

А.Негри и М. Хардт настаивают на том, что «Империя» не имеет ничего общего с «империализмом». Классический «империализм», как он описан у Ленина[71], есть экспансия буржуазных национальных государств в слаборазвитые экономически страны и зоны. Такой «империализм», приращивая подконтрольные территории, не меняет качества самой метрополии: буржуазное государство лишь эксплуатирует колонию как нечто «постороннее», «внешнее». Кроме того, «империализм» одного государства неизбежно сталкивается с «империализмом» другого, что мы и наблюдаем в драматической истории мировых войн ХХ века.

«Империя» в постмодернистском смысле есть нечто иное. Ее структура такова, что включает любую зону, попавшую под контроль «Империи» в ее состав наряду с другими пространствами. «Империя» децентрирована, она не имеет метрополии и колоний, она заведомо и изначально планетарна и универсальна. «Империя» не знает никаких границ, она является мировым явлением. Глобализация и есть утверждение «Империи».

«Империя» имеет три уровня контроля одновременно, соответствующие монархической, аристократической и демократической формам правления. Монархии соответствует концентрация «ядерного оружия», дамокловым мечом висящего над головой «множества», в едином центре. Аристократия империи представлена владельцами крупных транснациональных корпораций. Демократия подменена планетарным спектаклем, воплощенным в системе масс-медиа.

 По мнению А.Негри и М. Хардта, «Империя» в отличие от классического капитализма сегодня присваивает не столько «прибавочную стоимость», т.е. результаты «производительного труда», сколько саму «жизненную энергию» «множества». В новых условиях технического развития грань между производительным, непроизводительным трудом и простым воспроизводством стерта, считают авторы. Эксплуатации сегодня подвергается сама неструктурированная жизненная сила, равномерно разлитая в человеческом коллективе и свободно проявляющаяся в стихии желания, любви и творчества.

Суть «Империи» в коррупции. Коррупция (разрушение) как принцип является прямой противоположностью «генерации» (порождения). «Множество» порождает, «Империя» только коррумпирует. «Империя» есть вечный кризис, она разлагает жизнь, остужает ее кипение, узурпирует для своего функционирования через тонкую систему контроля стремление «множества» к свободе, его желание, его креативность.

Так как умственный труд сегодня играет центральную роль в экономическом развитии, роль средств производства существенно видоизменилась. Главным средством производства становится человеческий мозг, следовательно, машина интегрирована в человеческое тело. С другой стороны, новые технологические средства -- компьютерная техника, к примеру, -- становятся необходимой частью человеческого тела и в скором будущем смогут быть в него интегрированы. Отсюда теория «киборга» как основного субъекта «Империи». По мнению А. Негри и М. Хардта, «киборг» -- это существо, в котором субъект труда (человек) и орудие труда интегрированы и слиты до неузнаваемости. Поэтому современному капиталу недостаточно собственности на средства производства: прямые дисциплинарные инструменты властвования классического полицейско-экономического типа оказываются неэффективными. «Империя» должна контролировать всю сеть, элементами которой являются люди, представители «множества».

 

§2.2  Планетарная Америка

 

Создание «Империи» тесно связано с историей США и их политической системы. Согласно А.Негри и М.Хардту, политическая структура США, федерализм и американская демократия изначально представляли собой матрицу той социально-экономической модели, которая сегодня становится (стала) глобальным явлением. Постмодернистический принцип «Империи» был заведомо заложен в основе американской «политической науки».

«Томас Джефферсон, авторы журнала «Федералист» и другие идеологические основатели Соединенных Штатов вдохновлялись древней имперской моделью: они верили, что строят на другой стороне Атлантики новую Империю с открытыми, расширяющимися границами, где власть будет создаваться по сетевому принципу. Эта имперская идея выжила и вызрела через историю американской Конституции и сегодня проявила себя в планетарном масштабе в полностью реализованной форме»[72].

Важно обратить внимание на понятие «расширяющихся границ». Сам Томас Джефферсон говорил о «расширяющейся империи» («extensive empire»). Вера в универсальность своей системы ценности лежит в основе политической истории Соединенных Штатов.

А.Негри и М. Хардт подробно останавливаются на уникальности исторического опыта США, который сделал именно эту страну матрицей, воспроизводимой сегодня в глобальном масштабе. Европейские державы, двигающиеся в том же направлении Модерна с его индивидуализмом,  индустриальным и техническим развитием, капитализмом и т.д., были ограничены историей и  пространством. Их движение к «идеалу» Модерна постоянно натыкалось на внутренние социальные, сословные, этнические, экономические преграды, что усугублялось враждебностью и конкуренцией соседних держав. И время, и пространство стран Европы на пути к реализацию проекта Просвещения были заполнены культурными и социальными преградами. Создатели США как носители европейского проекта в чистой форме (мессианский протестантизм плюс либеральная демократия) оказались в радикально иной ситуации: они действовали с нуля (история осталась в Старом Свете) и на пустом пространстве.

А. Негри и М. Хардт уточняют, что северо-американское пространство было, на самом деле, не таким уж пустым – на нем существовала древняя индейская цивилизация. Но энергия колонизаторов и их решимость осуществить лабораторный проект общества «чистого Модерна» легко преодолели это препятствие: индейцев приравняли к «недолюдям», к своего рода «природным явлениям», «колючкам» и стали поступать так, как будто их нет, в некоторых случаях прибегая к прямому массовому геноциду. В этом и заключается логика постмодернистской «Империи»: она способна состояться только на «пустом месте», «с нуля», расширяя свои пределы во всех направлениях.

Когда речь зашла об отвоевании Калифорнии и Нью-Мексики американцы заговорили о «Manifest Destiny»[73], т.е. «явном предназначении», которое состояло в том, чтобы «нести универсальные ценности свободы и прогресса диким народам».

В истории США А. Негри и М. Хардт выделяют четыре периода вызревания концепта «Империи»:

1. от принятия «Декларации Независимости» до Гражданской войны;

2. «эпоха Развития», и особенно постепенного перехода от «классической» (европейской по типу) империалистической теории Теодора Рузвельта к интернациональному реформизму Вудро Вильсона;

3. от эпохи «New Deal» и Второй мировой войны до середины 60-х годов XX века (пика холодной войны);

4. от социальных трансформаций США 1960-х годов до распада Восточного блока и СССР.

«Каждая из этих основополагающих фаз истории развития США представляет собой шаг в сторону реализации Империи»[74], -- заключают А. Негри и М. Хардт.

Американская модель внутреннего социально-политического и экономического устройства отражает основные черты Постмодерна. И не случайно именно США становятся историческим лидером всего капиталистического мира, оставляя Европу и другие страны далеко позади. США создали общество, в котором Модерн существует в своем абсолютном – почти утопическом – виде, это лабораторная реализация идеала Нового времени, капитализм в его чистейшей стадии. Поэтому «Империя», будучи, по определению, планетарной и сетевой, генетически связана с США, которые являются ее генетической матрицей.

А. Негри и М. Хардт подчеркивают тесную взаимосвязь политических основ США с идеей «экспансии» и «открытых границ». США не могут не расширять своего контроля, так как представление об «открытых границах» и «универсальности» собственных ценностей  является важнейшей чертой всей системы. Когда северо-американское пространство был освоено, власти США были поставлены перед серьезной дилеммой: либо действовать как империалистическое государство, либо – и здесь самое интересное! – рассматривать мир как «пустое место», подлежащее интеграции в единую структуру сетевой власти. Эта планетарная сетевая власть не ставит перед собой задачи прямого колониального завоевания – просто различные зоны включаются в общую систему ядерной безопасности, в систему свободного рынка и беспрепятственной циркуляции информации. В этом случае «Империя» не борется с «другими», не перемалывает иную систему ценностей, не подавляет сопротивление, не переделывает и не перевоспитывает «побежденного», но поступает с ним как с «индейцами», «вежливо» игнорируя их особенность, их качество, их отличие. «Через инструмент полного невежества относительно особенностей национальных, этнических, религиозных и социальных структур народов мира «Империя» легко включает их в себя»[75]. Империалистический подход Модерна унижал колонизируемые народы, но все же признавал факт их существования. Постмодернистическая Империя безразлична к тому, пуста ли рассматриваемая территория или нет: все пространство планеты является открытым пространством, и выбор «Империи», ядерное и военно-техническое превосходство США, свободный рынок и глобальные СМИ представляются ей само собой разумеющимся выбором для всех. Чтобы включить страну, народ, территорию в рамки «Империи», их не надо завоевывать или убеждать, им надо просто продемонстрировать, что они уже внутри нее, так как «Империя» самоочевидна, глобальна, актуальна и безальтернативна.

Роль США в создании «Империи» двойственна. С одной стороны, «Империя» созидается США и основывается на их матрице. Этому способствует и то, что основы национальной политики США с момента их основания точно совпадают с той моделью, которая отныне утверждается как нечто планетарное. Но «Империя» вместе с тем и преодолевает национальные американские рамки, выходя за пределы «классического империализма», пусть даже американского. США укрепляются как проект, расширяясь далеко за рамки национального государства. Америка перерастает Америку, становится планетарной. Весь мир становится глобальной Америкой.

 

§ 2.3  Альтерглобализм: восстание «множеств»

 

После тотальной критики глобализма («Империи») А. Негри и М. Хардт предлагают альтернативу. Эта альтернатива суммирует основные пункты программы альтерглобализма. Поэтому авторы считаются наиболее последовательными теоретиками альтерглобализма, а их труд рассматривается как программный.

Вслед за другими «новыми левыми» – Ж.Делезом, Ф.Гваттари, Ф.Лиотаром и т.д. – они утверждают, что характер изменений, запечатленных в эпохе Постмодерна, необратим и объективен. «Империя» и ее могущество не случайны, не произвольны. Они обусловлены логикой развития человечества. Это не девиация прогресса, но его кульминация. Западноевропейское человечество, двигаясь по траектории своего философского, социального, экономического и политического развития, не могли не прийти к Просвещению, к капитализму, к империализму и, наконец, к глобализму, Постмодерну и «Империи». Следовательно, «конец истории» в глобальном рынке вполне закономерен,  вытекает из самой структуры истории. Тем, кто ужасается чудовищным горизонтам тотального планетарного контроля и новым формам эксплуатации, А. Негри и М. Хардт советуют обратить внимание на настоящее и недавнее прошлое: можно подумать, что капитализм был более гуманным и справедливым на иных стадиях.

«Империи» избежать нельзя, затормозить ее становление, укрыться в «локальном» невозможно. Буржуазные государства-нации не являются альтернативой «Империи», они просто ее предшествующие стадии. Следовательно, противники «Империи» должны распроститься с привычными клише, отбросить устаревшие концептуальные инструменты и расстаться с ностальгией. Мутация модерна в Постмодерн, а также качественное видоизменение Труда и Капитала суть свершившиеся факты, с которыми нельзя не считаться. «Империя» -- это реальность.

Позитивная альтернатива отталкивается от признания «Империи» как базового факта, точно так же, как коммунизм Маркса отталкивался от детального исследования онтологии Капитала. «Империю» нельзя преодолеть извне, так как в глобальном мире больше нет «вне». В нее включено все пространство земли – в социально-политическом, экономическом, информационном и культурном смысле. Поэтому единственный способ взорвать ее могущество лежит внутри нее самой, в ее внутреннем противоречии. Это противоречие А. Негри и М. Хардт описывают в марксистских терминах (противоречие между Трудом и Капиталом, отчуждение, присвоение прибавочной стоимости и т.д.), но перенесенных в условия Постмодерна и в глобальный контекст.

Аналогом рабочего класса (как объекта эксплуатации и субъекта революции в классическом марксизме) сегодня являются просто люди – «большинство». Так как в условиях технического развития и глобализации Капитала разница между производительным и непроизводительным трудом стерта, то трудом следует признать «саму жизнь» и ее телесные мотивации – желание, воспроизводство, креативность, случайные влечения. Разница между работой и отдыхом, полезными и бесполезным, делом и развлечением постепенно исчезает: остаются только живые люди перед лицом глобальной коррупционной системы. «Множество» само и есть сегодня Труд. А «Империя» -- капитал.

Методы борьбы против «Империи» А.Негри и М. Хардт предлагают довольно экстравагантные: отказ от последних половых табу, креативная разработка эпатажных образов, пирсинг, ирокез, хакерство, создание экстремистских коммун и абсурдистских кружков, бессмысленные флэшмобы, транссексуальные операции, культивация миграций, космополитизма, требование от «Империи» оплаты не труда, но простого существования каждого гражданина земли, при том, что гражданами земли должно стать все «множество». Сами авторы «Империи» показывают, что позиция «множества» в условиях Постмодерна, по сути, совпадает с «Империей» -- именно «Империя» дает «множеству» быть самим собой, она эксплуатирует «множество», с одной стороны, но и учреждает, поддерживает его, способствует его дальнейшему освобождению, с другой. В «Империи» «множество» находит, таким образом, многие положительные «возможности», которые оно призвано использовать для своих интересов. Авторы в качестве параллели такому повороту мысли приводят отношение Маркса к капитализму, который признавал его прогрессивность по отношению к феодальному и рабовладельческому строю, но вместе с тем выступал от имени пролетариата как его самый непримиримый противник. Так А. Негри и М. Хардт относятся к «Империи»: они показывают ее «прогрессивные» стороны по отношению к классическому индустриальному капитализму, но полагают, что она несет в себе свой собственный конец.

Проект альтерглобализма сводится к тому, чтобы не тормозить «Империю», но, напротив, подталкивать ее вперед, чтобы быстрее оказаться свидетелем и участником ее финальной трансформации. Эта трансформация возможна через новое самосознание и самочувствие, через обретение нового онтологического, антропологического и правового статуса жизненным и созидательным хаосом раскрепощенных мировых толп, «большинства», которое призвано ускользнуть от тонкой и жесткой коррупционной хватки планетарной «Империи».

Восстание «множеств» должно быть основано на культивации всех видов трансгрессии. Идеалом Негри и Хардта является уже не человек, но киборг, мутант, добровольный инвалид, калека, получеловек-полумашина, не способный стать объектом эксплуатации – ни в производстве, ни в исполнении гражданских обязанностей, ни в классическом браке. Свобода от «Империи», как последнего воплощение рациональности, реализуется через соскальзывание в иррациональность, в массовую шизофрению (Ж,Делез), в наркотики, разложение, поиск новых причудливых форм бытия по ту сторону культурных и социальных кодов, диктуемых империей.

Так же, как и Маркс, желавший победы капитализма ради приближения его конца и строительства социализма, альтерглобалисты желают победы глобализации, чтобы полная победа Капитала взорвала его самого изнутри, через тотальную миграцию множеств в области иррационального и шизофренической свободы.

 

§ 2.4  Диалектика « глобализм/антиглобализм»

 

Экстравагантная версия революции «множеств» Негри и Хардта отражает основной смысл современного антиглобалистского/альтерглобалистского движения. Это движение направлено не на то, чтобы остановить глобализацию, сохранить существующий порядок национальных государств или вернуться в прошлое, но на то, чтобы осудить глобализацию, показать ее негативную сущность. Вместе с тем антиглобалисты ни в коем случае не являются сторонниками советской системы (эпохи идеологического противостояния) или государственного национализма. Они хотят двигаться вперед, а не назад, и не стоять на месте, но путь этот они видят иным образом, нежели неолиберальные апологеты глобализации. При этом антиглобалисты/альтерглобалисты трезво понимают, что их сетевые организации и распыленные ячейки сегодня не могут представлять собой никакой серьезной опасности для глобализма и лишь демонстрируют свободу мнений в глобальном мире: есть те, кто делает глобализацию, и те, кто выступает «против» (при полном бессилии и что-то изменить). Альтернатива в таком случае становится определенной условностью, игровым жестом или, в далекой перспективе, постмодернистским аналогом луддизма, то есть стремлением вывести из строя как можно больше орудий труда, чтобы сорвать развитие капитализма и индустриализации. Только орудиями труда в этом случае выступают люди («множество»), которые сами себя делают непригодными для участия в рациональных структурах. Ставка делается на то, что глобальная рациональность рухнет, если множество превратится в хаотическое море невменяемых мутантов и извращенцев.

Для апологетов глобализации иметь дело с такой альтернативой довольно удобно. Сопоставляя призыв к иррациональности и анархии со своей рациональностью и порядком, глобалисты получают дополнительные аргументы в пользу неолиберальной идеологии, а также могут не считаться с критической стороной антиглобализма (подчас чрезвычайно справедливой и обоснованной самой по себе). 

Это замечание относится не только к «крайне левым» и анархистским версиям антиглобализма, но и к неомарксизму в целом. Давая развернутую и сплошь и рядом глубокую и проницательную критику глобализма, неомарксисты видят спасение не в прошлом и не в настоящем, а в будущем, которое должно прийти на смену глобальному капитализму. Здесь чрезвычайно показательна троцкистская идеология, которая подвергала систематической критики СССР и сталинизм именно за то, что построенный в СССР социализм не был по-настоящему интернациональным, то есть мировым, глобальным. Отказавшись от того, чтобы бросить все силы на мировую революцию, Сталин сосредоточился на построении социализма в одной стране. Для Троцкого это было прямым предательством Маркса, который настаивал на победе социализма сразу в нескольких развитых промышленных стран и на интернациональном характере социалистической революции, напрямую вытекающей из интернациональной природы самого Капитала. Советский Союз и социалистический лагерь были построены вопреки логике марксизма, и значит, считают троцкисты, это был «ненастоящий» социализм, который только отодвинул перспективу мировой революции, а не приблизил ее. Из этого антисталинистского тезиса троцкисты сделали вывод: нельзя стремиться к социалистической революции, пока капитализм не стал по-настоящему глобальным, мировым и интернациональным, и пока рабочий класс всего мира не перемешался в глобальном плавильном котле и не утратил признаков коллективной идентификации, кроме классовой. Отсюда идея, что коммунисты должны приветствовать глобализацию как процесс, приближающий человечество к грядущему социализму.

Именно такой логикой руководствуется мировое троцкистское движение, которое является идеологическим  ядром современного антиглобалима/альтерглобализма. И, вероятно, именно такая логика привела группу американских троцкистов в большую политику (от демократов до республиканцев), что положило началом феномену неоконсерваторов. Таким образом, между глобалистами и антиглобалистами/альтерглобалистами существует более сложная и диалектическая связь, нежели отношения прямой фронтальной оппозиции. Против глобализации антиглобалисты в целом не возражают, но уже сегодня ориентируются на то, что, когда,  свершившись, она обнаружит свои противоречия, то расчистит этим дорогу мировой революции. Эта идея и заложена в термине «альтерглобализация», «другая глобализация». «Другой» она является не потому, что предлагает другой путь, но потому, что считает единственно возможный путь  необходимым и закономерным злом и ориентируется на горизонт будущего, когда зло будет побеждено добром (правда, что такое «добро» оказывается не совсем ясно – у А.Негри и М. Хардта «добром» и «спасителем» выступает киборог-мутант или сошедший с ума урод).

