Дугин А.Г. Радикальный Субъект и его дубль. Глава 8

Глава 8. ИЗМЕРЕНИЕ РАДИКАЛЬНОГО СУБЪЕКТА

Метафизика нашей борьбы

Каковы метафизические цели нашей борьбы? Мы видим, что НАТО — зло, нас возмущает американский глобализм, нам не нравится социальная несправедливость в нашем обществе, нам претит сковывание национальных энергий навязанными нам Западом неадекватных и разрушительных псевдо-ценностей. Мы с этим боремся. Но всё-таки должно быть что-то более значительное, чем эти вещи и наша на них реакция. Наша борьба не поверхностна, как чесотка. Наша борьба фундаментальна и  подразумевает наличие колоссального числа онтологических «этажей», расположенных в глубинах бытия и ведущих к центру мира.

Итак, у нашей борьбы есть свои глубины, и свои высоты. И наша политическая практика представляет собой всего лишь точку пересечения этой метафизической вертикали с земным планом исторической актуальности. Это всего лишь одна точка, но она очень важная. Наша социально-политическая деятельность затрагивает небольшой фрагмент «поверхности». Но эта «поверхность» избранная, выделенная, так как это – Россия и средостение ее всемирно-исторической миссии (сегодня забытой, но обреченной на величие и мировой размах накануне финала истории человечества). Но самое главное все же — то, что находится под ней и то, что находится над ней. Описывая структуру нашей идеологии, было бы некорректно умолчать о фундаментальных, метафизических аспектах нашей борьбы, нашей глобальной деятельности.

Это фундаментальная часть евразийского дела, метафизика евразийства.

Традиционализм и медитация о Полночи

Метафизика евразийства напрямую связана с особой трактовкой традиционализма.

Напомню основные принципы традиционализма. Традиционализм — это взгляд на мир как на регресс. Изначально существует полнота, и мир движется от полноты, от золотого века — через серебряный и бронзовый — к веку железному. Согласно традиционалистскому видению, мы живем в конце железного века, перед фундаментальным событием, которое в православии называется «концом времен», «Страшным Судом», в индуизме — «концом цикла» («махапралайя»), «концом кали-юги», в исландских эпосах, в древнегерманской мифологии — «гибелью богов» («раггнарекр»). Это зимнее солнцестояние Бытия. Многие периоды были ужасными в истории мира, но таких, как сейчас, конечно, не было. Никогда человечество не сходило так низко к свиньям, теням, чертям и червям, утрачивая свое онтологическое достоинство. Та точка, к которой мы приближаемся, в традиционализме именуется не иначе, как точкой Великой Полночи. То, о чем я буду говорить — своего рода медитация по поводу точки Великой Полночи.

Главный смысл нашей борьбы — это, во-первых, осмысление себя в точке великой космической полночи, а во-вторых, — разотождествление себя с этой точкой. Пожалуй, это и есть основная программа метафизического евразийства. Иначе ее можно назвать тематикой Радикального Субъекта.

Деградация

Основной тенденцией проявленного мира является процесс ухода, удаления Бытия (как говорил Хайдеггер). Бытие отступает из мира, оно прячется; сакральное, священное, божественное измерение скрывается за вуалью и так успешно маскирует себя, что человечество и мир забывают о том, что это сакральное, божественное измерение вообще когда-то было, начиная считать себя чем-то самодостаточным и автономным и без него.

Революция против Традиции начинается в эпоху Просвещения, в эпоху модерна, когда западно-европейское человечество вдруг обнаруживает мир богооставленным, и с этого момента назначает само себя «Богом», «Творцом вселенной», высшей инстанцией, способной выносить последние суждения о качестве реальности, о качестве человеческого и нечеловеческого бытия.