 

§ 3 Глобальный мир как хаотическая система

 

 

§ 3.1  Глобальный мир как хаотическая система (хаосмос, хаорд)

 

Сложные структуры нарождающегося глобального общества Постмодерна поставили вопрос о необходимости новых моделей их интерпретации. Одним из решений стало обращение к теории хаоса. Эта теория стала складываться в 60-е годы ХХ века среди математиков и физиков, обнаруживших, что картезианская геометрия и ньютоновская физика описывают очень похожую на правду, но все же приблизительную картину физического мира, упуская из виду многие детали природы. Смысл теории хаоса сводится к выявлению закономерностей и определенного порядка в явлениях, которые, на первый взгляд, кажутся совершенно неупорядоченными, случайными, произвольными. Важным шагом в развитии «теории хаоса» (называемой иногда «теорией комплексности») стала книга Бенуа Мандельброта «Фрактальная геометрия природы»[76], где он показал, что прямые линии, строго двухмерные и трехмерные пространства существуют лишь в сознании человека, а в природе любая линия двухмерна,  плоскость трехмерна, а объем четырехмерен. Мандельброт предложил измерять природные объекты средствами, приближенными к самой природе и учитывающими зазоры между геометрией рационального субъекта и самой структурой природы. Он назвал эти промежуточные инстанции между субъектом и объектом «фракталами».

 Одновременно с этим некоторые математики и физики (Э.Лоренц[77], И.Пригожин[78], Дж.Глейк[79] и т.д.) приоритетно занялись изучением комплексных и нелинейных процессов, названных «хаотическими». Так из разных источников сформировалась общее направление в физико-математической науке, получившее название «теории хаоса» или иначе «анализ нелинейных систем»[80].

Эти теории социологи и философы стали применять к изучению глобального общества, которое с точки зрения теории «глобальной культуры» (Робертсона) и теории «мировой системы» (Валлерстайна) и, тем более, с позиции  альтерглобалистов (Негри/Хардт), выглядело как типичная хаотическая система, основанная на принципе неопределенности. Так сложились некоторые теории глобализации, которые рассматривали процесс глобализации как хаотический, слабо предсказуемый, чувствительный к начальным условиям, подверженный влиянию «посторонних аттракторов», предполагающий бифуркации (то есть равновероятную возможность процесса следовать по одной из двух альтернативных траекторий), с фракталами в качестве основных акторов.

 

§ 3.2 Порядок и беспорядок

 

На поверхностном уровне теория глобального хаоса выражалась в том, что после распада СССР «мира во всем мире» или «конца истории» не наступило. Повсюду стали вспыхивать новые кровавые конфликты, обнажаться межэтнические противоречия, возросло значение религиозного фактора (фундаментализма, особенно исламского), что опрокинуло некоторые наивные ожидания упорядоченности глобального либерально-демократического уклада. Это и было воспринято как хаос. Однако такое понимание хаоса, выраженное в скептическом  отношении к глобализации (как у С.Хантингтона[81]) или в обостренном переживании контраста между американо-европейским рациональным, упорядоченным, комфортным, обеспеченным и безопасным обществом и остальным миром (как у Р.Каплана[82], У.Пфаффа[83] и др.), было чисто метафорическим и лишь подчеркивало наличие в современном мире конфликтов и противоречий, чаще всего, на уровне новых -- локальных – акторов (этносов, религиозных групп, террористических и националистических организаций и т.д.)[84].

 

§ 3.3 Ж.Делез. Ф.Гваттари: хаосмос

 

Более серьезные реконструкции глобального общества как общества хаоса предприняли философы и социологи постмодернистской ориентации. Так, Ж. Делез и Ф. Гваттари[85] развили идею, упомянутую у Дж.Джойса в «Поминках по Финнегану» , «хаосмоса», которая означает одновременно «хаос» и «космос», т.е. «порядок». «Хаосмос» есть общество или система обществ, где отсутствует строго определенный центр, одна доминирующая рациональность, централизованная власть, обязательный код и т.д. В «хаосмосе» есть определенный порядок, но он соответствует порядку «жизненного мира», а не социальных нормативов или политэкономических закономерностей. На изучении этого парадоксального состояния постоянной нестабильности Ж. Делез и Ф. Гваттари основывают многие свои концепции – например, «ризомы» (клубня, невидимо простирающего под землей свои сети и пускающего корни и ростки в произвольных точках), «тела без органов» и т.д. Применение концепций постмодернистской философии и ее концептуального инструментария к изучению общества стало методом множества экономистов, социологов, политологов, культурологов, и даже геополитиков[86], изучающих процессы глобализации[87].

 

§ 3.4 Д. Хок: хаорд

 

С другой стороны, к анализу глобальных процессов подошел американский финансист, создатель платежной системы VISA Ди Хок[88]. Опыт создания сети VISA позволил ему увидеть прообраз будущего, в котором не будет жесткой централизованной модели управления, а решения будут приниматься на уровне отдельных индивидуумов или групп индивидуумов, объединенных  между собой децентрированной сетью, позволяющей осуществлять любые формы обмена. Становление, развитие, функционирование и жизнь расчетной сети, по Д. Хоку, является прообразом глобального общества, в котором хаос и порядок будут не противопоставляться друг другу, но сосуществовать в новой системе, которую он предложил назвать «хаордом» -- от «chaos» («хаос») и «ordo» («порядок»).

Показательно, что рассмотрение глобального общества как хаотической системы («хаосмоса», «хаорда» и т.д.) свойственно как его критикам (антиглобалистам, альтерглобалистам, постмодернистам, неомарксистам), так и апологетам. Так, весьма показательно, что в США в рамках военных институтов и разведывательных центров с начала 1990-х годов ведутся разработки по применению теории хаоса и хаотических процессов в военной сфере[89].

 

§ 3.5 С.Манн: управление хаосом как инструмент однополярности

 

Хаотичность глобальной среды становится специальной зоной внимания тех, кто выступает в условиях глобализма в качестве приоритетных носителей порядка (представители американского стратегического планирования). Одной из самых серьезных структур исследования хаоса в военных целях, является центр, возглавляемый Стивеном Манном[90].

Так, Стивен Манн пишет:

«Настоящая ценность теории хаоса находится на высшем уровне -- в сфере национальной стратегии. Хаос может изменить метод, с помощью которого мы рассматриваем весь спектр человеческих взаимодействий и в котором война занимает лишь особую часть. Международная среда является превосходным примером хаотической системы»[91].

С. Манн считает, что хаос и его атрибуты – такие, как вирусы -- можно использовать правительству США для влияния на мир:

«Как показывают хакеры, наиболее агрессивный метод подмены программ связан с «вирусом», но не является ли идеология другим названием для программного человеческого вируса?

С этим идеологическим вирусом в качестве нашего оружия США смогут вести самую мощную биологическую войну и выбирать, исходя из стратегии национальной безопасности, какие цели-народы нужно заразить идеологиями демократического плюрализма и уважения индивидуальных прав человека. С сильными американскими обязательствами, расширенными преимуществами в коммуникациях и увеличивающимися возможностями глобального перемещения, вирус будет самовоспроизводиться и распространяться хаотическим путем. Поэтому наша национальная безопасность будет иметь наилучшие гарантии, если мы посвятим наши усилия борьбе за умы стран и культур, отличающихся от нашей. Это единственный путь для построения мирового порядка, который будет иметь длинный период (хотя, как мы видим, никогда нельзя достичь абсолютной постоянности) и будет глобально выгодным. Если мы не сможем достичь такого идеологического изменения во всем мире, у нас останутся спорадические периоды спокойствия между катастрофическими переустройствами. (…) Настоящее поле битвы в сфере национальной безопасности является, говоря, метафорически, вирусным по природе»[92].

Итак, мы видим, что парадигма хаоса может быть применена к глобальной среде в самых полярных случаях – как крайними анархистами и постмодернистами (Делез/Гваттари, Негри/Хардт), так и жесткими сторонниками прямой имперской доминации США над миром (С.Манн). Между ними находятся такие теоретики, как Роланд Робертсон или Ди Хок.

 

Глава 6. Концепт «глобального общества»

 

§1 От этноса к народу

 

§ 1.1 Р.Рэдфилд: folk-society

 

Мы уже видели, что все версии глобализма так или иначе оперируют с концептом «глобального общества». Это важнейшая социологическая категория, без внимательного анализа которой сущность глобализации будет от нас ускользать.

Чтобы понять, что такое  «глобальное общество», надо проделать краткий экскурс в этносоциологию[93] и проследить эволюцию коллективных идентификаций в разных типах обществ.

Первым уровнем коллективной идентичности в социальной истории является этническая идентичность. В этносе между всеми членами существуют органические связи, все разделяют язык, веру в общее происхождение и общие обычаи. В этносе коллективная идентификация всех его членов друг с другом и с общим, часто мифологическим, предком (тотемом, духом, вождем, фетишем и т. д.) настолько велика, что индивидуального начала почти не существует вовсе. В этническом обществе доминирует коллективная антропология: целое в нем намного больше, нежели составляющие его части.

Примером этноса может служить тот тип общества, который американский социолог Роберт Рэдфилд (1897 – 1958) назвал «folk-society»[94], выделив в качестве его основных характеристик:

·      персонализм отношений,

·      синхронизм реакций,

·      ограниченную численность,

·      аграрную среду обитания,

·      сакральное отношение к природе.

Этническим обществам присущи архаические черты. В этносе преобладает циклическое время и мифы «вечного возвращения» (М.Элиаде[95]).

 

§1.2 Р.Турнвальд: социальная дифференциация и концепт «народа»

 

Следующим, более сложным, типом общества является то, что принято называть «народом». Чтобы строго отличать его от этноса, можно воспользоваться другим греческим термином — «λαος», «лаос», откуда образованы французские слова «laique» («светский»), «laicite», («светскость») и т.д. Народ — это этнос, вступивший в историю[96], осознавший линейное время, вышедший из замкнутого цикла «вечного возвращения».

В народе мы видим много этнических черт, но к ним добавляется и нечто новое: определенный травматизм, неравновесность, чувство исторического события как чего-то особого, чего нет в рутине сменяющих друг друга сезонов этноса. В народе центральной фигурой становится герой, который впервые наделяется индивидуальностью, чуждой этническим архаическим обществам. Но эта индивидуальность — исключительная, собирательная и зарезервированная только для великих людей: царей, вождей, богатырей, гениев, философов.

Если для этноса характерны сказки и мифы, то для народа — эпос.

В народе сосуществуют две социальные парадигмы идентификации: коллективистские (все еще этнические) массы и индивидуализированные (элиты). Связь возникновения социальной дифференциации и становление классового общества с этническими процессами прекрасно описал в своем монументальном пятитомнике классик этносоциологии Рихард Турнвальд[97] (1869 – 1954).

Народ, λαος, порождает вместе или поочередно следующие типовые формы:

·      государство (чаще всего),

·      религию (как правило, с развитой теологией -- классическим примером здесь являются монотеистические религии),

·      цивилизацию (основанную на философии и высоко дифференцированной культуре).

Интегрирующий характер государства (как лаоцентрума) яснее всего виден в империи.

Народу соответствует традиционное общество, отличающееся от чисто этнического (архаического) более высокой степенью дифференциации — в социальном устройстве, политике, экономике, культуре и т.д.

 

§ 2 Феномен нации и гражданское общество

 

§ 2.1 Э. Гелльнер, Б. Андерсон: нация как искусственная конструкция общества Модерна

 

В Новое время в Европе на основании традиционных сословных государств (соответствующих фазе народа -- «лаоса») появляется новый социальный тип — национальное государство или Государство-Нация («Etat-Nation»). Это совершенно особое явление, по основным качественным характеристикам отличающееся и от этноса, и от народа. Это прекрасно показал философ и этносоциолог Эрнст Гелльнер[98] (1925 – 1995). По Э. Гелльнеру, нация — это целиком искусственная идентичность, переносящая механически «естественные связи малых общин» на широкие пласты атомизированных и изолированных индивидуумов. Другой современный этносоциолог Бенедикт Андерсон называет нацию «imagined community»[99], то есть «выдуманной», «воображаемой общностью».

Концепт «нации» возникает вместе с буржуазными революциями, является продуктом исторической деятельности третьего сословия и берет в качестве нормативного типа фигуру буржуа.

В нации доминирует городское (политизированное) население, которому точнее всего соответствует греческий термин «δεμος», «демос». Нация неотделима от государства и всегда имеет политическое выражение, в отличие от этноса, который не знает политики (и, соответственно, развитых властных отношений и стихии исторического решения), и от народа, в котором политическое измерение является достоянием дифференцированной (от основной массы) и индивидуализированной элиты. Переход от народа к нации может быть описан как переход от нормативной фигуры «героя» (Held) к фигуре «торговца» (Handler), как это показано в социологии В. Зомбарта [100] (1863 – 1941). Нация есть явление буржуазное. И ее появление в Европе практически совпадает с рождением западноевропейской демократии.

Нация предлагает новую форму идентичности — объединение всех граждан в общем национальном правовом и административном пространстве.

Э. Гелльнер показывает, что нация создает симулякр этноса, живой язык трансформирует в искусственно разработанную и административно закрепленную национальную «идиому», органические отношения «братьев» и «свояков» превращает в рациональные связи партнерства и взаимовыгоды, искреннюю веру в миф — в прагматическую манипуляцию искусственными историческими конструкциями, призванными служить удобству управления, социальному форматированию масс, униформизации деталей.

Крайним проявлением нации является «национализм» как искусственное нагнетение страстей вокруг «фиктивной» конструкции в конкретных политических целях[101]. За «национализмом» при всей его иррациональности, как показывает Э. Гелльнер, всегда стоят конкретные и вполне рациональные политические силы, выполняющие прагматические задачи.

§ 2.2 И.Кант: проект гражданского общества и «вечный мир»

 

Появление буржуазных наций в Новое время параллельно вело к распространению личностной иден­тификации (ранее свойственной только элите) на широкие слои населения — вначале городского, затем и сельского. При этом гражданские права и, соответственно, статус индивидуума признавались только за взрослыми состоятельными буржуа-горожанами, гражданами мужского пола, и лишь постепенно распространялись на всех остальных —  женщин, бедняков и крестьян. В любом случае, параллельно национальной искусственной коллективной идентичности развилась индивидуальная идентичность, которая бралась за социальный атом при политическом складывании нации. Буржуазные нации в отличие от этносов (архаическое общество) и от народов (традиционное общество) состояли из индивидуумов. На основании этой новой (исторически) нормативной фигуры сложилась концепция «гражданского общества».

Взятое само по себе, в отрыве от нации, гражданское общество есть социологическая абстракция, представляющая собой проект существования граждан без национального государства, то есть содержание без формы. Это общество мыслится как основанное исключительно на индивидуальной идентичности, стоящее по ту сторону всех форм идентичности коллективной — этнической, народной, сословной, религиозной, и даже национальной.

Теория гражданского общества была создана Иммануилом Кантом (1724 – 1804). В духе пацифизма[102] и антропологического оптимизма Кант считал, что люди однажды поймут, что воевать между собой, защищая государства-нации, неразумно, и что гораздо выгоднее и прибыльнее сотрудничать. Тогда-то и реализуется гражданское общество, основанное на разуме и морали. Идеи Канта легли в основу магистрального направления либеральной и буржуазно-демократической политико-социальной традиции.

Гражданское общество, таким образом, мыслится изначально выходящим за пределы национальных государств и противопоставляется им как формам организации, подлежащим постепенному упразднению. Форма национальной идентичности должна уступить место идентичности исключительно индивидуальной. И только тогда, когда мы получим общество индивидуумов, где никаких форм коллективной идентичности не останется, по мысли сторонников такого подхода воцарится «вечный мир»[103].

§ 3  Идеология глобального общества и ее критика

 

§ 3.1 Этапы становления «глобального общества», идеология «прав человека» и свобода от гендера

 

Если поместить концепт гражданского общества в конкретный исторический контекст, мы увидим, что это общество не может не быть глобальным, сверхнациональным, постгосударственным. То есть гражданское общество предполагает, что в результате оно обязательно станет глобальным. Поэтому мы можем рассмотреть глобальное общество как высшую форму общества гражданского, как его оптимальное и конкретное воплощение.

Глобальное общество в своем становлении проходит определенные этапы.

1. Начинается оно с укрепления индивидуальной идентичности в рамках национальных государств. Это называется «демократизацией» и «социальной модернизацией». Коллективная идентификация с нацией и, соответственно, с государством постепенно уступает место строго индивидуальной идентификации. Гражданское общество набирает силы. Демократические национальные государства становятся всё более демократическими и все менее национальными.

2. Далее, достигшие высокого уровня демократизации и модернизации государства-нации сливаются в одно наднациональное образование, которое превращается в основу постнационального демократического сверх-государства. (Этот этап мы видим реализованным на практике в современном Евросоюзе.)

3. Наконец, все общества и государства должны достигнуть высокого уровня демократизации и объединиться в единое мировое государство (Global State) с единым мировым правительством (World Gouvernement). Граждане этого планетарного государства — Космополиса — будут только гражданами мира, и сам статус гражданина будет полностью приравнен к статусу человека. Эта идеология получила название «права человека». Она подразумевает концепт глобального гражданства или глобального общества.

«Права человека» являются идеологией[104]. Сам смысл этого сочетания выражает идеологические и политические позиции либерализма и, в обновленной форме, неолиберализма . Либерализм основан на принципе «свободы от» (по словам Дж. С. Милля[105]). Свобода понимается как независимость от любой формы коллективной идентичности. При этом вопрос, что должно прийти на смену этой идентичности, остается открытым. По Д.С. Миллю, либералы не должны отвечать на вопрос «свобода для чего»? Это каждый может решать самостоятельно. Главное — разрушить связи с целым, упразднить нормативное давление целого (не важно,  искусственного, как нация, исторического, как народ или спонтанного, органического, как этнос). А что на их месте построить -- дело каждого «освобожденного» индивидуума.

Глобальное общество — это предельный горизонт либерального подхода, когда субъектом права начинает выступать человек в чистом виде, индивидуум, освобожденный от всех внеиндивидуальных свойств и характеристик. «Права человека», таким образом, несут в себе совершенно конкретную либеральную социальную антропологию и поэтому заключают в себе целую политическую программу: упразднение всех форм коллективной идентичностей (национальной, как наиболее распространенной в современном мире, но и всех предшествующих – народной и этнической) и создание глобального общества на строго индивидуалистической основе.

С социологической точки зрения следует обратить внимание на следующий момент концепта глобального общества (как общества гражданского). Это общество отрицает любую форму коллективной идентичности — этническую, историческую, цивилизационную, культурную, сословную, национальную и т.д. Но есть еще одна форма коллективной идентичности, которая также рано или поздно должна была попасть в зону повышенного внимания идеологов «прав человека». Это гендерная идентичность, принадлежность  индивидуума к одному из двух полов.

Освобождаясь от всех связей, либералы и неолибералы рано или поздно должны были поставить вопрос о свободе от пола. Мужчины и женщины не индивидуальное явление. И какое бы равенство полов в обществе ни царило, есть определенные социальные механизмы сегрегации, включая анатомические, которые преодолеть невозможно. Снятие гендерной идентичности, тотальная легализация и легитимация гомосексуальных отношений, а также полноправие транссексуалов и свобода трансгендерных операций (возможно, неоднократных) является не просто курьезной деталью в становлении глобального общества, но его важнейшим программным пунктом. Борьба за права сексуальных меньшинств есть фундаментальный политический тезис строительства глобального общества. В этом обществе должны исчезнуть не только этносы, народы, конфессии и государства, но и мужчины и женщины в привычном для нас понимании.