Фундаментальный вызов древней традиционной картине мира, содержащейся в традиционных религиях (причем не только христианской), был брошен Рене Декартом — французским философом, утверждавшим рациональный человеческий субъект единственной неоспоримой реальностью. А весь остальной – внешний по отношения к субъекту  -- мир был признан им автономным объектом, чьи основным качеством по Декарту является «протяженность». После этого в рамках картезианской и ньютонианской философской модели развивается вся современная наука. Постепенно мы приходим к абсолютно расколдованному миру, где существуют только механические законы материи -- молекул, атомов, мертвых механизмов, с помощью которых объясняются жизнь, мысль и т.п. Эти научные, философские модели сопровождаются развитием техники, современной светской культуры, и то кладбище, с которым мы имеем дело сегодня, весь виртуальный балаган — это результат огромной работы Просвещения по десакрализации знаний о божественно-религиозном начале и по их изгнания из человеческого мира.

 Феномен глобализации и постмодерна — это последняя стадия длительного и  мощного процесса, последним результатом которого является окружающий нас кошмар.

Яйцо мира: что сверху то и снизу

Описание этого процесса деградации очень емко и точно представлено Рене Геноном в образе Яйца Мира. Генон описывает вселенную как «яйцо», у которого в золотом веке, в условиях традиционного общества верхушка открыта, а во Вселенную поступают световые лучи Божества, пронизывающие всю Вселенную, наполняющие ее высшим духовным смыслом. Пока Яйцо Мира открыто сверху, ничто не равно себе, каждая вещь находится на солнечном луче, возводящем ее к Божественному.

В индуистской традиции говорится: человек, идущий по берегу моря, глядя на солнце, видит дорожку, которая ведет от солнца только к нему, и когда он двигается, солнечная дорожка двигается вместе с ним. Так и в Яйце Мира -- каждая вещь и каждое существо находятся на окончании луча, выходящего за пределы этого Яйца Мира. Когда Яйцо Мира открыто сверху, это можно назвать «эпохой премодерна» (эпохой традиционного общества). Мир Традиции, который мы защищаем, который мы любим и который отстаиваем, безусловно, совпадает в эпохой, когда Яйцо Мира открыто сверху, когда божественное начало беспрепятственно взаимодействует с земным миром.

В механике Аристотеля, в христианской, исламской традиции, всегда говорилось о том, что небо соткано из особой духовной субстанции. Небо — это духовная энергия, а всё, что под ним, внизу является сгустком неба. По сути, грубой материальной земли там нет нигде – ни вверху, ни внизу. Земля — это лишь сгущенное небо. В такой картине «конверсия элементов» — от эфира через огонь, воздух, воду и землю, и снова через землю к воде, к воздуху, к огню — представляет собой замкнутый цикл божественного дыхания.

Это -- парадигма премодерна, идеального традиционного общества, «золотого века». Древние люди, люди Традиции – т.е. эпохи открытого сверху Мирового Яйца – подобно словам Гермеса Трисмегиста, считали: что сверху, то и внизу. А значит, не было никакого настоящего низа, низ был зеркальным отражением высшего света . Поэтому не было и тех материальных, грубых и жестких вещей, которые мы знаем сегодня, всё было символом.

Это была экстатическая реальность, каковую сейчас сложно представить. Какие-то отголоски этой экстатической реальности мы можем переживать сегодня в случае предельного состояния влюбленности, чрезвычайного успеха, веселого (и пока еще идущего в вертикальном направлении) опьянения алкоголем или наркотиками. Мир обнаруживается в таких случаях перед нами как насыщенный глубокими, разноцветными, интереснейшими, вихрящимися энергиями. Мы смотрим на дерево, на бабочку, на травинку, на падающий снег и входим в состояние абсолютного экстаза. Приблизительно так, но гораздо более интенсивно и постоянно воспринимали мир люди, жившие в эпоху открытого сверху  Яйца Мира, потому что небесный, божественный мир пронизывал всё — вплоть до нижнего мира. В таком мире не было грубых вещей, они появились позже, когда стал потухать надмирный свет. Изначально же они были просто сгустками солнечной небесной энергии. В эпоху открытого Яйца Мира сверху этот принцип — то, что сверху, то и снизу, — доминировал.

Закрытие Яйца Мира: что снизу, то и сверху

Эпоху материализма, Просвещения, Нового времени Генон уподобил закрытию Яйца Мира сверху.