Схема 4. Трансформации коллективной идентичности от этноса к глобальному обществу

Таким образом, в глобальном обществе мы имеем дело с совершенно новым социологическим горизонтом, который основывается на специфическом толковании социальной, политической и антропологической истории человечества в либеральной перспективе. Наша схема показывает, что «глобальное общество» как концепт является строго идеологическим и основанным на теории однонаправленного прогресса[106], траектория которого отмечена на схеме стрелками.

Сегодня мы находимся в переходном состоянии от блока III к блоку IV (см. схему 4), и этот переход составляет сущность социологических и политических изменений нашего мира.

 

 

§ 3.2 С.Николс, Х. Моравец, Р. Пепперель, Д. Харауэй, К. Хэйл: горизонт постчеловеческого общества

 

Теоретически вышеприведенная схема может быть дополнена еще одним V блоком, который фигурирует в некоторых авангардных социологических моделях футурологии с явным постмодернистским оттенком. Если либеральная концептуализация останавливается на «глобальном обществе» и видит в нем «конец истории», то некоторые нелиберальные теоретики и критики либерализма (постмодернисты, неомарксисты и анархисты) идут дальше и описывают возможную перспективу дальнейшего качественного изменения самой социальной природы. Мы уже сталкивались ранее с такими теоретиками в лице Делеза/Гваттари, Негри/Хардта и т.д.

Согласно постмодернистской трактовке глобализации, вслед за освобождением  индивидуума от всех форм коллективной идентичности должна последовать следующая фаза, продолжающая общий вектор прогресса, направленный к достижению еще большей свободы. Эта фаза будет заключаться в освобождении индивидуума от самого себя, поскольку, согласно теоретикам постчеловечества, представление об индивидууме несет на себе те же «тоталитарные» ограничения и  дискриминационные установки, что и предыдущие формы коллективной идентичности. Поэтому глобальное общество уступит место глобальному постобществу, состоящему из постлюдей. Постчеловечество сменит собой человечество.

В определенном смысле, эти идеи воспроизводят на новом витке марксистскую логику прогресса, согласно которой, вслед за капиталистическим обществом должно прийти социалистическое и коммунистическое будущее, описанное социалистами-утопистами (Ш.Фурье, А.Сен-Симоном, Т.Оуэном и др.) в самых фантасмагорических тонах. 

В 1988 Стив Николс публикует «Манифест Пост-Человечества» (Post-Human Manifesto[107]), в котором призывает пересмотреть антропоцентрический взгляд на мир, расстаться с иллюзией того, что природа может быть осмыслена с помощью рациональных технологий человеческого рассудка и наконец осознать, что по сравнению с классическим представлением о человеке Возрождения мы давно уже живем в ином мире и ином обществе, которые обладают совершенно иными параметрами. С. Николс считает, что современная наука давно преодолела картезианский дуализм субъекта и объекта и, значит, представление о человеке как о телесной оболочке сознания несостоятельно. Человек есть нечто промежуточное между разумом и живой природой, и пора это признать как факт, отказавшись от логоцентризма. Вместо последнего надо мыслить мир в постгуманистическом измерении: признать, что границы индивидуума проницаемы в обоих направлениях, по аналогии с процессами осмоса в химии (когда плотная мембрана пропускает определенные вещества сквозь себя, то есть является одновременно и проницаемой и непроницаемой). Будущая социальная система должна быть основана именно на этом принципе: индивидуума следует признать условностью, а общество -- строить на постиндивидуальных принципах.

С другой стороны подходит к проблеме Хэнс Моравец[108], акцентирующий в своих работах тот факт, что развитие современной техники стоит на пороге создания аппаратов, многократно превосходящих по основным параметрам границы человеческой личности. И хотя сегодня каждый из существующих аппаратов демонстрирует свойства, превосходящие человека лишь в каких-то отдельных областях, нетрудно представить себе момент их соединения в одно целое, что делает возможным и практически неизбежным появление вида, более совершенного нежели человек – будь-то робот, вычислительная машина или продукт генной мутации. Стремление к совершенствованию себя самого привело человека к критической черте, где ему предстоит теперь усовершенствовать свой вид, считает Х. Моравец. Следовательно, общество роботов является не фантастической гипотезой, но будничным явлением завтрашнего дня.

В 1995 году американский публицист и философ-постмодернист Роберт Пепперель придал этому направлению развернутый философский аппарат в книге «Постчеловеческие условия»[109]. Основная идея Р. Пеппереля состоит в необходимости отказаться от представления о сознании как о функции головного мозга, как считает позитивистская материалистическая философия, являющаяся нормативной базой современного научного подхода к проблеме сознания. Сознание есть форма энергии, которая конденсируется в человеке, но существует и вне его. Сознание воспринимает вещи обособленными, но само по себе оно не может рассматриваться как обособленная вещь, поэтому необходимо подойти к сознанию изнутри, как оно есть, а это значит отказаться от индивидуального и рационального представления о человеке, восприняв его как момент непрерывного трансчеловеческого процесса. На этом принципе и следует строить общество будущего – в нем надо ставить в центр не человека, но сложный энергетический поток, неразложимый на атомы. Эти идеи напоминают концепт «ризомы» Ж.Делеза.

Еще дальше идет американская феминистка Донна Харауэй, утверждающая в своем «Манифесте Киборга»[110] необходимость сращивания человека с аппаратами. Этот процесс Д. Харавэй считает неизбежным и желательным, поскольку сам человеческий организм с его упорядоченной вертикальной симметрией является «тоталитарной» структурой, репрессирующей телесные желания. Преодоление этой репрессивной структуры возможно только через радикальную трансформации всей формы тела, усовершенствования определенных органов с помощью технических средств и генной мутации человечества в сторону более гибкой постчеловеческой телесности. «Киборг» становится философской метафорой для преодоления всех дуалистических расколов и дифференциаций, на которых, для марксистки и феминистки Донны Харауэй, строится вся структура общества, состоящая из отчуждений, границ и репрессий. Киборг есть трансгрессия между человеком и машиной, техникой и природой, индивидуумом и обществом, мужчиной и женщиной. По модели трансгрессии должно строиться общество XXI века.

Идею Донны Харауэй подхватывает литературный критик Кэтрин Хэйл. В своей книге «Как стать постчеловеком»[111] она анализирует, как процессы развития потоков информации в мире постмодерна минимализируют телесность и делают ее «гипотетической», «воображаемой», «игровой»;  как рушится либеральная антропологическая и рациональная модель индивидуального субъекта, доминировавшая в Новое время, и как происходит формирование киборга как нового актора глобального мира. Киборг, у Кэтрин Хэйли, воплощает в себе постчеловека, в котором субъектность является игровой и переменной, который движется в информационных потоках, произвольно меняя свою телесность, и который помимо зловещих черт, пугающих наших современников, может иметь и позитивную сторону, расширяющую границы жизненного опыта.

Можно свести эти разнообразные идеи в общую схему трансформации коллективной идентичности, которая будет дополнена еще одним уровнем (схема 5). Эти идеи могут показаться абсурдными и относящимися к области чистой фантастики. И это вполне понятно, так как мы находимся сегодня на стадии перехода к глобальному обществу от обществ, организованным по принципу национальных государств, и поэтому посмотреть на уровень дальше нам довольно трудно. Но здесь есть одна социологическая деталь. Вся схема, кроме последнего, пятого (V–го) уровня, принимается в качестве единственной рабочей модели для осмысления логики исторического процесса практически всеми научными школами, то есть является абсолютно конвенциональной и парадигмально предопределяющей структуры гуманитарного знания. Анализ этой схемы показывает, что исторический процесс совпадает с освобождением индивидуума от коллективной идентичности, причем это осознается как «благо», достижение «новых горизонтов» и открытие новых динамических перспектив. На этом основана убежденность в появлении глобального общества, в его неизбежности и желательности. То есть глобальное общество есть императив исторического прогресса, осмысленного в духе Нового времени. Но если принять это, то вполне естественным станет и следующий логический шаг: а почему бы не задаться целью следующего этапа освобождения человека?

Схема 5. Этапы социальных трансформаций с учетом гипотезы постобщества

 

Если индивидуум в ходе истории,осмысленной в рамках либеральной идеологии, постоянно совершал акты трансгрессии, пересечения границ, сквозь разные формы коллективной идентичности, вплоть до национальной принадлежности, почему бы не совершить еще один акт трансгрессии и не преодолеть индивидуальную идентичность в пользу новой, «постиндивидуальной» или «дивидуальной» [112],то есть «делимой» инстанции («individuum» на латыни  «неделимый», «dividuum» – «делимый»)?! Продолжив эту траекторию, мы не сможем уйти от этого вывода, и в поисках свободы рано или поздно перейдем к постобществу.

 

Поэтому при всей экстравагантности постмодернистских теорий относительно «постобщества» и «постчеловечества» определенная логика в них есть. Не случайно они становятся на Западе все более популярными, а в философской сфере аналогичные концепты давно завоевали чуть ли не центральное место в общем дискурсе.

 

§ 3.3 Критика концепта глобального общества

 

Рассмотрим теперь возможности критической оценки концепта «глобального общества». Схема 4 помогает нам понять, откуда эта критика может исходить.

Начнем с нижних этажей. Если представителя архаической этнической группы корректно опросить, хотел ли бы он оказаться в глобальном обществе, постаравшись при этом передать, что будет происходить с его идентичностью на разных этапах исторического продвижения к нему («расколдовывание мира»[113], разрыв связей, объективация природы, взятие индивидуальной ответственности и т.д.), он скорее всего ответил бы отрицательно. Это подчеркивают практически все культурные антропологи, близко изучавшие архаические народы.  И если по тем или иным причинам в ходе глобализации где-то ( как показали представители теории «мировой культуры» – Р.Робертсон и др.) будет повышаться значение локальных этнических факторов, то остатки «folk-society» или вернувшиеся к этносу осколки вчерашних национальных государств скажут «глобализации» и «глобальному обществу» решительное «нет», как сказали бы «нет» пришельцам или увозу в рабство жертв колонизации.

Гораздо более осмысленное и решительное «нет» глобализации сказали бы полноценные исторические народы и цивилизации, объединенные либо религиозным, либо люьым другим интегрирующим началом. Именно это хочет сказать С. Хантингтон, когда предсказывает «столкновение цивилизаций». Если спросить у сознательных представителей исламской, православной или китайской цивилизации, хотят ли они вступить в «глобальное общество», последует строго артикулированный отказ -- настолько артикулированный, что миллионы мусульман берут в руки оружие, чтобы противодействовать США и «глобализации» не словами, а делом.

Национальные государства, не желающие добровольно передавать свои полномочия «мировому правительству» и отказываться от своей политической монополии над обществом, помещенным в национальные границы, также отнесутся к проекту «глобального общества» критически, поскольку для значительного процента государственного чиновничества это будет равнозначно утрате социального статуса. К этому следует добавить и укоренившуюся национальную идентичность в массах, на которой правительствам стремящихся уйти от глобализации стран будет легко играть.

Так как глобальное общество строится по либеральной модели и основывается на парадигме либеральной идеологии, то «против» будут выступать и представители антилиберальных и нелиберальных политических идеологий – «левых» или националистически ориентированных. У марксистов, анархистов и других «левых» есть свои взгляды на глобализацию, и их протест будет относительным, но «морально» «глобальное общество» в либеральной версии они безусловно осуждают.

И, наконец, сторонники постобщества, постмодернисты также могут критиковать «глобальное общество», хотя бы за то, что оно «слишком старомодно и архаично» и оперирует в более не актуальной системе координат.

Этими принципиальными установками определяется критика «глобального общества» и протесты против его установления. Если принять на веру либеральную версию теории прогресса, то можно объяснить  критику в отношении глобализации и глобального общества борьбой «старого против нового», сопротивлением консерваторов модернистам, противостоянием реакционных и прогрессивных социальных сил, а также (если учитывать критику «глобализма» «слева») экстремистским желанием забежать вперед и форсировать «эволюционный ход истории». Однако, если не принимать этой версии и теории прогресса в целом, то отказ от «глобального общества» и «глобализма» можно считать выражением свободной и осознанной позиции, коренящейся в мировоззрении, отличном от западного  (например, в религиозном, традиционном, архаическом, национальном и т.д.).

Сторонники «глобального общества» стремятся выдать его за нечто безальтернативное. Но это уже не научная, а пропагандистская, идеологическая составляющая «глобализма». С научной точки зрения, это не более, чем концепт, а значит, как и любой другой концепт,он подлежит критике, рассматривается как нечто относительное и может быть отброшен.

Далее мы переходим к рассмотрению тех кругов и организаций, которые рассматривают глобализацию и построение глобального общества как основу своей стратегии, как проект, как исторический замысел. В их случае мы имеем дело с идеологией, то есть с сознательным и волевым императивом.

 

Глава7. Мондиализм. Глобализация как идеологический проект

 

§1 Феномен мондиализма

 

§ 1.1 Определение «мондиализма»

 

Рассмотрим те организации, группы влияния и движения, которые исторически являлись идейным центром глобализма.

В политологической литературе иногда принято различать по сути тождественные понятия: «глобализм» (от английского «the globe», «шар», подразумевается «земной шар»)  и «мондиализм» (от французского «le monde» -- «мир»), которые приняты, соответственно, в англоязычной и франкоязычной аудиториях. Так как английский язык распространен повсеместно, наиболее употребимым стал термин «глобализм», хотя французы предпочитают термин «мондиализм». Вне франкоязычного контекста термин «мондиализм» получил дополнительное значение с оттенком негатива и осуждения. И поэтому когда речь заходит не о самом процессе глобализации и не о социологических и политологических теориях глобализации, а об организациях, и особенно секретных организациях, лоббирующих «глобализм»,  принято использовать термин «мондиализм». Итак, мы обращаемся к явлению «мондиализма», понимая под ним:

·       теории и концепции, настаивающие на необходимости объединения всего человечество в единое «глобальное общество» и придающие этим проектам целиком позитивное и нормативное значение (глобализация рассматривается как ценность, как нечто желательное и императивное);

·      организации, которые ставят своей задачей воплотить проекты глобализации в жизнь, объединить человечество в единое мировое государство под управлением единого «мирового правительства».

 

§ 1.2 Э.Пуля, Ж.-П.Лоран: конспирология как социологическое явление

 

Рассмотрение темы «мондиализма» осложняется тем, что она довольно слабо изучена методами классической социологии, и напротив, подверглась нещадной эксплуатации сторонниками «теории заговора», строящих относительно «мирового правительства» и «тайных обществ» самые невероятные фантасмагории. Сами по себе «теории заговора» тоже могут быть подвергнуты социологическому анализу, как и любой другой социальный феномен. При этом надо лишь помнить, что есть существенное различие между психиатром, системно изучающим явление психического заболевания, и пациентом, этим заболеванием страдающим.

Анализом социологии «теории заговора» системно занимается группа французских социологов из Сорбонны, объединенных в ассоциацию «Politica Hermetica»[114] под руководством профессора Эмиля Пуля[115] и профессора Жан-Пьер Лорана[116]. С их точки зрения, «вера в заговор» является чрезвычайно широким социальным явлением, свойственным не только традиционному, но и современному обществу.

Конспирологи, обращаясь к сфере «тайного», «скрытого», «неявного», дают свободу воображению, вскрывая структуры бессознательного, механику «социальных мифов», что имеет особую ценность для социолога, исследующего эти закономерности. Но для рационального, научного объяснения тех фактов или явлений, которые конспирологи пытаются истолковать, их построения имеют довольно малую ценность[117]. Поэтому для рассмотрения темы «мондиализма» научными средствами довольно мало достоверного материала, на который можно без опасения опираться. Ниже мы приведем только те сведения и реконструкции, которые прошли проверку рациональным методом исторической и социологической верификации.

 

§2 Истоки мондиализма

 

§ 2.1 Ф.Йейтс: «розенкрейровское просвещение»

 

Истоки «мондиализма» следует искать на заре Нового времени. Будучи феноменом Модерна, вне его рамок и его парадигмы «мондиализм» теряет свой смысл. До Нового времени идея объединения человечества воплощалась в принципе империи и в мировых религиях, которые часто объединялись в единое целое, и глобализация, как мы показали ранее, носила имперский характер (мы назвали это «второй формой глобализма»). В центре парадигмы Модерна в политической сфере стоял антиимперский принцип, усиленный принципом антикатолическим. Империи противопоставлялось суверенное национальное государство, а против католического универсализма – выдвигались принципы секуляризма, веротерпимости, свободы вероисповедания. Парадигма традиционного общества (Средневековье), отличительными признаками которого была нормативная социальная религия, имперский принцип и сословная иерархия, сменялась  в Модерне парадигмой «общества современного», секулярного, организованного в национальные государства, с доминацией третьего сословия (буржуазная демократия).

 «Мондиализм» зарождался  в культурной и идейной атмосфере, жестко противостоящей принципу империи и имперского универсализма. Он возникает в Новое время и поэтому является феноменом «современным» (в социологическом смысле этого слова).

Организацией или, точнее, сетью организаций, ставшей инструментальным рычагом реализации парадигмы Модерна, начиная с XVIII века, было европейское масонство, а на предыдущих этапах -- «Орден Розенкрейцеров» и ряд герметических кружков, увлеченных неоплатонизмом и его ответвлениями[118]. Авторитетная британская исследовательница этого направления в XVI-XVII века Франсес Йейтс (1899 – 1981) тщательно проследила формирование идеи специфического «розенкрейцеровского», а позднее масонского универсализма и собственно «мондиализма», которые были направлены против средневекового католицизма и консервативных политических режимов Европы  (особенно против феодальной Испании и Тридентского собора 1545 года, с которого стартовала европейская контрреформация, чьим апофеозом стала тридцатилетняя война 1918-1648 годов). «Розенкрейцеры», а позднее масоны сформулировали идею «объединения человечества» (тогда человечество отождествлялось с Европой, а значит, речь шла об «объединении Европы») на принципиально новых началах. Вместо католической идентификации или строгой приверженности какому-то одному направлению в протестантизме предлагалось обобщенное «христианство» с размытыми принципами, а то и вовсе возврат к древним культам Гермеса Трисмегиста, древнегреческому язычеству, искусственно выстроенным неоплатоническим ритуалам или к своеобразно понятой «ветхозаветной» и «каббалистической» традиции. Большой интерес был к магии, алхимии и другим «оккультным» наукам.

Свои идеи эти «тайные организации» стремились осуществить на практике, для чего входили в сношения с королевскими домами Европы, пытались примирить католиков и протестантов, распространяли свои идеи среди ученых, интеллектуалов и философов. Влияние «розенкрейцеров» и масонов  на эпоху Просвещения было огромным, и трудно назвать хотя бы одного из ярких деятелей этого периода, -- от Вольтера до Гете, от Руссо до Байрона, -- который не был бы масоном. Поэтому Ф. Йейтс и назвала свою книгу «Розенкрейцеровское Просвещение»[119], где речь идет не о каком-то особом «Просвещении», но о широком и общеизвестном явлении европейской истории, чьи «оккультные» корни, как правило, серьезные исследователи обходят стороной[120].

Таким образом, «мондиализм» изначально сформировался как социально-политический проект в среде европейских «мистических» организаций, исповедовавших идею построения «нового мира», основанного на торжестве разума, справедливости, мира, равенства и свободы. Эти идеи переплетались с теориями средневекового монаха Иаохима де Флоры, который развил учение о «Царстве Святого Духа» или «Третьем Царстве», которое должно наступить в конце времен, после «Царства Отца» (которое он соотносил с ветхозаветным периодом) и «Царства Сына» (соотносимого с периодом Нового Завета)[121]. Это «Третье Царство» описывалось как прямое открытие нового и полного знания, как отмена сословных разграничений и уничтожение несправедливостей. Эта тенденция была созвучна настроениям средневековых ересей катаров, альбигойцев, а также некоторым радикальным протестантским сектам – таким, например, как секта Томаса Мюнцера.

Идеи Иоахима де Флоры повлияли на Томмазо Кампанеллу, Джордано Бруно и других утопистов, с одной стороны, а с другой стороны нашли поддержку и у творцов современной научной картины мира, которые увидели в них первые формулировки идеи прогресса. Легко распознать в этих теориях зачатки революционных идей.

Важно заметить, что идея «империи разума» вызревала параллельно разделению Европы на соперничающие и враждующие друг с другом национальные государства. Она сосуществовала с европейским национализмом, но была направлена на его преодоление: национальные государства казались меньшим злом, нежели империя или католичество, но не вполне соответствовали «мондиалистскому проекту». Просвещая властителей и постепенно реформируя общественный уклад, масоны надеялись рано или поздно прийти к реализации своего идеала – построения «Единой Европы», что в их глазах было тождественно созданию «мирового государства».

Соединенные Штаты Америки были построены именно на этом принципе «империи разума», и неслучайно многие президенты этой страны были членами масонских лож[122]. Память об этом запечатлена на украшающей американский доллар масонской пирамиде с глазом в треугольнике, символизирующем Великого Архитектора Вселенной.

Связь мондиализма с масонством сохранилась вплоть до настоящего времени, но значение мистических доктрин, символов и обрядов в современном масонстве настолько снизилось, что в некоторых случаях ложи превратились в обычные закрытые клубы – такие, как Rotary club или Lions club, где  не осталось ни «мистики», ни «ритуалов». Начиная с XIX века, мондиализм стал постепенно обретать более «светские» черты, а его связь с масонскими организациями становилась больше данью традиции, нежели принципиальным моментом.

И тем не менее перед нами историко-социологический факт: идеи объединения человечества на принципах свободы, равенства, братства, прогресса и прав человека («Права Человека» -- название смешанной масонской ложи, куда впервые стали допускать женщин -- «Grande Loge Symbolique Ecossaise Mixte de France Le Droit Humain») были изначально сформированы в среде европейского масонства и оттуда распространялись на все более широкие круги общества, пока не обрели достаточную степень автономности. Врагом мондиализма постепенно становился «национализм», нежелание национальных государств уступать свои полномочия сверхнациональным инстанциям, какими бы благородными, мирными и разумными целями они ни вдохновлялись.

 

§ 2.2 Фритрейдерство и пацифизм: глобальные горизонты

 

В XIX веке организации, ставящие перед собой цели объединения человечества в единое государство, постепенно выходят из зоны «тайных обществ» и начинают действовать более или менее открыто. Как правило, в этот период они выступают в форме леволиберальных и революционно-демократических политических движений и партий. Среди деятелей такого толка можно выделить фигуру американского политика и изобретателя Клинтона Рузвельта (1804 – 1898), автора работы «Наука управления, основанная на естественном законе»[123], в которой выдвигается идея «единого мирового управления», а также американского издателя и реформатора Горация Грили[124] (1811 – 1872), директора «New York Tribune», лондонским корреспондентом которой был Карл Маркс.

Параллельно либеральным реформаторам, развивавшим  мондиалистские проекты, действовали и ранние пацифистские организации. В сороковых годах XIX века в Англии Генри Ричардом[125] (1812 – 1888) создается «Общество за Мир», в котором участвуют крупный промышленник и либеральный политик  Ричард Кобден[126] (1804 - 1865), впервые предложивший проект единой всемирной системы арбитража и глобального свободного обмена, и либеральный политический деятель Джон Брайт[127] (1811 – 1889), основавший «Европейское движение свободного обмена», позже преобразованное в «Интернационалистское движение». «Это изменение означало фундаментальный прогресс, именно тогда подлинный интернационализм, основанный на теории мирового правительства, вышел на первый план», -- пишет историк пацифистского движения Артур Билс[128].

 

§ 2.3 Фабианское общество

 

В 1884 году мондиализм делает важный шаг к своему организационному оформлению -- образуется «Фабианское Общество». Название дано по имени римского генерала Квинтуса Фабиуса Максимуса, известного своей хитрой выжидательной политикой в борьбе с Ганнибалом. Члены этого общества считали себя «ассоциацией социалистов». В их задачу входила «передача земли и собственности от одного класса всему обществу во имя его же блага». Детальный и компетентный обзор раннего периода  «Фабианского общества» можно найти в работе члена этого общества социалиста Эдварда Пиза (1857-1955)[129].

Общество было учреждено английским врачом и либеральным  реформатором Хэвлоком Эллисом (1859 -- 1939), шотландским поэтом Джоном Дэвидсоном  (1857 – 1909), английским философом и антропологом Эдвардом Карпентером (1844 – 1929). Его членами в разные периоды были представители английской интеллектуальной элиты: драматург Бернард Шоу, философ Бертран Рассел, писатель-фантаст Герберт Уэллс, Леонард Вулф и Вирджиния Вулф, Сидни Оливер, Эдит Несбит, Хьюберт Блант, Рэмси МакДональд, Эмили Панкхорст и другие. 

Фабианцы, в отличие от других социалистов, считали, что самой лучшей тактикой будет выжидание подходящего момента для решительных действий, проведение аналитических исследований, накапливание данных, разработка теорий, распространение тонкого влияния, «подготовка социалистического климата», а поэтому акцент в их деятельности падал на сбор и анализ информации. «Фабианское общество» состояло из представителей интеллектуальной элиты, но поддерживалось определенными кругами крупной английской буржуазии, которые считали, что для сохранения капиталистической системы необходимо включать в число средних и мелких собственников все большие слои населения, то есть перераспределять собственность и ограничивать всевластие крупного капитала. Именно такая тактика, по их мнению, позволила бы избежать обострения социальных противоречий и революций. К социализму «фабианцы» предлагали идти не снизу и резко (как коммунисты), но сверху и постепенно, путем эволюции, а не революции. Для перераспределения собственности необходим был государственный контроль над экономикой, а, учитывая интернациональную природу мировой экономики, этот контроль должен был быть также мирового масштаба. Отсюда напрямую вытекал мондиалистский проект.

Герберт Уэллс изложил технику осуществления последовательных шагов, направленных на создание «мирового правительства», в тексте с парадоксальным названием «Open conspiracy»[130], что по смыслу можно перевести как «Открытый заговор» или «Заговор у всех на виду».

Благодаря связям «Фабианского общества» с политической элитой и дискретному участию в нем крупных промышленных магнатов Великобритании, оно в скором времени стало интеллектуальным и политическим центром продвижения мондиалистского проекта.

Уже в наше время членами «Фабианского общества» являются бывшие британские премьеры Энтони Блэр и Гордон Браун, министр иностранных дел Великобритании Эдвард Миллибэнд и многие другие. В рамках «Фабианского общества» в настоящее время существует отдельная группа, которая приоритетно занимается продвижением мондиализма и глобализации («Фабианская группа глобализации»), опубликовавшая в 2005 году Манифест глобализации «Просто мир»[131] («Just World»).

 

§ 2.4 К. Квигли: история общества «Круглого Стола»

 

Параллельно интеллектуальному  «Фабианскому обществу», где фронтальными фигурами были деятели культуры и науки, а также политические активисты левой, лейбористской ориентации, в 1891 году было основано еще одно влиятельное мондиалистское общество мирового размаха «Общество избранных» («Society of the Elect»), получившее несколько позже, в 1909 году, название «Круглый стол» (Round Table). Его создателями были крупнейший английский промышленник, магнат, основатель компании De Beers, радикальный англосаксонский империалист и активный масон Сэсил Роудс (1853 – 1902), а также лорд Альфред Мильнер (1854-1925), журналист и издатель Уильям Стид (1849-1912) и лорд Натаниэль М. Ротшильд (1840-1915). Общество было организовано по примеру Ордена иезуитов. Во главе стоял «генерал Общества», которым был сам С. Роудс, а У. Стид и Н. Ротшильд были назначены его преемниками.  Далее следовала «Хунта трех», включающая У. Стида, А. Мильнера и лорда Эшера Реджинальда Балиола Бретта (1852–1930), далее «Круг Посвященных» (куда входили кардинал Маннинг, лорд Артур Бальфур, Гарри Джонстон и другие), а вокруг него -- «Ассоциация Помощников». Эту «Ассоциацию Помощников» Альферд Мильнер спустя 7 лет после смерти Сесила Роудса оформил в общество «Круглого Стола». Историю этой организации и описание ее влияния на политическую историю ХХ века подробно представил американский профессор истории и международных отношений Джорджтаунского университета, исследовавший этапы реализации глобалистского (мондиалистского) проекта, Кэрол Квигли (1910-1977)[132].

Сэсил Роудс исповедовал идею, что Великобритания вместе с США должна создать «мировую федерацию»: он был убежден, что только англосаксонское общество обладает ключом к универсальному управлению миром. Так, сам С. Роудс создал мощную экономическую империю в Южной Африке и был  вдохновителем и спонсором англо-бурской войны.

По словам биографа Сесила Роудса Сары Милин, его замысел состоял в следующем: «Почему бы не создать тайное общество с одной целью: продвижение интересов Британской Империи и приведение всего нецивилизованного мира под британское владычество для возрождения Соединенных Штатов и построения англосаксонской расой единой империи. Это мечта, но она возможна, и даже вполне вероятна» [133]. Важно, что С. Роудс и его последователи Стид, Мильнер, Бальфур и другие полагали, что интеграция мира неизбежна, и рано или поздно обязательно произойдет, но стремились при этом сделать так, чтобы «мировая федерация» была построена на основе англосаксонских ценностей и интересов.

К 1915 году филиалы общества «Круглого Стола» существовали в Англии, Южной Африке, Канаде, Австралии, Индии и США. В американский филиал входили многие известные деятели – Джордж Луи Бир, Уолтер Липпман, Фрэнк Айделотт, Уитни Шепардсон, Томас Ламонт, Эрвин Кэнхэм и другие. Организация существует и в наше время и издает регулярный журнал «Round Table. The Commonwealth Journal of International Affairs»[134].

С. Роудс основал образовательные курсы с поощрительной стипендией в Оксфорде, призванные готовить интеллектуальные и управленческие кадры мировой англосаксонской элиты. Эти курсы действуют до сих пор.

 

§3 Современные структуры мондиализма

 

§ 3.1 Бильдербергский клуб и дело жизни Дэвида Рокфеллера

 

Еще одна организация, задачей которой изначально являлось установление «мирового правительство» и реализация мондиалистского проекта –  Бильдербергский клуб (известная также как «Бильдербергская группа или Бильдербергская конференция»), учрежденная в 1954 году и названная так по имени отеля в Нидерландах, где клуб был основан[135]. Первое время заседания этого закрытого клуба проходили в обстановке строгой секретности, и скупые детали, просачивавщиеся в прессу, способствовали тому, что вокруг этой организации, как снежный ком, росли всевозможные мифы и «теории заговора»[136]. Официальные же участники хранили полное молчание, и были периоды, когда само существование Бильдербергского клуба ставилось под сомнение.

Постепенно завеса тайны несколько рассеялась, и появились более взвешенные и объективные оценки. Бильдербергский клуб --  реальная организация, созданная по инициативе польского политического деятеля и активиста европейского масонского движения Йозефа Ретингера (1888 – 1960), основателя «Европейского Движения» и борца за создание «Европейского Союза». Поводом к созыву Бильдебергской конференции послужил рост антиамериканских настроений в послевоенной Европе и опасения определенного сектора западноевропейской элиты, что этим может воспользоваться СССР для усиления своего политической влияния в Европе[137]. Для этого было решено созвать на неофициальную встречу представителей политических верхов США и некоторых европейских стран, чтобы обсудить ситуацию и начать реализовывать проект по укреплению связей внутри атлантического сообщества (страны НАТО). Сам Й. Ретингер, будучи убежденным сторонником мондиализма, считал, что в перспективе речь должна идти о создании единого атлантического американо-европейского государства, которое станет центром мира и выстроит вокруг себя всю планетарную политическую структуру. Для этого было необходимо разрушить советский блок и СССР. 

На учредительной конференции было решено подняться выше как партийных (правых и левых) убеждений, так и национального эгоизма, и рассмотреть ситуацию в общемировой перспективе – с позиций западной цивилизации в целом. Й. Ретингер пригласил в новую организацию нидерландского Принца Бернарда де Липе и премьер-министра Бельгии Пауля Ван Зееланда. Идею поддержал глава ЦРУ США Уолтер Беддел Смит, и по поручению президента Дуайта Эйзенхауера его советником Чарльзом Дугласом Джексоном была сформирована американская делегация в составе одиннадцати человек.

 В нее среди прочих вошел известный банкир Дэвид Рокфеллер, который и ранее был одним из ых последовательных сторонников мондиализма, мировой интеграции и создания «мирового правительства». С 1949 года он стал директором CFR (Counsil on Foreign Relations), был его бессменным председателем с 1970 по 1985 год, и до сих пор остается его почетным главой (о CFR подробно см. в разделе об атлантизме).  Позже Дэвид Рокфеллер создал на основании CFR «Трехстороннюю комиссию»[138] для решения сходных задач, с той лишь разницей, что члены Бильдербергского клуба ограничивали свой горизонт американо-европейской стратегической интеграцией, а Д. Рокфеллер в духе наиболее последовательного мондиализма настаивал на включении представителей Тихоокеанского региона (Японии).

Семья Д. Рокфеллера, начиная с 1920-х годов, была активно вовлечена в реализацию глобальных геополитических проектов, направленных на мировую англосаксонскую доминацию, и играла активную роль в учреждении CFR во время Парижской мирной конференции. Сам Дэвид Рокфеллер еще со времен обучения в колледже был тесно связан с братьями Даллесами – сенатором Джоном Форстером Даллесом и главой ЦРУ Аленом Даллесом. В кабинете № 3603 «Рокфеллер Центра» после событий Перл Харбора Ален Даллес разместил оперативный разведывательный центр, тесно взаимодействующий с английской разведкой MI 6, что стало основой для создания США Центрального Разведывательного Управления.

Тесные связи Дэвид Рокфеллер поддерживал с другим директором ЦРУ,  Ричардом Хелмсом, и Уильямом Банди, ведущим аналитиком ЦРУ в 1950-е годы. По свидетельству некоторых высокопоставленных сотрудников ЦРУ, Д. Рокфеллер был в курсе всех основных стратегических операций американской разведки, о которых ему регулярно докладывали по поручению А. Даллеса. А во многих операциях он лично принимал участие. Так, большую роль он сыграл в лоббировании предоставления шаху Ирана Мухаммед реза Пехлеви политического убежища в США. Конфиденциально встречался он с Фиделем Кастро, Никитой Хрущевым, Саддамом Хусейном и Михаилом Горбачевым.

Сам Д. Рокфеллер в своих воспоминаниях писал в 2002 году: «Уже более столетия идеологические экстремисты всех полюсов политического спектра хватаются за общеизвестные случаи, – такие, как мои встречи с Фиделем Кастро, -- чтобы обвинить семью Рокфеллеров в том, что она заполучила огромное влияние на американские политические и экономические институты. Кое-кто думает, что мы -- часть тайной организации, которая работает против интересов США. И тогда меня и мою семью называют «интернационалистами», находящимися в сговоре с другими лицами по всему миру с тем, чтобы построить более интегрированную глобальную политическую и экономическую структуру – единый мир (one world), если хотите. Если меня обвиняют в этом, то я признаю себя виновным и горд этим»[139].

В состав Бильдербергской группы вошли также пятьдесят  представителей одиннадцати западноевропейских стран.

Задачи Бильдеребргского клуба состояли:

·      в реализации интеграции западного мира (Европы и Америки) в атлантическое сообщество;

·      в более эффективном противостоянии «советской угрозе»;

·      в создании координационного центра по согласованной стратегии стран Запада в построении интегрированной политической, социальной и экономической системы в мировом масштабе.

После первой встречи, признанной ее участниками «весьма удачной», Бильдербергский клуб собирается ежегодно вплоть до настоящего времени. Судя по определенным сведениям, общая повестка остается все той же – интеграция мира, мондиализм, глобализация и разрешение частных вопросов регионального порядка. Один из основателей Бильдербергской группы, бывший в течение тридцати лет членом ее президиума, Дэнис Хэйли так описывал цели клуба: «Говорить, что мы стремимся создать правительство единого мира, мировое правительство, это некоторое преувеличение, но доля  истины в этом есть. Мы, участники Бильдербергского клуба, считаем, что мы не можем бесконечно воевать друг с другом из-за ничего и убивать людей, и плодить миллионы бездомных.  Поэтому мы считаем, что создание единого общества в пределах всего мира – это очень хорошее дело».[140]

Заседания Бильдербергского клуба проходят вплоть до настоящего времени. Все встречи остаются строго конфиденциальными, а та информация, которая становится известной широкой публике, является крайне расплывчатой и неопределенной. В последние годы на заседания Бильдербергского клуба стали приглашать и представителей России, отличающихся мондиалистскими взглядами. Так, на встрече Бильдербергской группы в Тернбэри (Шотландия) в 1998 году присутствовал известный либеральный политик, Анатолий Чубайс[141], в 1999 и в 2008 годах -- ведущий аналитик Фонда Карнеги в Москве, автор книги «Конец Евразии»[142] Дмитрий Тренин[143], в этом же году, а также в 2001, 2002, 2003 и 2004 гг. -- политолог атлантистских взглядов Лилия Шевцова (Фонд Карнеги, Москва)[144], в 2003 году в Версале -- Михаил Маргелов (председатель Комитета по международным делам Совета Федерации РФ), в 2004 году -- известный политик Григорий Явлинский [145], в 2005 году -- Елена Немировская, основатель и директор Московской школы политических исследований[146]. Приглашение российских политиков и аналитиков с конца 1990-х годов на закрытые заседания Бильдербергской группы может означать только одно: интеграция мира подходит к той стадии, когда в «единый мир», интегрированный под эгидой западной капиталистической элиты, начинает постепенно включаться и Российская Федерация.