В  это период, в эпоху модерна возникла обратная формула: что снизу, то и сверху. Это утверждает Ньютон, отталкиваясь от ситуации с падающим яблоком, в знаменитом опыте, приведшем его к открытию всемирного тяготения. Ньютон фактически открыл и обосновал новую гравитационную Вселенную, где небесные предметы уже состояли из земной материи, а не наоборот. Ньютон утверждает: что снизу, то и сверху и тем самым формула Гермеса меняет свой смысл на противоположный.

Генон описывает эпоху модерна так: Яйцо Мира закрывается и никакие трансцендентные энергии во Вселенную больше не проникают. Вещь становится равной самой себе, и всё приобретает утяжеленный материальный характер. В этой ситуации мы все находимся под «скорлупой» и божественное начало от нас отделено непроницаемой стеной верхней преграды. Этот мир и называется миром современности, парадигмой модерна, эпохой Просвещения. Именно этим кичится западное человечество, именно это оно навязывает как колонизационный код через военные, политические, культурные и информационные стратегии всем остальным – включая те народы и цивилизации, для которых Яйцо Мира до сих пор остается открытым сверху. Запад, закрывший Яйцо Мира сверху для себя,  постепенно закрывать его и другим. Это и есть метафизическое содержание модернизации, установления нормативов модерна в глобальном масштабе.

В этом состоит для традиционалистов и евразийцев абсолютное зло современной западно-европейской культуры. Конечно, в определенный момент истории объективные космические условия располагают к такому закрытию Мирового Яйца сверху, но тот, кто восхищается этим, празднует, кричит, что «Бог умер, мы убили его», как безумный у Ницше, тот не просто трагически фиксирует затягивание сверху этого небесного отверстия Мирового Яйца, но и помогает заложить его как можно большим количеством бетона, цемента. Преступно не столько само закрытие Мирового Яйца, хотя это огромная трагедия, а само появление тех, кто этому радуется. В «Евангелии» об этом говорится следующими словами: «Извращение должен прийти в мир, но горе тем, через кого оно придет».

Представьте себе, что близкий вам человек умирает. Да, мы можем возмущаться, страдать, печалиться, сетовать на судьбу, но он умирает. И тут сидит какая-то сволочь и говорит: «Как хорошо, слава Богу, он подыхает, свинья, туда ему и дорога!» Плюет в него, гадит на смертный одр... Чем-то подобным и является вся современная западно-европейская культура. Одно дело — Ницше, который плачет, безумствует, провозглашая: «Бог умер», мучительно ищет выхода… Или в «Бесах» Достоевского Кириллов говорит, что «если Бога нет, то всё позволено, и в конце концов, тогда я — Бог!» Вот это действительно полноценное по трагизму и напряжению сил души переживание того, что Бог умер. Совсем другое дело энтузиазм взбунтовавшейся черни — каких-то безумных изобретателей паровых машин, строителей паровозов, пароходов, которые убивая Бога, пляшут на его костях свой омерзительный танец прогресса, технологического развития, самодовольства, социального освобождения, толерантности, прав человека и прочих мертвых омерзительных псевдо-ценностей, приравнивающих человека к объекту и еще претендующих на то, чтобы строить наше общество максимально «разумным» путем. Всё это строительство планетарного концлагеря духа. Не только либералы создают эти концлагеря и поощряют геноцид своими действиями, от этого не далеко уходят и коммунисты. Всё, что пропитано современностью — это всегда гравитационный карцер: ЧК, пытки и издевательства над сáмой тонкой субстанцией мира, над солнечным духом, который действительно становится пленником этой гравитационной вселенной.

Постмодерн: Яйцо Мира открывается снизу

Эпоха модерна, представляющая собой закрытие Яйца Мира сверху, заканчивается примерно в конце XIX века, когда она входит в свой апогей, а в конце ХХ века наступает третья эпоха, когда Яйцо Мира открывается снизу. Ей точно соответствует понятие «постмодерна». Модерн заканчивается, уже никто больше не верит в Дарвина, в обезьяну, молекулы, атомы… Всем наплевать — обезьяна, свинья, человек, Терантино, клон, репликант или виртуальный двойник. Генон называет это вторжением «орд гогов и магогов», проникающих в среднее пространство Яйца Мира из-под нижней скорлупы и начинающих разъедать ткань реальности. Генон в «Царстве количества и знаках времени» говорил о таком явлении, как великая пародия, когда наступают открытость и отсутствие четкой фиксации какого-то конкретного предмета относительно себя самого, распыляется даже материалистическая естественно-научная идентичность объектов. Тогда  дает о себе знать демонически изворотливая многомерность предметов — ироничных, мигающих, заставляющих себя потреблять, требующих, чтобы их снимали. Жан Бодрийяр говорил применительно к тому явлению о семиургии — производстве знаков и брэндов вместо производства товаров. Это эпоха, когда в Большом театре можно поставить сорокинских «Детей Розенталя», скабрезную, фекально-порнографическую пародию. Теперь классические нормы закрытого Яйца Мира, где была своя модернистическая, просвещенческая культура, исчерпаны. Начинается эпоха постмодерна -- не то что бы хаоса, но точнее назвать ее периодом «демонического вторжения».

Если раньше, в эпоху открытого Яйца Мира, человек был больше чем человек, носителем Божества, открытой чашей Божества, то в эпоху закрытия Яйца Мира он превратился просто в человека со всей его «оптимистической трагедией», со всей гаммой чувств, со всей экзистенциальной обреченностью смерти, но он был всё-таки оставался человеком. Он был оторван от Бога, богооставлен, но продолжал оставаться центральной фигурой великого рассказа современности. Этот человек страдал, любил, умирал; он был смертен, но он осмыслял свою смертность, за которой ничего не было (и перед которой, строго говоря ничего не было); он осознавал свое трагическое место в мире. И хотя традиционалисты и ненавидели этого автономного человека, он, тем не менее, вызывает определенное уважение. Хотя бы потому, что на смену ему приходит нечто более ужасное, постчеловек — мгновенный сосуд демона, след армий «гогов и магогов». Человек (точнее постчеловек) отныне не вместилище Бога, но коллектив бесов, бесовской ансамбль, где каждый играет совершенно не связанную ни с чем мелодию, которую по сути дела никто не слушает; и в этом какофоническом пространстве случайных визгов, скрипов, скрежетов рождается глобальная цивилизация, «новый мировой порядок».

Когда мы включаем любой современный информационный канал, мы, в принципе, не понимаем, что там происходит, поскольку структуры понимания разлагаются потоками взаимоисключающих, противоречащих друг другу интеллектуальных элементов; и то, что нам показывают, только укрепляет нас в чувстве полной растерянности и неясности. Концы с концами не сходятся – ни в информационных потоках, ни в нашем сознании, силящемся их осознать, но лишенных для этого элементарных навыков. Сами постмодернисты называют это «бесовской текстурой». У телепрограмм нет настоящего автора, есть только коллектив каких-то снующих балбесов, которые носятся с кассетами, судорожно копаются в интернете, что-то снимают, что-то монтируют. И поскольку времени на телевидении всегда нет, его всегда меньше, чем надо, в последний момент ставят тот кусок, который под рукой, а не тот, который хотелось. В результате хаотической деятельности выходит не та программа, которую задумали (часто изначально довольно невнятно и сбивчиво), но, что получилось по факту. Чему посвящена программа, сам ведущий подчас уже не успевает сообразить, поскольку надо быстро выходить в эфир. Сверху требуют одно показать, снизу — другое, кто-то приносит cash на «джинсу», отсчитывает. В конечном итоге, анализ любого события, например, приезда американского президента, представляет собой полную неразбериху с точки зрения медийности, поскольку сегодня никто не обучает людей расшифровывать и понимать контекст. В результате — полное непонимание зрителями того, что говорит диктор, ни сами диктором того, что он сам и говорит.