 

§ 3.2 «Фонд Сороса» в борьбе за «открытое общество»

 

Можно упомянуть в качестве особо активного апологета мондиализма всемирно известного финансового спекулянта Джорджа Сороса. Он является давним членом CFR, Трехсторонней Комиссии и одним из активных  деятелей Бильдербергского клуба. В юности Д. Сорос учился в «Лондонской школе экономики»(LSE). Это учебное заведение было создано группой «Фабианского общества» (Беатрисой и Сидни Веббами, Грэмом Уоллесом и Джорджем Бернардом Шоу) при активном участии геополитика Хэлфорда Макиндера, который был ее вторым директором с 1903 по 1908 год. В «Лондонской школе экономики» преподавателем Сороса, эмигрировавшего из Венгрии в 1947году, был Карл Поппер (1902 -- 1994) --  крупнейший теоретик неолиберализма и автор концепции «открытого общества»[147]. Эта концепция состоит в том, что любые социальные и политические проекты, на которых строились все традиционные общества и которые сохранились в некоторых типах общества Модерна (особенно в социалистическом и нацистском), с необходимостью основаны на насилии над индивидуумом, поскольку навязывают ему отчужденные представления о том, каким должен быть мир, индивидуум, модели поведения и т.д. Это К. Поппер связывает с «коллективной идентичностью». Чтобы построить по-настоящему свободную социальную систему, называемую К. Поппером «открытым обществом», необходимо полностью отказаться от каких-либо социальных нормативов и предоставить самому индивидууму право выбирать и сменять любые формы идентичности. Никто не знает, что и как есть на самом деле, и поэтому никто не может говорить, как это что-то должно быть, утверждает Поппер. Поэтому общество должно устраниться от каких бы то ни было общеобязательных формулировок, предоставляя индивидуумам самим выстраивать цепочки решений и действий в любом направлении. На социум следует перенести принципы свободной торговли, где каждый может совершать любую сделку и заниматься любым видом экономической деятельности. Общество должно следить общество только за тем, чтобы его члены не пользовались своей свободой в ущерб другим. Кроме того открытое общество должно безжалостно, не на жизнь, а на смерть, бороться со своими врагами (основной труд К. Поппера так и называется: «Открытое общество и его враги»), то есть с теми, кто думает иначе (чем К. Поппер).

Джордж Сорос сделал философию «открытого общества» программой своей жизни и после того, как заработал на финансовых спекуляциях и биржевой игре миллиарды долларов, создал специальный Фонд, задачей которого было построение «открытого общества» в глобальном масштабе.

Д. Сорос поставил целью воплотить идеи Поппера в жизнь, взломать «закрытые общества», дать бой «врагам открытого общества» и превратить весь мир в «открытое общество». Все культурные, экономические, финансовые, образовательные инициативы, которые Сорос спонсировал и поддерживал, имели четкую идеологическую задачу:

·      ослабления любой коллективной идентичности в обществе и дискредитации ее апологетов (врагов открытого общества);

·      прививки космополитических установок;

·      финансирования НПО и правозащитных движений;

·      проповеди индивидуализма и либеральной философии;

·      поддержки образовательных программ и инициатив, направленных в глобалистском ключе с критикой и осмеянием национальной истории, ниспровержением таких ценностей, как культурная самобытность, государственный суверенитет и т.п.;

·      критики национальных администраций;

·      финансирования тех политических сил, которые были ориентированы на США и Запад и провозглашали верность либеральным ценностям (значительная часть государственного аппарата современной Грузии при Саакашвили до сих пор официально получает заработную плату в Фонде Сороса);

·      подрыва государственного суверенитета тех стран, которые не готовы интегрироваться в глобальный мир (вплоть до финансирования цветных революций в Сербии, на Украине, в Грузии и т.д.).

При этом Сорос работал в тесной связке с другими мондиалистскими структурами, отрабатывая вместе с ними общую стратегию. 

Как только правительства некоторых стран обнаружили за филантропической деятельностью Фонда Сороса жесткую идеологическую и политическую подоплеку, ему запретили нахождение на территории в начале Беларуси (1997 год), а затем и России (2004 год).

Сорос неоднократно высказывался о глобализации, подчеркивая ее позитивные стороны и критикуя то, что ей препятствует или уводит в сторону от скорейшего построения «открытого общества»[148]. В случае Сороса мы видим не только успешного игрока на бирже, но и убежденного идейного мондиалиста, фанатично стремящегося воплотить в жизнь свои идеологические и философские установки и на практике способствовать строительству «глобального общества».

 

 § 3.3 Римский клуб

 

Выражением мягкой гуманитарной версии мондиализма стала еще одна известная организации – «Римский клуб». Римский Клуб был создан как закрытая организация итальянским промышленником Аурелио Печчеи (1908 – 1984), автором книги «Человеческие качества»[149], и шотландским ученым Александром Кингом (1909 - 2007), автором «теории устойчивого развития». Решив обсудить глобальные проблемы человечества, создатели закрытого клуба собрались в Риме (отсюда название – «Римский клуб») и разработали доклад «Пределы роста»[150], в котором убедительно продемонстрировали, что в силу ограниченности природных ресурсов в ближайшие десятилетия рост мировой экономики неминуемо замедлится, что породит множество экономических, социальных и политических проблем, а также бросит человечеству ряд экологических вызовов. Доклад произвел большое впечатление и сделал организацию чрезвычайно авторитетной. Повышенное внимание к ней проявили и в СССР, что в определенной степени повлияло на феномен «перестройки». Не случайно, впоследствии Михаил Горбачев стал членом «Римского клуба» и остается им по сей день.

На волне успеха и популярности «Римский клуб», стал развивать следующие идеи:

·       с вызовами, с которыми человечество столкнется в ближайшем будущем, нельзя справиться только в рамках стратегии национальных государств или идеологических блоков; эти вызовы глобальны, затрагивают все человечество в целом и дать на них адекватный ответ можно только всем вместе;

·      ресурсы планеты исчерпываются на глазах, а эгоистическое отношение к ним национальных государств и огромные издержки сверхдержав на военно-промышленный комплекс и гонку вооружений ведут человечество к гибели;

·      окружающая среда претерпевает необратимые изменения, связанные с наращиванием темпов производства и ускоренной индустриализацией стран третьего мира, что является еще одним фактором надвигающейся катастрофы;

·      темпы роста населения в странах третьего мира создают угрозу перенаселения планеты, роста нищеты и нехватки продовольственных ресурсов; инерциальное продолжение этих тенденций грозит хаосом.

Вывод из такого анализа напрашивался один: необходимо перейти к «новому мышлению» и принять ответственность за планету и человечество. Прямо не говорилось, но подразумевалось, что такой ситуации способно помочь только «мировое правительство» и установление им планетарного контроля.

Такая форма мондиализма, подкрепленная серьезными научными, статистическими и социологическими разработками, оказало серьезное влияние на советское руководство. Михаил Горбачев, после избрания его Генеральным секретарем Коммунистической Партии СССР, по сути, принял эту модель как карту реформирования СССР и международной политики. Формулы «человеческий фактор», «границы роста», «новое мышление», «устойчивое развитие», заимствованные из арсенала «Римского клуба», стали лозунгами перестройки. М. Горбачев посчитал, что ситуация настолько остра, что надо немедленно приступить к реализации мондиалистской программы этой организации «во имя спасения человечества» в одностороннем порядке. Видимо, он ожидал, что страны Запада поступят симметричным образом. Этого, однако, не произошло, и мягкий гуманистический мондиализм «Римского клуба» был воспринят гораздо более скептически и спокойно в западном мире, тем более, что там существовали более привычные и отлаженные сценарии глобализации и теории мондиализма.

Для дальнейшей разработки идей, созвучных мягкому мондиализму «Римского клуба», в 1972 году в Лаксенбурге, возле Вены совместно тремя

идеологически полярными странами, США и Англией, с одной стороны, и СССР -- с другой, был создан «Международный институт прикладного системного анализа» (МИПСА). 4 июня 1976 года в Советском Союзе  открылся его филиал «Всесоюзный Научно-исследовательский институт системных исследований»[151], директором которого стал зять А. Косыгина академик Джермен Михайлович Гвишиани[152] (1928--2003), член «Римского клуба».

«Всесоюзный Научно-исследовательский институт системных исследований» стал идейной лабораторией «перестройки» и сформировал ведущие интеллектуальные и политические кадры, которые осуществили демонтаж СССР и провели в России либерально-демократические реформы. По линии «Института системных исследований» в Австрии в МИПСА проходили стажировку будущий демократический мэр Москвы Гавриил Попов, реформатор Анатолий  Чубайс (участник Бильдербергского клуба), Александр Шохин (министр финансов  Правительства РФ и видный реформатор), министр экономики правительства РФ либерал Андрей Нечаев, отцы российских либеральных реформ экономисты Евгений Ясин и Егор Гайдар, министр внешних экономических связей, политик Сергей Глазьев, олигарх и министр Петр Авен, министр Михаил Зурабов и многие другие. Там же началась карьера некоторых российских олигархов: именно «Институт системных исследований» направил будущего олигарха Бориса Березовского на АвтоВАЗ, с чего началась его экономическая и политическая карьера.

Для СССР увлечение идеями «Римского клуба» оказалось фатальным. СССР самораспустился в одностороннем порядке, а Запад никаких симметричных шагов делать скорее всег, и не собирался.

 

§4 Социология мондиализма

 

§ 4.1 Эволюция и институционализация мондиалистских теорий и групп влияния

 

Если обобщить краткий обзор явления мондиализма, то получается следующую социологическую картину. В обществе Модерна с момента его возникновения возникли определенные организации, интеллектуальные и политические круги (в первую очередь, европейское масонство), которые ставили перед собой задачу объединения человечества в единое общество на новой  секулярной, гуманистической и рациональной основе. Эта тенденция оставалась благопожеланием и абстракцией в период жесткого соперничества между собой европейских национальных государств, будучи достоянием ряда культурных и секретных организаций, а также либерально-демократических политических кругов. Постепенно эти организации формализовались, превратившись в движения, клубы, группы влияния мондиалистской направленности.

Этот этап приходится на конец XIX века, когда мондиализм выходит за пределы масонских лож и становится фиксируемым социологическим явлением. Появляются центры и организации, ставящие перед собой задачу объединения мира и предпринимающие в этом направлении конкретные политические, экономические и стратегические шаги, вовлекая в зону своего влияния ключевые фигуры в правительствах западных держав -- «Фабианское общество», «Круглый стол», разнообразные пацифистские, фритрейдерские, интеграционные структуры. 

В течение ХХ века эти параллельные или пересекающиеся между собой движения добиваются очевидных успехов, используя различные повороты политической истории. После первой мировой войны создаются первые наднациональные институты (такие, как Лига Наций) и первые открытые мондиалистские клубы -- такие, как CFR  (Counsil on Foreign Relations) в США или Royal Institute of Strategic Research (Chattam House) в Англии. После Второй мировой войны мондиализм набирает силы и ему удается существенно укрепить интеграцию западного мира под эгидой США, сделав серьезный шаг к глобализации. Создается ООН, все больший вес приобретают закрытые международные клубы типа «Бильдербергской группы» и «Трехсторонней комиссии», набирает обороты европейская интеграция – как часть мондиалистского проекта. Формат «Трехсторонней комиссии» и «Римского клуба» отчетливо показывает расширение зоны внимания мондиализма в сторону Тихоокеанского региона и планеты в целом.

После распада СССР на пути мондиализма рушатся последние преграды. Это знаменуется тем, что на собрания «Бильдербергского клуба» начинают приглашать представителей России, что означает переосмысление роли России как потенциальной зоны, которую отныне на определенных условиях можно включать в «единый мир». 

Тенденция, которая в начале эпохе Модерна была параллельной, подспудной и вторичной по сравнению с бурным становлением национальных государств и укреплением их суверенитета, в конце эпохи Модерна, при переходе к Постмодерну, напротив, начинает преобладать, вступать в противоречие с национальной государственностью и становиться главным содержанием международной политики. При этом мы можем проследить не только идейную преемственность этих процессов, но и их институциональную и организационную непрерывность: от розенкрейцеров и масонов раннего Модерна к современным мондиалистам – технологам, прагматикам и практикам.

Этот анализ показывает, что глобализация является абсолютно рукотворным, если угодно, «субъективным» явлением. Она задумана, спланирована и реализована определенными социальными силами, интеллектуальными и политическими кругами и носителями вполне определенной идеологии с опорой на конкретные институты и организации.

Конечно, когда какой-то замысел удается, он становится объективной данностью. Но считать саму глобализацию «объективным процессом» -- совершенное недоразумение, которое основывается на абсурдном допущении, что человеческая история развивается сама по себе, без учета сознания, воли, мышления, намерений и усилий самих людей. Конечно, глобализация не случайна и не произвольна, она соответствует глубинным установкам западноевропейской культуры Нового времени и неотделима от ее парадигмы. Нельзя отрицать и тот факт, что Запад в течение последних пятисот лет сумел силой (как жесткой, так и мягкой) навязать всем остальным народам свою волю, свой план, свой взгляд на мир, человека, общество, политику, религию, экономику. Но все это никак не является доказательством «объективности» глобализации.

Как и все остальные стороны западной политики, глобализация есть проявление сознания и воли западного общества. Оно хочет быть глобальным, и эти воля и  решимость концентрируется во вполне определенных центрах, которые воплощают волю в жизнь. Это и есть мондиализм. Он не случаен, но и не фатален. Это реализация (в значительной степени, успешная) определенных намерений и проектов вполне определенных сил, действующих определенными средствами.

Как и любая субъективная волевая и сознательная программа, мондиализм может реализоваться, а может и сорваться. Более того, его можно принять, но можно и отвергнуть. Одни страны, культуры, общества, группы, движения  воспримут его с радостью, другие – с сожалением, третьи – с безразличием. Четвертые его отвергнут, а пятые дадут бой и выдвинут иной, противоположный сценарий. Если подвергнуть явление мондиализма социологическому анализу, мы увидим, что это конкретный замысел конкретных групп в конкретных исторических обстоятельствах. Мы можем описать этот проект, формализовать его основные черты, идентифицировать центры его воздействия и методы его внедрения. И в этом случае глобализация будет демистифицирована, а ее мифология подвергнута рациональному разбору. Историю делают люди. И мондиализм есть творение рук человеческих – вполне конкретных рук.

 

§ 4.2 Основные пункты программы мондиализма

 

Сводя основные пункты программы мондиализма в общий список, мы получаем:

·      безусловное утверждение универсальности западноевропейской социально-политической, экономической и культурной истории и признание результатов ее развития «прогрессом», то есть поступательным и накопительным развитием, по пути которого суждено идти всем народам и культурам земли;

·      признание целесообразности и полезности объединения всех национальных государств земли в единое мировое государство – условные Соединенные Штаты Мира;

·      убежденность, что в основе «мирового государства» будет лежать парадигма западноевропейского общества и система западноевропейских ценностей, институтов, культурных и идеологических пэттернов, философских и социологических установок;

·      активное продвижение, пропаганда и внедрение всеми доступными средствами -- СМИ, интерактивными коммуникациями, сетями, образовательными стандартами, технологиями, институциями, неправительственными организациями и общественными движенияим, модой, языком, жизненными стандартами, искусством -- евро-американской ценностной системы как «общечеловеческой» системы ценностей;

·      воля к созданию мирового правительства на основе наиболее влиятельных центров власти западного мира (США, Евросоюз) с включением прозападных стран в других регионах земли (Япония, Тайвань, Южная Корея и т.д.);

·      заведомый и навязчивый подход к вопросам мировой политики как внутренней глобальной политики, где в каждом локальном конфликте требуется участие представителей центра – США, НАТО и Евросоюза, что является гарантией легитимности каких бы то ни было действий с любой стороны;

·      содействие созданию «глобального общества» на основе индивидуальной идентичности через разложение, дискредитацию и диффамацию любых форм коллективной идентичности (этнической, религиозной, цивилизационной, национальной) и представление в качестве нормативного космополитического самосознания и соответствующего стиля жизни;

·      приведение экономической системы, включая экономические и финансовые законодательства разных стран, к единому шаблону для создания единого экономического и валютного пространства в планетарном масштабе (с сохранением монополии на эмиссию мировой резервной валюты – в данном случае, доллара и привязанного к нему евро);

·      навязывание всем национальным государствам общей монетаристской модели экономического устройства на основании неолиберальных стандартов и интеграции всех стран в международные экономические институты – ВТО, МВФ, Мировой Банк и т.д.

·      консолидация и поддержка в разных странах и регинах земли всех сил, которые разделяют мондиалистский проект и готовы способствовать его продвижению; осуществление с этой целью прямого финансирования неправительственных организаций, выделение грантов ученым на научные исследования, публичные выступления, обмен опытом, работу в интернациональных научных центрах, образовательные программы; использование иных форм поощрения в лоббировании мондиалистских нормативов;

·      создание в мировом масштабе мондиалистских сетей самого широкого профиля – от торговых сетей (МакДональдс) и представительств транс-национальных корпораций до образовательных и информационных, структур, молодежных организаций, НПО и т.д.;

·      борьба со всеми противниками мондиализма через их маргинализацию, замалчивание, искажение их идей, демонизацию, приклеивание пейоративных ярлыков, блокирование их участия в политике и публичной сфере, масштабных экономических проектах;

·      через совместные операции (например, по борьбе с незаконным оборотом наркотиков или международным терроризмом) проникновение в спецслужбы и силовые ведомства различных государств (нейтральных, дружественных или даже относительно враждебных) с целью создания в их лоне центров влияния и двойной агентуры;

·      системные действия по ослаблению суверенитета национальных государств, дискредитации национальных администраций, проведение информационных компаний по созданию негативного образа тех стран, которые более всего противятся мондиализму или настаивают на качественном изменении своей доли влияния в рамках «мирового правительства»;

·      поддержка тех интеграционных образований, которые проходят под эгидой мондиализма и могут явиться ступенью к объединению мира, и противодействие тем интеграционным процессам, которые  проводятся акторами, стремящимися сохранить или расширить свою независимость, а тем более, бросающими мондиализму вызов.

Добавив фактор мондиализма в общий обзор феномена глобализации, мы дополняем картину влиятельными мировыми центрами силы, которые сознательно, продуманно, последовательно и настойчиво стремятся воплотить в жизнь глобализм как проект, обоснованный идеологически и позитивно оцененный как моральный императив, соответствующий интересам и ценностям западной цивилизации Нового времени.

Глава 8. Геополитический анализ глобализации

 

§1 Глобализм как атлантизм

 

§ 1.1 Глобализация как высшая стадия атлантизма и триумф талассократии

 

Здесь мы намерены приступить к геополитическому анализу феномена глобализации, то есть поместить его в геополитическую систему координат, соотнести его с качественным пространством. До сих пор в нашем изложении мы избегали каких бы то ни было, даже само собой разумеющихся, параллелей с геополитикой при описании глобализма как явления, чтобы описать объективную картину, используя лишь те критерии и понятии, которые обычно применяются при общем анализе феноменов, связанных с глобализацией. 

Если соотнести все стороны глобализации – ее определение, предысторию,  теории, этапы, фазы институционализации, идеологические формы в структурах мондиализма – с геополитическими векторами (Суша/Море), мы сразу и без колебаний придем к однозначному и неопровержимому выводу.Феномен глобализации есть проект строго талассократический, то есть отвечающий интересам и ценностям цивилизации Моря; его природа нерасторжимо связана с атлантизмом, а планетарный размах означает не что иное, как стремление завершить абсолютную и полную победу Моря над Сушей в форме необратимой и легализованной политико-социальной, экономической и правовой конструкции.

В некоторых версиях глобализма («теории мировой политии») и в некоторых мондиалистских проектах (в частности, «Круглый Стол» Сесила Роудса или Бильдербергский клуб) атлантизм и утверждение мировой англосаксонской доминации лежат на поверхности. В других версиях они скрыты под более расплывчатыми (с геополитической точки зрения) формулировками. Но практически везде – даже среди альтерглобалистских и антиглобалистских проектов – мы видим классический набор признаков цивилизации Моря, «мирового Карфагена». Запад здесь берется в качестве абсолютной и универсальной ценности; его стратегические интересы отождествляются с мировыми; либерально-капиталистическое общество берется за нормативное, а если и критикуется, то все равно рассматривается как нечто неизбежное и во всех случаях «более прогрессивное», чем остальные исторические типы обществ.

Поэтому все рассмотренные версии глобализации без исключения позволяют  рассмотреть это явление как кульминацию атлантистской геополитики, достигшей в определенный исторический момент поставленной изначально цели. Цивилизация Моря стоит сейчас ближе, чем когда-либо к решению главной задачи – к тотальному мировому господству Запада, внутри которого безусловным приоритетом обладает именно англосаксонский англо-американский полюс.

Теоретики Sea Power А. Мэхэн, Х. Макиндер, Н. Спикмен, З. Бжезинский, И.Боумен, Д.Бёрнхэм и остальные именно так и видели позитивный (для себя самих) сценарий развития событий. Море устанавливает контроль на Rimland, «береговой зоной», затем запирает Heartland внутри северо-восточного сегмента Евразии, лишая выхода к теплым морям и контроля над океанами. Далее вокруг Heartland’а (СССР в ХХ веке) выстраивается эффективная стратегическая коалиция (капиталистический лагерь, Трехсторонняя комиссия), пока, наконец Россия-Евразия не поддастся на мондиалистские уловки «устойчивого развития», не потеряет контроль над своими территориями и стремительно не разрушится. Дальше остается только установить атлантистский контроль над освободившимся пространством Восточной Европы (вступление стран бывшего социалистического лагеря в НАТО), постепенно привести в НАТО страны СНГ и закрепить победу окончательным развалом Российской Федерации (пробой чего был чеченский сепаратизм в 1990-е годы).

Все это осуществляется не прямыми военными действиями, а преимущественно через агентуру влияния, внедренную в разные моменты и по разным сценариям в советское, а позже российское общество. Атлантистская сеть влияния должна создать социальную атмосферу того, что все изменения направлены к лучшему, и тем самым нейтрализовать возможную реакцию евразийских масс. И в результате атлантисты получают именно то, к чему шли и что готовили – мировое господство цивилизации Моря, которое становится безальтернативным и позволяющим превратить все проблемы, с которыми отныне будет сталкиваться «цивилизация Моря», во внутриполитические и технические. Большая Игра выиграна. В «великой войне континентов» можно поставить точку.

Это и есть геополитическая расшифровка глобализации – окончательная и необратимая тотальная победа атлантизма, который становится глобальным и переходит к решению совершенно иных проблем. Значение Суши резко падает, превращается в нечто второстепенное и техническое, так как само глубинное планетарное напряжение резко спадает. Остается Море и только Море. С этим связано и то, что в контексте глобализма и мондиализма на новом этапе к геополитике обращаются редко и ее методами более не пользуются. Это происходит не потому, что геополитика неадекватна, но потому, что глобализм исходит из предпосылки «конца геополитики» как конца геополитической истории, у которой больше нет смысла. Ее семантика состояла во вражде Моря и Суши, но если Суши как самостоятельного игрока больше нет, то Большая Игра теряет смысл.

Здесь важно подчеркнуть следующее: мы пока не выносим однозначного суждения, насколько глобализм уже реализован и достигли ли глобализационные процессы точки необратимости. Более того, мы абсолютно уверены, что глобализм все еще есть не более чем проект и стратегия, и при всех его несомненных успехах, точка необратимости еще отнюдь не пройдена. Но сама тема глобализации, глобализма, мондиализма сконфигурирована таким образом, как если бы проект уже стал объективной реальностью и уже воплощен в жизнь. При этом для глобализма само существование геополитики становится в определенный момент опасным, поскольку благодаря геополитическому анализу легко опознать в глобализации атлантистское и однополярное явление, то есть универсализацию и планетаризацию лишь одной из двух цивилизационных сил. А это подрывает важнейшую претензию глобализма на всеобщность и открытость.

Победители (Море) устанавливают свой порядок за счет побежденных (Суша). Так оценивает феномен глобализации геополитика. Но глобализм очень не хотел бы быть однозначным и откровенным. Проекция геополитического подхода на еще незавершенный процесс глобализации предлагает силам, по разным причинам не согласным с различными аспектами глобализации (а такие силы представлены миллиардами населения земли, большей половиной человечества), новый инструмент политического, социального, экономического, стратегического, культурного, международного анализа, способный консолидировать эти силы не менее эффективно, чем это делал на предыдущем этапе просоветский марксизм.

 

§1.2 Геополитический анализ понятия «однополярность»

 

С точки зрения геополитики, глобализация является синонимом однополярного мира, поскольку абсолютно во всех существующих версиях глобализма и «глобального общества» речь идет только о парадигме западной цивилизации в ее талассократической аглосаксонской форме. Однако термин «однополярность» в широком употреблении сегодня имеет несколько иное значение. Выяснение этого нюанса имеет большое теоретическое и практическое значение.

Обычно принято говорить об «однополярном мире» только в том случае, если речь идет об утверждении прямой доминации США как национального государства в мировом масштабе без оглядки на остальных участников мировой политики, заведомо уступающим США по всем параметрам[153].

Понятая именно таким образом однополярность является платформой американских правых республиканцев и особенно неоконсерваторов. В период президентства Джоржда Буша-младшего это было практически официальной позицией его администрации. Однополярность в этом случае есть по сути утверждение США как мировой империи (понятой в духе Р. Каплана или У. Кристолла),  оплота порядка в море хаоса, с которым должны стремиться вступить в вассальные отношения все, кто не хочет ощутить на себе «гнев гипердержавы». В центре такого подхода лежит идея классического империализма капиталистической эпохи, когда одно национальное государство выстраивает колониальную политику в своих индивидуальных интересах, не считаясь больше ни с кем, если для этого нет весомых силовых, стратегических или экономических оснований.

Геополитический анализ такой однополярности показывает, что она основана на более широком историческом, социологическом и стратегическом контексте и выражает собой сумму целого веера тенденций, постепенно приведших  к тому, что США стали авангардом «цивилизации Моря». И если сегодня эта роль не подлежит сомнению, еще в начале века все было далеко не так очевидно. Огромная мощь Великобритании и ее талассократическая миссия были переданы (вместе с колониями) под стратегический контроль США не случайно и в рамках глубинных отношений внутри атлантического альянса. Геополитический анализ такой однополярности подчеркивает, что она возникла не на пустом месте, и северо-американская государственность выступает сегодня лишь формой для более глубокой тенденции: сегодняшнее положение США есть положение, обеспеченное четким следованием атлантизму и его фундаментальным закономерностям (Sea Power).

В самих Соединенных Штатах и в Европе однополярному миру, понятому таким образом, противопоставляется «многосторонний подход» (multilateralism). Он подразумевает, что США должны вести себя не как зарвавшееся национальное государство, достигшее небывалого превосходства, а как ответственный выразитель смысла всей «западной цивилизации», стоящей на грани того, чтобы стать глобальной. Это предусматривает:

·      учет позиции прежде всего Европы, а также других союзных США сил;

·      смягчение империалистической риторики;

·      укрепление атлантических связей;

·      привлечение партнеров для консультации и совместных действий.

Если такая «многосторонность» и кажется чем-то иным (особенно по форме), нежели жестким национальным империализмом, то геополитический анализ не видит здесь отказа от однополярности. Более того, с точки зрения геополитики, однополярный мир – это мир, где мы имеем дело с полюсом в лице всего стратегически интегрированного Запада как коллективного выражения «цивилизации Моря». США не могут быть всей этой цивилизацией, они -- лишь ее высшее историческое воплощение, но вся корневая система атлантизма находится в Европе, в европейской культуре и в европейском обществе. Поэтому, строго говоря, и прямолинейная однополярность империализма (неоконсерваторов США) и «многосторонний подход», свойственный преимущественно демократической партии и президенту Бараку Обаме, в геополитической системе координат означают строго одно и то же. С точки зрения Суши, обе модели суть лишь версии планетарного господства «цивилизации Моря». А спор о том, надо или не надо учитывать мнение младших партнеров, имеет не политический и не идеологический, а чисто технический и управленческий характер. Это внутренняя проблема единой корпорации: как распределить производственные функции и прибыли.

Между жесткой однополярностью и смягченной многосторонностью нет никакого принципиального содержательного различия. Одно и то же приказание можно дать как с помощью грубого окрика, так и в вежливой и тактичной форме. Суть дела от этого не меняется.

Поэтому привлечение геополитического анализа чрезвычайно важно для корректной дешифровки американской политики и международного политического дискурса в целом. Если не учитывать смысловых нюансов, нам может показаться, что жаркие дебаты, развертывающиеся между сторонниками однополярности и ее противниками, имеют совершенно другой смысл, нежели на самом деле. Так, к примеру, такие радикальные атлантисты и глобалисты, как Джордж Сорос[154] или Збигнев Бжезинский[155], выступают против «однополярности» и критикуют за «империализм» неоконсерваторов. Значит ли это, что они отказываются от доминации Запада, от глобализма и мирового правительства? Конечно, нет. Речь идет о другом: о выборе наиболее эффективного метода для того, чтобы закрепить успех «цивилизации Моря» как можно более надежно, чтобы сделать его необратимым и приступить к эффективному менеджменту в радикально новых условиях свершившейся однополярности.

 

§2 Трансформации атлантизма в глобалистской стадии

 

§2.1 Геополитическая формула глобализации

 

Геополитический анализ глобализации подводит нас к важной и фундаментальной формуле, значение которой трудно переоценить и которая должна быть положена в основу любого анализа глобальной или локальной ситуации.

 

Глобализация=однополярность=цивилизация Моря как единственная=полная маргинализация и фрагментация Суши

 

В этой формуле важны все составляющие, так как она описывает разные стороны той базовой парадигмы, в которой необходимо производить корректный геополитический разбор всех возможных процессов в сфере экономики, политики, стратегии, культуры, технологии, энергетики, информации, науки, культуры и т.д. Данная формула показывает также, что в глобальном мире геополитика никуда не исчезла и продолжает оставаться надежным инструментом политического и социологического анализа.

Рассмотрим некоторые особенно значимые пары этого четверичного  тождества.

1. Глобализация есть однополярность. Это значит, что процесс глобализации есть процесс распространения на весь мир единственной социально-политической, культурной и цивилизационной модели. Другими словами, у глобализации есть центр (полюс) и периферия. Структура глобального мира представляет собой модель окружности, где центр эмулирует цивилизационный код, разрабатывает и направляет его, а периферии остается лишь его воспринимать (с радостью, сопротивлением или безразличием). В то же время, и это особенно подчеркивают критики глобализации (например, «теория мировой системы» И.Валлерстайна), от периферии к центру направлен поток материальных и нематериальных ценностей (полезных ископаемых, энергоресурсов, промышленных товаров, «мозгов», рабочих рук и т.д.), которые аккумулируются в центре и становятся достоянием управленческой элиты этого центра. Глобализация работает по такому центробежно-центростремительному алгоритму, смысл которого сводится именно к однополярности.

Схема 6. Структура распространения кода от центра к периферии в процессе глобализации.

Схема 7. Структура потока ценностей от периферии к центру в процессе глобализации.

 

Оба движения происходят одновременно на разных уровнях. Транслируя код, центр влияет на периферию, инсталлируя в ее пространстве те же правила и нормативы, которые действуют в самом центре. Но общества «центра» создали эти правила и нормативы в ходе своего исторического развития, отточили их и давно научились не просто ими пользоваться, но и контролировать процесс их изменения. Пока тот или иной код доходит до периферии, в центре происходит новый качественный скачок.

Пример -- делокализация промышленности. В индустриальную эпоху доминация Запада над остальным миром основывалась, во многом, на развитой промышленности, тогда как экономика Третьего мира была преимущественно аграрной, а производство -- кустарным. Начиная с 1980-х годов, промышленные мощности из стран Запада (США и Западной Европы) стали переноситься в страны Третьего мира, где началась бурная индустриализация. Формальной причиной была низкая стоимость рабочей силы в слаборазвитых странах и развитие транспортных структур в мировом масштабе. Но при этом сами западные страны сосредоточились в области финансового контроля и разработки высоких технологий, что сделало индустриальные страны Третьего мира вновь полностью зависимыми от центра.

Этот цикл экономического и технологического развития является теоретически бесконечным, так как центр передает свои коды на периферию только в тот момент, когда у него самого в руках оказывается надежный инструмент следующего поколения (в науке, технологиях, экономике и т.д.)

Поток выходцев из зоны периферии, осаждающий центр, также принимается только до той степени, пока он может быть интегрирован в социальные, политические, культурные и экономические системы центра, то есть пока он может быть аккультурирован и ассимилирован в рамках «цивилизации Моря». В этом случае представитель периферии меняет свою идентичность вместе с образом жизни, образом мысли, языком, гражданством, местом жительства и т.д. Только тогда он интегрируется в центр и становится носителем его ценностной и мировоззренческой системы.

 2. Глобализация есть «цивилизация Моря» как единственная. Это значит, что структура кода глобализации, излучаемого центром, есть развитие и доведение до логического предела морских, атлантистских, «Карфагенских» ценностей. Здесь следует вспомнить о том, что геополитика есть не просто политологический или стратегический анализ, но социологическая дисциплина, изучающая отношение общества к пространству. Общество, которое становится нормативным в глобализации, есть общество либеральное, капиталистическое, торговое (олигархическое) и в корнях своих англосаксонское. Это общество выражает морскую «ликвидную» среду и конституирует мировое пространство как «глобальное Море», по которому можно скользить в любых направлениях. Везде, где осуществляются процессы глобализации, происходит превращение социального, культурного, экономического и политического ланшафта в «морскую среду». Свойства этого социологического пространства Моря исчерпывающе описаны у Карла Шмитта в книге «Земля и Море»[156].

Эта глобальная морская среда:

·      проницаема;

·      подвижна, изменчива;

·      не имеет в самой себе фиксированных в пространстве траекторий (дорог, троп, путей);

·      однородна;

·      отчуждена от того, кто по ней скользит (морские животные в отличие от сухопутных не приручаются);

·      благоприятствует свободолюбию и дерзкой активности;

·      способствует развитию изобретательности и креативности;

·      предрасполагает к постоянной смене идентичности.

Все эти свойства моря и океана полностью переносятся на общества морского типа. Поэтому однополярный круг глобализации по своей структуре есть пространство морской социальности.

 

Схема 8. Структура однополярного глобального мира как «цивилизации Моря».

 

3.Глобализация есть фрагментация и маргинализация Суши. Это важнейший вывод из геополитического анализа глобализации. Он означает, что в глобальном мире по сравнению со всеми предыдущими периодами фундаментально меняется структура альтернативы. На предыдущих этапах само содержание «цивилизации Моря» определялось через структуру того, чем «она не являлась, что было ее противоположностью, ее альтернативой, ее отрицанием, ее врагом». Карл Шмитт показал, что главное определение Политического[157] состоит в выяснении конкретной пары друг/враг. Поэтому Море было осмысленным и политическим явлением, пока на противоположном конце находилась Суша как альтернативная структура ценностей, как иная организация пространства, как сухопутная, теллурократическая среда. Эта сухопутная среда (как социологическое явление):

·      непроницаема и тверда;

·      неподвижна, постоянна;

·      несет в самой себе пространственно фиксированные траектории (дороги, тропы, пути, ландшафты);

·      неоднородна, выпукла;

·      родственна тем, кто в ней обитает;

·      благоприятствует дисциплине, верности, консерватизму, постоянству, иерархии;

·      способствует выносливости, твердости, последовательности, верности, неизменности;

·      предрасполагает к фиксированной идентичности.

Мы видим, что Море и Суша как парадигмы двух типов общества, двух полюсов, симметричны друг другу, и их конфликт, вписанный в пространство мира, в значительной степени способствовал укреплению обоих парадигм перед лицом противника, в котором ценностная система была структурирована обратным образом. В этом и состоит смысл геополитического дуализма: «Не-Море» в нем означает «Сушу», «Не-Суша» означает  «Море». И это является стержнем исторической семантики, смысловой (и одновременно географической) осью истории.

Маргинализация Суши и ее фрагментация, означает смысловую трансформацию самого Моря. Когда оно становится всем, оно перестает быть тем Морем, каким оно было ранее. Так возникает новый концепт глобального мира – «Не-Море», которое вместе с тем и не «Суша».

Образ этой новой фигуры пока окончательно не сформирован. Претендентами на эту роль «Не-Моря, но и не Суши» выступают пока «исламский фундаментализм» (Ф. Фукуяма назвал его неудачным термином «исламо-фашизм»), «международный терроризм» (часто означающий почти то же самое, что и «исламский фундаментализм»), страны «оси зла» (Иран, Северная Корея, Венесуэла) и «хаос» (как отсутствие порядка Моря и пробуксовка кодов однополярного центра). На самом деле, «Не-Море, но и не Суша» означает просто «периферию», осмысленную как преграду, как «другое, нежели центр». Итак, есть Море и есть «Другое», нежели оно само. Об этом «Другом» в современном состоянии глобализации пока известно довольно мало, оно еще не определено окончательно и бесповоротно, но самое главное, с геополитической точки зрения это то, что «Другое» не Суша.

Это означает, что глобальная идентичность и морская система ценностей опровергается в глобализме как-то иначе, нежели в прямой и симметричной антитезе, предлагаемой цивилизацией Суши.

«Другое, чем Море, но не Суша» есть важнейшее стратегическое понятие глобализма и однополярного мира. И именно на это следует обращать самое пристальное внимание тем, кто хочет глубоко понять сущность этого явления.

 

Схема 9. Проблема «Другого» в глобальной идентичности цивилизации Моря

 

§ 2.2 Пост-Море, постатлантизм и постгеополитика

 

Теперь мы можем по-новому взглянуть на некоторые теории современных атлантистских геополитиков, которые строят свои теории на модели «Центр-Периферия» или «ядро» (Core) – «зона неподключенности» (Т. Барнетт) и  взгляды которых мы исследовали в разделе «Геополитики Моря». По-новому откроется нам и тема «геополитики хаоса»[158], которую мы затрагивали в данном разделе под другим углом зрения.