Отсюда в постмодерне у людей может возникать ложное ощущение, что всё действительно очень смешно. Поэтому на всех каналах огромное количество Петросяна или еще более чудовищный уроды – вроде «Камеди клаб» (но это запредельный идиотизм, не поддающийся самому смелому анализу). Петросян, который смеется — это предельно несмешно, но поскольку это несмешно, люди смеются уже над тем, кто так несмешно шутит. Потом, поскольку везде шутят только несмешно, это становится привычкой. Человек переключает каналы и от какого-то разделывания трупа переходит опять к Петросяну и его жене в кожаных брюках, с удивительным взглядом, гипнотизирующим такой магнетической тупостью, что действительно «смешно» становится. Я сам иногда то КВН посмотрю, то Петросяна для взбадривания.

 В чем-то мы, русские, всегда впереди. Вот и теперь то, что у нас творится, с точки зрения вторжения «гогов и магогов», не имеет прямых аналогов в культуре ни одного из государств мира. И США, и Европа гораздо дальше от того законченного состояния одержимости и финального безумия, в котором находимся, к сожалению, мы.

Ризома

Итак, постмодернистская культура, в принципе, связана с канонизацией такого стиля. Она утверждает, что человек закончился. И если Ницше говорил в эпоху модерна, что Бог умер, то сейчас говорят, что умер автор, умер человек, но остались машины-желания, то есть примарные инстанции выработки влечений, причем влечений хаотических, неконцентрированных, без всяких табу, без всяких целей, плывущих, расползающихся под поверхностью, как клубни картофеля – это Делез и Гваттари называют «ризомой». Ризомное существование представляет собой описание демонической экзистенции.

Делёз и другие постмодернисты также любят говорить о «теле без органов», поскольку они считают, что органы — это «фашизм», слишком «тоталитарное» и «нетолерантное» явление, слишком напоминающее государственную бюрократию — один орган за одно отвечает, другой — за другое. Это якобы подавляет изначальную хаотичность телесности и терзает ее диктатурой рассудка. Поэтому надо освободить тело от органов, сделав его плоским, как экран, как шкура, покрытая эрогенными пятнами, на которые наводятся лучи и она вздрагивает. Это поверхностное поле всеобщей, всепроникающей, но не концентрированной сексуальности — является единственным содержанием ризоматического бытия, которое оживляется фрагментом рекламы и мгновенно гаснет, чтобы тут же вспыхнуть картиной потребления гамбургера или какого-нибудь бренда в рамках телевизионных лучей. Это и есть ризоматическое существование, в котором нет субъекта. Смерти субъекта является одним из программных пунктов постмодерна.

Антихрист, дадджал и «эрев рав»

С точки зрения традиционализма, речь идет не о чем ином, как о наступлении царства антихриста, мусульмане говорят о царстве Дадджала, и даже в иудаизме — в очень сложной религии, которая подчас оказывалась на некоторых этапах по ту сторону традиционализма, на стороне современного мира, и есть учение Виленского Гаона о так называемых «эрев рав» — «народах великого смешения», которые в конце времен придут и захлестнут мир. Эти «народы» относятся к тому, что называется «клипа Иакова». Каббалистическое учение о клипотах, то есть скорлупах, говорит о том, что есть вещь, а есть ее скорлупа. Вещь — это смысл, а скорлупа — это ее мертвая оболочка. Эрев рав, как клипа Иакова, и означает ту часть еврейства, которая перешла на сторону темного, хаотического начала, на сторону современного мира, модерна,  и ортодоксальные евреи в конце времен должны сразиться с эрев рав, способствовавших смерти первого Машиаха. Каббала знает двух Машиахов: страдающего и триумфального. И Машиаха страдающего по некоторым каббалистическим текстам убивает как раз эрев рав.

В нашей православной теологии антихрист является тем, кто убивает свидетелей Апокалипсиса, а в исламской эсхатологии Дадджал-лжец ведет борьбу с подлинными мусульманами. Даже в буддизме есть определенный элемент эсхатологии относительно демона Мары и окончания эпохи духовного правления нынешнего Будды Гаутамы. Будущего Будду, чей приход ожидают буддисты, называют Майтрейей. В индуизме говорится о конце Кали-Юги. Современные индусы утверждают, что мы живем в конце этого периода, когда все ожидают спасителя-избавителя в лице Калки — десятого Аватары — божественной нисходящей реализации. Бог Вишну, согласно индуизму, воплощался в рыбе, в черепахе, в карлике, в Парашураме — Раме с топором, в Кришне, в Будде, и последний раз он должен воплотиться в воине Калки, который положит конец Кали-Юге, веку глобальной зимы.