В стадии глобализма атлантизм перестает рассматривать мир через дуальную топику классической геополитики и пытается описать новую глобальную систему в иных терминах. Это связано с тем, что в глобальных условиях меняется идентичность самой «цивилизации Моря», которая становится глобальным центром, а не одной из двух возможных моделей организации качественного пространства. Теперь это только одна единственная модель и, значит,  только «Морем» ее называть некорректно: она есть «всё», глобальная среда. Ее генезис прямо уходит в «цивилизацию Моря», но, так как ее альтернатива больше «Сушей» не является, то и сама она подвергается фундаментальным изменением. Это «пост-Море». А стратегия этой цивилизации есть «постатлантизм». Можно продолжить эту цепочку терминов и поставить вопрос о «постгеополитике».

«Постгеополитикой» является геополитический анализ глобального мира, осуществляемый с (пост)атлантистских позиций и не рассматривающий «цивилизацию Суши» как серьезную альтернативу «цивилизации Моря». Краткой формулой такого подхода можно считать название книги российского атлантиста и мондиалиста Д.Тренина «Конец Евразии»[159]. Глобальный мир возможен только в том случае, если мы признаем, что Евразии действительно пришел конец.

В таком случае легко восстановить топику постгеоплитики. Она достаточно внятно представлена в работе Томаса Барнетта «Новая карта Пентагона»[160] и других его текстах. На ней выделено «ядро», the Core, куда входят страны более или менее интегрированные в глобальный мир, и «неинтегрированный провал», «Non-Integrated Gap» (куда отнесены Африка, часть Латинской Америки, Ближний Восток и ряд дальневосточных стран). Есть еще область, названная «отключенной зоной», «Zone of  Disconnectedness» (Иран, Венесуэла, Северная Корея). И никаких упоминаний о Евразии, никаких рассуждений о противостоянии атлантизма и евразийства, Суши и Моря. Карта иллюстрирует «постгеополитический» подход – то есть описывает мир после «конца Евразии», когда в нем в качестве альтернативы Морю существуют лишь «неинтегрированный провал» и «отключенная зона».

В такой постгеополитике есть ряд технических и ряд глубинно философских вопросов.

Главные технические вопросы состоят в том, как упорядочить и интегрировать «неинтегрированную зону», как подключить «зону отключенную», каковы при этом приоритеты, оптимальные методы, а также последовательность шагов --  одним словом, как упорядочить (порядок здесь эквивалентен «ядру») «хаос»?

Главный философский вопрос заключается в вопрошании о смысле и исторической природе того, с чем имеет дело «ядро», когда наталкивается на сопротивление, оппозицию и противодействие со стороны «хаоса»? Какова идентичность Другого?

Если структуру рассуждений, отвечающих на первый вопрос, легко понять и воссоздать, то второй ответ чрезвычайно труден. Это главная проблема «постгеополитики» или геополитики глобального мира.

 

§ 2.3 Критическая геополитика: отмена «Другого»

 

Рассмотрим несколько типичных примеров постгеоплитики. К этой категории можно отнести так называемую «критическую геополитику» О’Туатайла и Эгнью, которая рассматривалась в обзоре современных атлантистских теорий. Теории «критической геополитики» точно соответствуют глобалистскому подходу. Однако, в отличие от других версий «постгеополитики», О’Туатайл дает интересный ответ относительно фигуры «Другого». «Критическая геополитика» настаивает на том, что в глобальном обществе «Другого» просто не существует, и само стремление эту фигуру сконституировать коренится в устарелом понятии идентичности. «Другой» необходим, когда есть «Этот», то есть «я сам» как строго определенная инстанция со своими границами, структурами и особенностями. Но если отказаться от идентичности вообще, если размыть ее, если сделать ее игровой и переменчивой, как предлагает постмодернистская философия,  мы вместе с этим утратим потребность в «Другом». При таком подходе Море размывает само себя и перестает быть отличным от Суши, которую «заливает».

Это очень интересный ответ на главный философский вопрос «постгеополитики» или «геополитики постмодерна». Глобальное общество должно быть устроено таким образом, чтобы интернизировать все противоречия, сделать их внутренними проблемами и научиться жить с ними в расколотом состоянии сознания. О’Татаутайл следует здесь за идеями философа-постструктуралиста Жиля Делеза, разрабатывавшего тематику «ризомы» и «шизофренического бытия», где раскол сознания считается не патологией, но нормой нового общества.

Так критическая геополитика смыкается с постмодернизмом и альтерглобализмом.

 

§3 Мутации пространства: феномен сети и климатические войны

 

§ 3.1 М. Кастельс: сетевое общество и пространство потоков

 

В таком же ключе выстраиваются концепции теоретиков «сетевого общества», которые редко обращаются к геополитике, но чьи теории сплошь и рядом берутся на вооружение современными «постгеополитиками».

М. Кастельс вводит само понятие «сетевое общество» (Network Society). Сеть – это социум, понятый как динамическое явление, не имеющее константных структур. Единственный смысл существования сети – это коммуникации. В ходе коммуникации по сети передается информация, которая становится самостоятельной реальностью, предшествующей смысловой нагрузке. Информация – это знание, лишенное смысла. Смысл относится к области декодирования и трансляции концептуальных матриц, но это не дело сети и коммуникаций. Сеть и коммуникации живут динамикой передачи информации и ориентированы только на увеличение ее скорости и устранение помех.

Ситуация, при которой сеть становится всеобщей и всеохватывающей, определяется М. Кастельсом как «информационализм».

В обществе-сети фундаментальной мутации подлежит само понятие об индивидууме. М. Кастельс пишет:

«Первый раз в истории базовая единица экономической организации не есть субъект, будь он индивидуальным (таким, как предприниматель или предпринимательская семья) или коллективным (таким, как класс капиталистов, корпорация, государство). Как я пытался показать, единица есть сеть, составленная из разнообразного множества субъектов и организаций, непрестанно модифицируемых по мере того, как сети приспособляются к поддерживающим их средам и рыночным структурам». [161]

Здесь мы видим, как постепенно начинает приобретать форму замеченная социологом Н.Луманом[162] и пока еще относительная независимость системы от человека.

Сеть влечет за собой новое понимание пространства. М. Кастельс пишет об этом так:

«…новая пространственная форма, характерная для социальных практик, которые доминируют в сетевом обществе и формируют его: пространство потоков. Пространство потоков есть материальная организация социальных практик в распределенном времени, работающих через потоки. Под потоками я понимаю целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества».[163]

Пространство потоков отрывает от привычного пространства (географического и социального) тех, кто интегрируется в сеть. Сеть уничтожает пространство, снимает его, переводит фиксированную позицию в эфемерный, быстро меняющийся пучок энергии.

Концепция «пространства потоков» прямо отсылает нас к «стихии Моря», которая становится в условиях глобализации вездесущей.  Информационизм также является чисто «морским» принципом, так как в нем акцент падает не на дешифровку константных смыслов, но на причудливые каскады информационных потоков самих по себе, которые сами же формируют мгновенные симулякры смыслов, которые тут же рассеиваются в новых потоках.

 Что же касается информационной сети как самостоятельной единицы, не зависящей от индивидуума и просто заменяющей его, то здесь М. Кастельс переходит к постмодернизму и теме постчеловека, предлагая новую версию той реальности, идущей на смену человечеству (наряду с ризомой, киборгами, мутантами и т.д.). Это сеть как самостоятельная реальность, выстраивающая молниеносные созвездия информации, трансформирующиеся с бешеной скоростью в иные фигуры.

Важным элементом в описании «постгеополитичсекого» мира является концепция М. Кастельса «глобального города». Он утверждает, что постепенно привычный нам город как социальная матрица, расположенная в физическом пространстве и структурированная в соответствии с социальной морфологией, превращается в «глобальный город».

«Глобальный город не место, а процесс. Процесс, посредством которого центры производства и потребления развитых услуг и местные общества, играющие при них вспомогательную роль, связываются в глобальной сети на основе информационных потоков, одновременно обрывая связи с районами, удаленными от промышленного центра».[164]

«Глобальный город» есть не место, но процесс; он находится не на Суше, но на Море, на воде. Он концептуально нефиксирован и пребывает сразу во всех местах мира и ни в одном из них. 

Рассмотрение теории М.Кастельса в геополитическом контексте многое объясняет в структуре глобализма и однополярного мира.

 

§ 3.2 Р.Киохэйн, Дж.Най-мл.: инфосфера как могущество

 

Именно так и поступают современные американские геополитики («постгеополитики»): Роберт Киохэйн[165], Джозеф Най-мл[166] и Дэвид Лонсдэйл[167],  анализирующие геополитику сетей Интернет.

Р.Киохэйн и Дж.Най-мл. исследуют стратегическую роль информации в ее привязке к пространству. Они замечают, что связь информационных систем,  в частности, сетей Интернет с пространством не прерывается полностью, как иногда представляют себе аналитики. Она сохраняется на нескольких уровнях. Во-первых, сервера находятся в конкретной физической точке, то есть в зоне юрисдикции того или иного политического образования. «Информация распространяется не в вакууме, а в уже кем-то занятом политическом пространстве»[168]. Во-вторых, стратегия поведения в информационной среде отражает то культурное, образовательное и социальное программирование, которое человек получает также в конкретном обществе, привязанном к качественному пространству. В третьих, если сеть предполагает равенство пользователей и ставит на один уровень Интернет-представительство крупного государства и блог частного лица, то стратегии развития сети, регистрация доменных имен, разработка сетевых протоколов остаются строго централизованными, а значит, правила и модели поведения диктуются конкретным политическим актором. Им сегодня являются США, где сеть Интернет была создана и откуда «мировая паутина» распространяется в глобальном масштабе.

Следовательно, заключают Киохайэн и Най-мл., США и страны Запада должны рассматривать развитие мировой Интернет-сети как свое стратегическое преимущество, осмыслив его потенциал как поле ведения OOTW (Operations Other Than Wars – «Операции, Иные, Чем Война»). При этом распространение информационных технологий даже в среду потенциального противника в этой ситуации следует признать стратегическим преимуществом, при сохранении монопольного контроля над кодами и протоколами. Это позволит быть в курсе действий противника в информационной среде (которая довольно прозрачна), но в то же время сохранять саму сетевую парадигму под своим полным контролем. Отсюда использование в глобальном масштабе в Интернете английского языка, программного обеспечения (типа Windows или Mackintosh), разработки которого осуществляются в США и в той или иной степени контролируются американскими спецслужбами. Вместе с тем, есть такое явление, как «китайский Интернет», то есть попытка контроля со стороны политического руководства Китая доступа к тем или иным ресурсам WWW, которые могут, по мнению китайского руководства, нанести ущерб стратегическим интересам этой страны. Здесь мы имеем яркий пример территориализации информационной среды.

 

§ 3.3 Д.Лонсдэйл: геополитика пятого измерения

 

В свою очередь, Дэвид Лонсдэйл выстраивает иерархию сред, которая обнаруживается в процессе осмысления роли качественного пространства в ходе стратегических трансформаций ХХ века[169]. Д. Лонсдэйл утверждает: еще Х. Макиндер показал, что геополитика Моря оказывается более эффективной, чем геополитика Суши за счёт большей подвижности водной стихии по сравнению с земной. Еще более подвижной стихией вляется воздух. Здесь Д. Лонсдэйл ссылается на идеи итальянского генерала и стратега Джулио Дуэ[170] (1869 - 1930), который настаивал на том, что контроль над воздушным пространством будет постепенно становиться главной задачей геополитики, и именно от него будет зависеть доступ к мировому господству. Хотя не все предсказания генерала Дуэ подтвердились, считает Лонсдэйл, в целом, идея ставки на освоение все более и более «разряженных» стихий в мировой стратегии оправдана.

При этом Д. Лонсдэйл сосредоточивает свое внимание на еще более разряженной среде, которую он называет «инфосферой», предлагая использовать, наряду с «Sea Power» и «Land Power», еще один геополитический (точнее, «постгеополитический») термин – «Information Power». Самые острые геополитические схватки будут отныне происходить в сфере IT, в «инфосфере» или в «пятом измерении».

Одно из свойств геополитики пятого измерения, которое отмечают все авторы, изучающие этот вопрос, заключается в росте влияния «малых акторов», которые с помощью сетевых технологий способны многократно усилить свой потенциал, ничтожный физически, политически и социально. Особенно опасным это может стать в отношении террористических групп или иных экстремистских организаций, которые в глобальной среде получают в руки мощное оружие. Задача идентификации этих угроз и их подавления является основным вопросом глобальной безопасности в киберпространстве.

Эта тема выводит на более общую проблему – в чем состоит стратегия поведения США, «ядра», Центра, в глобальном сетевом пространстве, в «инфосфере»? Д. Лонсдэйл отвечает на это следующим образом: необходим глобальный контроль над инфосферой, который может быть определен как «способность использовать инфорсферу для реализации стратегических целей и способность предотвратить способность противника делать то же самое (эффективным образом)[171]».

Учитывая значение «инфосферы» и определенные коррекции, которая она вносит в традиционную стратегию, в том числе и на глобальном уровне, Д. Лонсдэйл подчеркивает, что она не должна рассматриваться в полном отрыве от политической географии. Положение в инфосфере есть в конечном счете «лишь отражение  геополитической реальности»[172], а значит, киберпространство есть не что иное, как продолжение геополитики Моря, развивающее ее предпосылки и методологии до логического конца.

Показательно, что перемещение в воздухе и перемещение по сайтам в сети Интернет называется терминами, содержащими в себе прямой намек на жидкую стихию (Море) – «воздухоплавание», «аэро-навтика» (от греческого «ahr», «воздух», и «nauV» -- «корабль»). Пользователей сети Интернет во франкоязычной среде также называют «интер-навтами» («les internautes»). 

 

§ 3.4 К.Паскаль: глобальное потепление и новая геополитическая карта мира

 

Одна из излюбленных тем глобалистов (и антиглобалистов) – это изменение мирового климата. Инициаторами повышенного внимания к этой проблеме были эксперты «Римского клуба» в рамках общего проекта пропаганды глобального взгляда на мир. Так, Александр Кинг, один из основателей Римского клуба, откровенно признавался: «В поисках нового врага, который объединил бы нас, мы напали на идею загрязнения окружающей среды, угрозу глобального потепления, дефицита пресной воды, голода и всего остального, что подходило к нашему случаю. Все эти опасности имели причину в действиях людей, поэтому и победить их можно было, только изменив поведение и отношение людей»[173]. В этом пассаже очевиден инструментальный характер самой проблемы «климатических изменений», которая была поставлена в центр внимания в целях наглядного подтверждения актуальности глобалистского подхода.

Инициатива «Римского клуба» была поддержана целым рядом ученых и стала излюбленной темой мировых СМИ. Некоторые исследователи попытались применить к изменению климата геополитический подход, что легло в основу целого направления, называемого иногда «геополитикой климата».

Здесь можно упомянуть книгу молодой сотрудницы британского глобалистского центра «Королевский Институт Стратегических Исследований» Клио Паскаль «Глобальное потепление: как кризисы в области окружающей среды, экономики и политики изменят карту мира»[174] и исследование авторитетного канадского геополитика и кинодокументалиста Гвина Дайера «Климатические войны»[175].

В своей работе Клио Паскаль описывает вероятные последствия глобального потепления климата, которые, по ее мнению, приведут к ряду необратимых сдвигов в картине мира. Потепление повысит уровень воды в мировом океане, а значит, радикально изменит модель контроля над политическим пространством со стороны «цивилизации Моря» (Клио Паскаль оперирует терминами классической геополитики). Изменение береговой линии приведет к тому, что в мире могут появиться новые лидеры и могущество Запада (США и Европы) может оказаться под ударом.

По мнению К.Паскаль, немного стран готовится к такому повороту событий всерьез, и среди них первое место занимает Китай. К. Паскаль подробно останавливается на тех преимуществах, которые сможет вынести из глобального потепления Китай, у которого откроется возможность укрепить свою власть над всем Тихоокеанским регионом, тогда как проблемы нехватки пресной воды чрезвычайно ослабят Соединенные Штаты Америки и заставят их сосредоточиться на внутренних проблемах.

 

§ 3.5 Г. Дайер:  геополитика климатических войн

 

Сходный подход прослеживается в книге Гвиана Дайера, выступавшего с рядом докладов по изменению климата в Пентагоне и штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Г.Дайер еще более конкретен. Согласно его прогнозам, фундаментальных перемен в мировой политике следует ожидать к 2045 году, но начнутся они еще раньше – уже в самое ближайшее время. Основной тенденцией является все то же потепление. Прослеживая закономерности в изменении среднегодовых температур в разных регионах Земли, Гвин Дайер утверждает, что главной силой мировых перемен станет аридизация (обезвоживание) ныне плодородных почв, расположенных в южных регионах. Дефицит пресной воды приведет к разрушению аграрной инфраструктуры и массовым паническим миграциям в зоны, более приспособленные для проживания. По сценарию Г. Дайера в 2019 году последствия климатического удара испытает на себе Россия, которая подвергнется нашествию населения из Центральной Азии, часть территорий которой превратится в необитаемую пустыню. К 2029 году под атакой беженцев с Юга, из Мексики, окажутся США. В 2036 году не приспособленными для человека станут земли Северной Индии, а в 2042 году придет очередь Китая. Так к 2045 году  сложатся объективные условия для глобального вооруженного конфликта не только за энергетические ресурсы развития, но просто за выживание и доступ к землям, где человек сможет прокормить себя. Это и есть эпоха начала климатических войн.

Побочные эффекты потепления – таяние полярных льдов, повышение уровня мирового океана и т.п. – только усугубят ситуацию, так как еще более сократят объем пригодных для жизни человека территорий. Согласно Гвину Дайеру, правительства современных государств, и в том числе и военные министерства и ведомства, уже сегодня должны закладывать подобные сценарии в своих планах и готовиться к максимально адекватному реагированию.

 

§ 3.6 М.Чассудовски: управление погодой в военных целях

 

Критические исследования проблемы изменения климата и манипуляции погодой с помощью искусственных секретных технологий проводит другой канадский ученый и геополитик Майкл Чассудовски[176]. Согласно его информации, вооруженные силы США десятки лет работают над созданием «климатического оружия», которое обеспечило бы США глобальную доминацию в новых условиях и позволило бы единолично пользоваться технологиями, которых нет ни у одной другой страны. Он ссылается на материалы Университета Колледжа Военно-Воздушных сил США, в которых открыто признается необходимость управления климатом в военных целях. «Изменения климата станет частью внутренней и международной безопасности и позволит использовать его в одностороннем порядке. Оно может быть использовано для обороны и для нападения, а также в целях сдерживания. Способность вызывать землетрясения, туман, штормы на земле, а также изменять структуру космического пространства, а также искусственные манипуляции погодой – все это часть  интегрированных технологий, которые могут фундаментально усилить США и ослабить противника, обеспечить глобальную разведку, повысить досягаемость и силу.»[177]

Чассудовски обращает внимание на программу HAARP, в рамках которой на Аляске США была построена секретная лаборатория по использованию новейших технологий для влияния на климат с помощью индукции определенных процессов в ионосфере. Ионосфера служит для защиты Земли от радиации, и точечное влияние на ее структуру способно влиять на климатические явления, а возможно, и поражать определенные объекты.