Сейчас по всем признакам религиозных традиций мы живем в этом эсхатологическом периоде. И наглядным выражением этого  является расцвет постмодернистской культуры, глобализм, либерализм, индивидуализм, всё то, что распространяет Запад на весь мир. Всё это закономерного (с точки зрения самой логики священной истории)царства антихриста, который разлагает последние основы даже того убогого человеческого материального мира, который существовал в рамках Яйца Мира, закрытого сверху.

Когда она стала кошкой

Иногда мы начинаем задумываться: почему же происходит этот процесс, и почему всесильное Божество попускает сначала закрытие Яйца Мира сверху, а потом открытие его снизу? Почему Высший Принцип, представляющий всемогущество, вечность, бесконечность, благость, высшую субъектность допускает такую деградацию человеческого существа от богочеловека до обычного человека, а потом уже до одержимой бесами скотины, которую представляет собой современный человек?

Постмодернисты как раз и видят идеал освобожденного человека в животном, приобретающем первые проблески разумности. Это, к примеру, умная кошка. Кошка с определенными элементами человеческого интеллекта, с элементами компьютерного сознания, довольно развитого. Ее утверждения абсолютно произвольны, она то сидит на столе, то спрыгнет, постоит, потом опять на стол запрыгнет. Что ею движет, что она делает? Это непредсказуемо. В этом есть животно-демоническая логика, ускользающая от человеческого рассудка. Представьте, что эта кошка начинает впервые задумываться о каких-то философских  вещах, но пока еще избегает «диктатуры» сложных структур сознания… Это и есть постмодернистский идеал человека, деградировавшего до уровня зверя, или зверя, пробудившегося к человеческим началам. Постмодерн предвещает скорую эпоху зверства, впрочем, вполне «гуманного», ведь кошка не производит на нас впечатления людоедки; она, конечно, достаточно хищное, жестокое существо, но в тоже время очень мягкое, ласковое. Эта мыслящая, говорящая кошка представляет собой прообраз существа постмодерна или постчеловека. Неслучайно у мгновенно вспыхнувшей и тут же исчезнувшей певички Маши Ржевской есть песня «Когда я стану кошкой». На самом деле то, что описывается в этой песне, уже произошло, Маша Ржевская стала кошкой и не только она, поскольку в постмодерне «мыслящими кошками», существами, ведомыми темными, смутными инстинктами, обладающими случайными элементами оставшегося (или появившегося внезапно) разума являются все. Ведь Маша Ржевская не обладает всей полнотой интеллектуального арсенала, данного человечеству, а лишь фрагментарными его отблесками, которые случайно вспыхивают то здесь, то там в пространство ее скудного серого вещества.

Неслучайно об Антихристе говорится как о звере. Число его — число зверя. Вот это «то мега терион» — «великое зверство» или зверочеловечество, точнее, зверокомпьютеры —это и есть люди эпохи постмодерна.

Победитель Бога и ничто

Итак, почему же все-таки Бог, Высший Принцип, попускает божественному субъекту ниспасть до состояния человека Просвещения, представляющего обезьянью пародию на богочеловека, а потому еще ниже — до состояния наших современников? Тому есть множество объяснений. В юности, читая «Оседлать тигра» Юлиуса Эволы, я был заворожен приводимой там цитатой из Ницше: «Кто такой сверхчеловек? Сверхчеловек есть победитель Бога и ничто». Эта удивительная формула, казалось бы, не вписывающаяся прямо в тот контекст, о котором мы говорим, оказалась для меня центральной и предопределила весь ход моей мысли в дальнейшем.

В картине закрытия Яйца Мира сверху и потом открытия его снизу мы видим процесс растворения субъекта. Высшая субъектность, насыщенная божественным началом — это стартовая позиция, урезывание субъектности — это момент, когда Бог умирает, а субъект становится не божественным, а чисто человеческим, и дальше он и сам растворяется, когда, как тот же Ницше говорил, «наступает эпоха европейского нигилизма». Как только европейское человечество убивает Бога, Бог умирает, открывается бездна ничто, и в этой бездне ничто скользит маленький человек. Он отчаянно борется с обступившей его тьмой, но не может выстоять. И начинается заключительный этап растворения субъекта.

(Это уже действительно зверочеловечество – все эти люди, ездящие в офисы, сидящие в ресторанах, отдыхающие на курортах. И особенно молодые люди, пьющие пивко у станции метро. Они сбегают с уроков, выкручиваются перед родителями не ради каких-то действительно качественных молодежных действий, не ради экстатического опыта, опыта любви, приключений, романтики... Они сбегают туда уже даже не в поисках телесных ощущений. В хмуром грязном переходе они стоят, грубо толкаясь друг с другом, выпивая омерзительное мондиалистское пиво. И это происходит постоянно. Они уклоняются от всякого прикосновения к ним смысла для какой-то страшной, действительно демонической акции. Не хулиганской или аморальной, а для акции полностью лишенной какого бы то ни было содержания. Или телезрители — еще одна «профессия» современной России. Это люди, умеющие смотреть телевизор «по-настоящему». Это предел. Если бы такой человек предстал перед объективной картиной бытия, перед «книгой бытия», то ему бы там не нашлось места, его туда не вписали бы, забыли бы вписать.)

Конец субъекта

Итак, мы видим, как субъект растворяется. На это традиционалист скажет: «Я вижу этот процесс, фиксирую его, он мне не нравится, я против него, но все это закономерно». Когда субъект растворится до состояния точки, по мнению Традиции, произойдет Конец Времен. Тогда обнаружится подлинная, циклическая структура реальности. Цикл, во время которого Яйцо Мира открыто сверху, потом закрыто, потом открыто снизу, заканчивается, и происходит фантасмагорический момент переворачивания этого Яйца, и мир начинается заново. Начинается новый золотой век, но человечество, живущее перед точкой переворота, не входит в наследие будущего, оседает и распыляется в лабиринтах постмодернистской энтропии по эту сторону. Падшее человечество полностью исчерпывается, поскольку оно живет на векторе тенденции нисхождения, соответственно, дойдя до нижнего предела, когда осуществляется переворот, это человечество просто исчезает в вечных  сумерках и начинаетсяновое человечество, новый цикл. Или — с христианской точки зрения — происходит Второе Пришествие, Божество обнажает свою полноту и время исчезает, цикла больше нет, а те, кто были увлечены потоком деградации, просто гибнут за нижним порогом реальности. Эти люди продемонстрировали свою ничтожность, и не найдя записи в списке жизни, память о них стирается, и их нет, они даже не в аду, они выброшены во тьму кромешную (вспомните слова «Евангелия»: «Если соль испортится, ее выбрасывают во тьму кромешную»). Там раз в вечность пролетает свиная голова, хрюкающая, подмигивающая, скрежещущая зубами. Петросян проползет изредка со своей идиотской улыбкой, и потом опять вечность... Иногда из дальних комнат ада раздается угрюмый аккорд Окуджавы, отправленного на самое дно... И всё — этот цикл закрыт.

«Победитель Бога и ничто» как ось моей философии

Однако Ницше говорит, что «сверхчеловек есть победитель Бога и ничто». Почему возникает эта фигура сверхчеловека, в этот традиционалистский контекст никак не вписывающегося?

В Традиции обнаруживается фигура Спасителя, победителя конца времен. Но это не сверхчеловек, потому что онтология Спасителя, безусловно, трансцендентна, она не прорастает из этого «рассеивающегося» субъекта. Этоиное, нежели рассеивающийся в Кали-Юге субъект, двигающийся в сторону Маши Ржевской; это принципиально иное по отношению к основной линии развития человеческой истории. Человеческая история идет к ничто, дальше она никуда не идет, она заканчивается на этом. Так что же это за фигура сверхчеловека, о которой говорит Ницше?