Аномальные климатические явления лета 2010 года в России и Европе вызвали в России шквал публикаций, где темы, рассматривавшиеся М.Чассудовским за несколько лет до этого, получили новое дыхание[178].

Геополитика климатических войн представляет собой пример экстравагантного применения геополитической методологии к реальным или предполагаемым, реконструируемым явлениям, связанных с процессом глобализации.

 

§ 3.7 Эверетт Долман: геополитика космического пространства

 

Еще одной любопытной версией «постгеополитики» является геополитика космического пространства или «астрополитика», предложенная Эвереттом Долманом[179]. Он применяет геополитическую схему к солнечной системе. И снова речь идет о геополитике Моря, что отражено даже в названии «космо-навтики», то есть дословно, «космосо-плавания».

Э. Долман берет в качестве карты своей «астрополитики» пространство солнечной системы, которую он приравнивает к новому изданию Heartland’а, к «Евразии». Он прикладывает к ней формулу Х. Макиндера: «Кто контролирует Восточную Европу, тот контролирует Heartland. Кто контролирует Heartland, тот контролирует Мировой Остров (Евразию). Кто управляет Мировым Островом, тот управляет миром». Утверждая, что на следующем этапе принципиальным будет контроль над планетами этой системы, на которых сосредоточены ресурсы, которые станут в ближайшем времени залогом выживания человечества и битва за которые предопределит судьбу «мирового господства» в новом масштабе (на сей раз на уровне солнечной системы, Э.Долман выделяет четыре стратегических (астрополитических) региона.

1.                    Terra или Земля, которая осмысляется как пространство, с которого можно осуществлять запуски космических кораблей (!) на орбиту. Земля рассматривается Э. Долманом как береговая зона или авианосец, плавающий в солнечной системе. Земля – это промежуточный регион между качественным пространством классической геополитики и астрополитикой.

2.                     Земное орбитальное пространство (от минимального расстояния от Земли, на котором возможно орбитальное вращение вокруг нее, до 36 000 км). В этой зоне расположены сегодня все спутники, космические аппараты разведки, станции слежения. Эта зона уже сегодня рассматривается как область особого стратегического значения и предназначается для развертывания в ней системы космических вооружений, программа которых уже запущена.

3.                    Лунное пространство, расположенное далее 33 000 километров от Земли и до границ орбиты Луны. Сама Луна является только одним – видимым – стратегическим объектом в этой зоне, но в ее пределах располагается ряд позиций, которые являются ключевыми для организации контроля над первым и вторым астрополитическими регионами.

4.                    Солнечное пространство включает в себя всю зону, на которую распространяется солнечная гравитация – за пределом лунной орбиты. Пока технологии не позволяют всерьез приступить к освоению этого четвертого региона, но уже в ближайшем будущем планеты, находящиеся в этой зоне, и крупные астероиды из пояса астероидов станут важнейшими пунктами, необходимыми для дальнейшего постиндустриального развития человечества и территорий человеческой колонизации. Солнечное пространство – это новое издание «жизненного пространства» (Lebensraum – Ратцеля-Хаусхофера)[180].

 

[ Карта 31. map31.jpg

Карта 31. Карта «космической геополитики» Эверетта Долмана. ]

Согласно Э. Долману, в ходе глобализации именно космическая ориентация и освоение космического пространства станет в центре истории, как это было в эпоху «великих географических открытий». Однако для того, чтобы современному Западу обеспечить себе наиболее выгодные стартовые условия в астрополитике, уже сегодня следует обращать внимание не на доигрывание старых геополитических игр, но на разработку космических программ и обеспечение военного стратегического контроля над зонами, наиболее благоприятными для освоения, то есть на территории второго и третьего космических регионов (орбитального и лунного). Ключевыми точками являются зоны, расположенные на 63,4 градусе северной долготы  (в частности, космодром Плесецк) и в пространстве экватора. Э. Долман  полагает, что судьба будущих космических колонизаций решается уже сегодня. Правительство США должно учитывать новое стратегическое видение при выстраивании баланса сил и структуры контроля над различными зонами Земли, глобально осмысленной как «береговая зона», откуда предстоит отправиться в плавание по океану Солнечной Системы.

 

§ 3.8 У.Оуенс, Д.Ронфильд, Дж.Аркилла: сеть и полное доминирование

 

Примером стратегического осмысления информосферы является концепция «сетевых войн», которая стала возможным только в условиях глобализации и тотальной информатизации общества. На основе этой концепции уже с 1990-х годов начались реформы классической военной стратегии в США. В начале 2000-х годов многие аспекты этой доктрины тестировались на практике в Ираке и Афганистане и проходили апробацию в других странах НАТО, в том числе и в ходе боевых учений. А в 2010 году даже российское военное командование объявило о переходе Российских Вооруженных Сил на сетецентрический принцип[181].

Впервые открыто сформулировал концепцию «системы систем» один из руководителей объединенных штабов ВС США адмирал Уильфм Оуэнс[182], который заявил, что необходимо использовать новейшие информационные технологии в реорганизации военной стратегии на новом уровне. Смысл «системы систем» заключался в обеспечении «Полноспектрового Доминирования» (Full Spectrum Dominance) через сочетание данных космической разведки и иных информационных датчиков и проведени силовых операций в конкретной обстановке для обеспечения тотального заведомого превосходства над противником, основанного на полном господстве в информационной области (во всех смыслах – от разведки до кампаний в прессе, активности в интернет среде и т.д.).

Ранее, в 1993 году, Дэвидом Ронфельдом и Джоном Аркиллой[183] из RAND –корпорации была предложена несколько иная модель сетевой войны, основой которой было не технологическое обеспечение акторов конфликта, а социальные сети и дезиерархированные общества. Ими была издана книга «Подготовка к конфликтам в информационную эпоху»[184]. Они утверждали, что в новом постмодернистском обществе власть переходит к новым действующим лицам – транснациональным корпорациям, криминальным и террористическим группировкам, наркокартелям, различным политическим движениям. Ронфельд и Аркилла отмечают новую парадигму конфликта; атакующая сторона действует по принципу «роения», а не «массированности», как было ранее. При этом сами границы конфликта по хронологии и физическим рамкам размыты: не ясно, когда он начинается, кто и насколько сильно в него вовлечен. В качестве акторов сетевых войн могут использоваться третьи лица – от небольших организаций до государств[185].

 

§ 3. 9 А.Сибровски, Дж. Гарстка: сетецентрическая стратегия нового поколения

 

Начиная с середины 1990-х годов, Офисом Реформирования ВС Секретаря Обороны (Office of Force Transformation) под управлением вице-адмирала Артура К. Сибровски (1942 – 2005) и аналитиком Джоном Гарстка[186] была разработана одна из последних версий «новой теории ведения войн» («emerging theory of war»). Основы этой теории ее разработчики обобщили в документе «Внедрение сетецентричного военного искусства»[187], опубликованном в 2005 году. Разработчики этой теории убеждены, что в ближайшем будущем она «если не заменит собой  традиционную теорию войны, то существенно и необратимо качественно изменит ее»[188].

Теория сетецентричной войны основана на делении циклов человеческой истории на три фазы: аграрной, промышленной и информационной эпох, каждой из которых соответствуют особые модели стратегии. Этим эпохам строго соответствуют социологические понятия – премодерн, модерн и постмодерн. Информационная эпоха – это период Постмодерна, который устанавливается сегодня, когда развитые общества Запада (в первую очередь, США) переходят к качественно новой фазе. Теория сетецентричных войн представляет собой модель военной стратегии в условиях Постмодерна. Как модели новой экономики, основанные на информации и высоких технологиях, сегодня доказывают свое превосходство над традиционными капиталистическими и социалистическими моделями промышленной эпохи, так и сетецентричные войны претендуют на качественное превосходство над прежними стратегическими концепциями индустриальной эпохи (Модерна). Теория сетецентричных войн представляет собой перенос основных моментов постмодернистского подхода на сферу военной науки.

Ключевым понятием для этой теории является термин «сеть». В современном американском языке, помимо существительного «the network» -- «сеть», появился неологизм – глагол «to network», что приблизительно переводится как «осетить», «охватить сетью», «внедрить сеть в», «подключить к сети». Смысл «сети», «сетевого принципа состоит в том, что главным элементом всей модели является «обмен информацией» с максимальным расширением форм производства этой информации, доступа к ней, ее распределения, обратной связи. «Сеть», по мнению теоретиков сетевых войн, представляет собой новое информационное пространство, в котором развертываются основные стратегические операции – как разведывательного, так и военного характера, а также их медийное, дипломатическое, экономическое и техническое обеспечение. «Сеть» в таком широком понимании включает в себя одновременно различные составляющие, которые ранее рассматривались строго раздельно. Боевые единицы, система связи, информационное обеспечение операции, формирование общественного мнения, дипломатические шаги, социальные процессы, разведка и контрразведка, этнопсихология, религиозная и коллективная психология, экономическое обеспечение, академическая наука, технические инновации и прочее -- все это отныне видится как взаимосвязанные элементы единой «сети», между которыми должен осуществляться постоянный информационный обмен.

Смысл военной реформы в рамках «новой теории войны» информационной эпохи состоит в одном: в создании мощной и всеобъемлющей глобальной сети, которая концептуально заменяет собой ранее существовавшие модели и концепции военной стратегии, интегрирует их в единую систему. В таких условиях война становится сетевым явлением, а военные действия – разновидностью сетевых процессов. Регулярная армия, все виды разведок, технические открытия и высокие технологии, журналистика и дипломатия, экономические процессы и социальные трансформации, гражданское население и кадровые военные, регулярные части и отдельные слабо оформленные группы  -- все это интегрируется в единую сеть, по которой циркулирует информация. Создание такой сети составляет сущность военной реформы ВС США.

 

§ 3.10 Э.Смит: Операции Базовых Эффектов

 

Центральной задачей ведения всех «сетевых войн» является проведение «Операции Базовых Эффектов» («Effects-Based Operations»). «ОБЭ» определяются военными теоретиками сетевых войн как «совокупность действий, направленных на формирование модели поведения друзей, нейтральных сил и врагов в ситуации мира, кризиса и войны»[189]. Это концепция была детально разработана Э.Смитом[190].

«ОБЭ» означает заведомое установление полного и абсолютного контроля надо всеми участниками актуальных или возможных боевых действий и тотальное манипулирование ими во всех ситуациях – и тогда, когда война ведется, и тогда, когда она назревает, и тогда, когда царит мир. В этом вся суть «сетевой войны»: она не имеет начала и конца, ведется постоянно, и ее цель состоит в обеспечении тем, кто ее ведет, способности всестороннего управления всеми действующими силами человечества. Это означает, что внедрение «сети» представляет собой лишение стран, народов, армий и правительств мира какой бы то ни было самостоятельности, суверенности и субъектности, превращение их в жестко управляемые, запрограммированные механизмы. За скромной «технической» аббревиатурой «ОБЭ» стоит план прямого планетарного контроля, мирового господства нового типа, когда управлению подлежат не отдельные субъекты, а их содержание, их мотивации, действия, намерения  и т.д. Это проект глобальной манипуляции.

Задачей «ОБЭ» является формирование структуры поведения не только друзей, но и нейтральных сил и врагов, т.е. и враги и занимающие нейтральную позицию силы, по сути, заведомо подчиняются навязанному сценарию, действуют не по своей воле, но по воле тех, кто осуществляет «ОБЭ» – т.е. США. Если враги, друзья и нейтральные силы в любом случае делают именно то, чего хотят от них американцы, они превращаются в управляемых (манипулируемых) марионеток заведомо, еще до того момента, когда следует окончательное поражение. Это выигрыш битвы до ее начала. «ОБЭ» в равной мере применяются в период военных действий, в моменты кризиса и в периоды мира, что подчеркивает тотальный характер сетевых войн: они запускаются не только в момент напряженного противостояния и в отношении противников, как классические войны промышленного периода, но и в периоды мира и в отношении союзников или нейтральных сил. Цель сетевых войн – «ОБЭ», а цель «ОБЭ» – абсолютный контроль надо всеми участниками исторического процесса в мировом масштабе.

На появление первых концепций «сетецентричных войн» повлияли изменения в разных секторах американского общества – в экономике, бизнесе, технологиях и т.д. Можно выделить три направления трансформаций, которые легли в основу этих концепций:

·          перенос внимания от концепта «платформы» к «сети»;

·          переход от рассмотрения отдельных субъектов (единиц) к рассмотрению их как части непрерывно адаптирующейся экосистемы;

·          важность осуществления стратегического выбора в условиях адаптации и выживания в изменяющихся экосистемах[191].

В военно-стратегическом смысле это означает:

·          переход от отдельных единиц (солдат, батальонов, частей, огневых точек, боевых единиц и т.д.) к обобщающим системам;

·          рассмотрение военных операций в широком информационном, социальном, ландшафтном и иных контекстах;

·          повышение скорости принятия решений и мгновенная обратная связь, влияющая на процесс во время ведения военных операций или подготовки к ним[192].

Целью перехода к сетецентричным военным моделям являются:

·           обеспечение наличия союзников и друзей;

·           внушение всем мысли об отказе и бессмысленности военной конкуренции с США;

·           предупреждение угроз и агрессивных действий против США,

·           быстрая и решительная победа над противником[193].

А достигаться это должно через конкретные преимущества, которые дает сетевой подход:

·           лучшая синхронизация событий и их последствий на поле боя;

·           достижения большей скорости передачи команд;

·           повышение количества жертв среди противников, сокращение жертв среди собственных войск и рост личной ответственности военных во время проведения военной операции и подготовки к ней[194].

 В первую очередь следует сражаться за информационное превосходство, для чего необходимо:

·          искусственно увеличивать потребность противника в информации и одновременно сокращать для него доступ к ней;

·          обеспечивать широкий доступ к информации своих через сетевые механизмы и инструменты обратной связи, надежно защитив их от внедрения противника;

·          сокращать собственную потребность в статичной информации через обеспечение доступа к широкому спектру оперативного и динамичного информирования.[195]

Теория сетецентричных войн не апеллирует напрямую к геополитике, но построена на принципе укрепления и обеспечения стратегического доминирования США в условиях глобализации и глобального мира в принципиально новой «пост-морской» среде – сетевой и информационной. То, что у социолога М.Кастельса описано в нейтральных терминах как «пространство потоков», «глобальный город» и «информационизм», в военно-стратегическом мышлении американских военных превращается в оружие нового поколения, поскольку само существование глобальной сети они совершенно справедливо оценивают как фундаментальный исторический успех и залог мирового контроля США.

 

§ 4 Итоги геополитического анализа глобализации

 

§ 4.1 Основные моменты геополитического анализа

 

Завершая рассмотрение «геополитики глобального мира», мы можем отметить следующие моменты:

1.    Глобальный мир является следствием небывалого исторического успеха цивилизации Моря. Используя историческую метафору, это можно уподобить тому, как если бы Третью Пуническую войну выиграли карфагеняне, захватили Рим, объединили бы под своим могуществом все Средиземноморье, и  европейская история пошла бы по совершенно иному пути. Глобализм, мондиализм и глобализация обладают прозрачной геополитической природой: это идеология Левиафана, воплощаемая в жизнь.

 

[Карта 32 map32.jpg

 

Карта 32. Структура однополярного (глобального) мира. ]

 

2.    Глобализм есть явление идеологическое. Как и любая идеология, глобализм структурируется по степени глубины вовлеченности в него:

·      существует идеологическое ядро (мондиализм), которое прекрасно осознает принципы и цели глобализации, продвигает их в жизнь и несет за них историческую ответственность;

·      есть промежуточный слой тех, для кого, в целом, глобализация симпатична и приемлема и кто старается в меру сил её поддержать и  продвинуть;

·      есть гораздо более широкая прослойка людей, которая воспринимает глобализацию как нечто стихийное и само собой разумеющееся, и поэтому, не ставя ее под сомнения, двигается по ее течению;

·      и есть огромные массы вообще не осознающие, что с ними происходит в настоящий исторический период, податливые или сопротивляющиеся глобализации в силу пассивности и инерции.

3.    Глобализация есть явление социологическое, поскольку формат общества существенно меняется в сторону парадигмы морского общества. Социальное пространство становится все более и более «ликвидным», «текучим» («пространство потоков»), непостоянным, меняющимся. Растет скорость информационного обмена. Пространство приобретает все более прозрачное и проницаемое качество, трение сокращается. Это находит выражение в развитии IT-среды, где процессы протекают мгновенно. Новое общество обладает свойствами «цивилизации Моря», но доведенными до их высшей концентрации.

4.    Глобализация влечет за собой постгеополитику. В условиях маргинализации и фрагментаризации Суши как второго (или первого – если учитывать историческую последовательность) базового геополитического принципа на место классической геополитики приходит ее новая версия – «постгеополитика», которая выражает себя в разнообразных формах, часто «пародирующих» собственно геополитические методы или использующих геополитическую терминологию в неподходящем контексте. «Постгеополитика» может быть названа «постмодернистским симулякром» геополитики.

 

§ 4.2 Оценка глобализации с позиции «цивилизации Суши»

 

Эти выводы вытекают из объективного и нейтрального анализа явления глобализации, развертывающегося на наших глазах. Однако на протяжении всего анализа глобализации мы описывали то, как это явление оценивается изнутри западной цивилизации, как оно осмысляется в самой «цивилизации Моря». И с этой позиции, действительно, никакого иного взгляда на нынешнее положение дел и на основные процессы, развертывающиеся в мире, быть не может. Нечто аналогичное мы встречаем на всех этапах западной цивилизации, которая во всех эпохи мыслила мир, исходя из абсолютной убежденности, в том, что западное осмысление мира универсально, истинно, научно, точно и адекватно. В определенном смысле, Запад всегда сохранял определенный этноцентризм, имеющий, как мы показали, глубокие архаические корни.

И сегодняшняя претензия «цивилизации Моря» на глобальность, триумф и «конец истории» не содержит ничего принципиального нового. И в имперский, и в колониальный периоды Запад не сомневался, что обладает монополией на абсолютную и историческую истину – в чем бы она ни состояла: в догматике, сомнении или свободе.

Следовательно, несмотря на весь плотный и внушительный гипноз глобализации и ее самооценок, и даже ее критики, проистекающей из самого Запада и несущей на себе все следы его базовой парадигмы, мы можем взглянуть на глобализацию радикально иначе -- на основании «геополитики Суши», вопреки утверждению современной западной цивилизации, что «с Сушей покончено» и «конец Евразии» наступил.

Если принять как рабочую гипотезу, что это утверждение слишком поспешно, что «конца Евразии» пока не наступило, что современный Heartland (в лице Российской Федерации) еще не является зоной, полностью подконтрольной центру глобального мира, еще не подвергся десуверенизации, прямой оккупации или установлению внешнего управления, и если мы суммируем «с позиции Суши» все те тенденции в мире, которые демонстрируют (в разных формах и с разной степенью интенсивности) волю к отторжению глобализации, мы сможем выстроить альтернативную геополитическую модель, определить ее принципы, перспективы и методы.

Так мы получим геополитику многополярного мира -- мира, которого пока нет, но который вполне может быть. Этому будет посвящена третья часть данной книги.