Уже 26 лет я размышляю только об этой фразе. О ней я написал первую свою программную статью по-французски «Сверхчеловек». Потом как комментарий к этой статье родилась неизданная книга «Тамплиеры иного», потом как комментарий к этой неизданной книге появилась книга «Пути Абсолюта», потом я думал, что всё теперь будет совсем понятно, но всё оказалось предельно сложным. Потом я стал писать комментарий к каждой своей предыдущей книге. Вот, например, ироничный культурологический «Поп-культура и знаки времени» — комментарий к «Основам геополитики» и «Философии традиционализма», а «Русская Вещь» (в первом половинном издании «Тамплиеры Пролетариата») -- заметки относительно национал-большевизма, как экстравагантной версии Консервативной Революции; а книга «Консервативная Революция», в свою очередь, иллюстрирует применение традиционалистских идей к социально-политическим идеологиям. «Философия Политики» систематизирует «Русскую Вещь» в ее политологическом аспекте, а учебник «Обществоведения» доносит все эти идеи до уровня российских школьников. «Конспирология» -- шаг в ту область, где традиционализм перекрещивается с теорией политических заговоров, а «Гиперборейская теория» исследует символизм Традиции и теорию «нордического происхождения», которую разделяли Генон и Эвола. Книга «Мистерии Евразии» применяет принципы сакральной географии к пространствам России, а «Метафизика Благой Вести» уточняет то, как традиционалистские идеи соотносятся с православной религией. Но все эти перекрестные круговые комментарии, уточнения, развития отдельных тем и возврат на разных уровнях к изначальным интуициям и сюжетам, вращаются так или иначе (эксплицитно или имплицитно) вокруг темы сверхчеловека и написанной в ранней юности статьи с тем же названием. До сих пор  я всё упрощаю и упрощаю, развиваю и комментирую, этот небольшой, написанный мною по-французски в 20 лет текст, толкуя его, приводя дополнительные сведения и цепочки рассуждений.

Метафизическое видéние

Идея сверхчеловека привносит в картину растворения субъекта совершенно новое измерение, которого в традиционной антропологии и метафизике нет. Как бы Традиция ни описывала этапы деградации мира, она, безусловно, видит это как негативный процесс. Когда эта деградация достигает максимальной степени, начинается новый цикл. А вот в идее сверхчеловека мы обнаруживаем другое. Сверхчеловек — победитель Бога, то есть он тот, кто отказывается от открытости Яйца Мира сверху. Можно было бы подумать, что это деструктивный персонаж, противостоящий бытию и сакральности.

Но он же одновременно является и победителем ничто. Но как он может быть победителем ничто, если, убивая Бога, он открывает стихию ничто, и эта стихия настолько фундаментальна, что по всей логике должна была бы его победить? Так дело и обстоит с позиции традиционалистов. Мы видим, что в постмодерне ничто необратимо побеждает субъекта, человека, и захлестывает его.

Размышляя на эти темы, в какой-то момент меня посетило, если угодно, метафизическое видéние, предопределившее строй моей философии. Термин «видéние» здесь представляется единственно адекватным, потому что это не были мысли. Мыслиустроены иначе. Это было именно метафизическое видéние. Я увиделследующую картину: процесс нисхождения помимо своего негативного содержания имеет некую позитивнуютелеологию, сверхцель. Сверхцель в этом видéние открывалась как испытание.

Представим себе условия золотого века, когда Яйцо Мира было открыто сверху. Субъект жил в насыщенным сакральным эротизмом мире, где всё связано между собой — небо и земля, где существовало торжество вселенского брака, огонь и абсолютная полнота бытия. Андрогинное существо — богочеловек — ходил, смотрел, посвистывал, писал руны на стенах храмов, жил в райском состоянии, не умирал... Легко же ему было, когда всё так хорошо! Где же его особое достоинство, если ему всё передали «за просто так», только потому, что он был сотворен ex deo, происходил от родителей-богов? (Между прочим, еще Платон считал себя правнуком Посейдона.) Если тебе задаром предложили божественную реальность и королевское место в ней, ты-то чем хорош? И вот ходил-ходил такой человек, и полнота его бытия заставила это высшее существо, подчиняясь какой-то очень тонкой логике, пойти на эксперимент: «А вот сохраню ли я это достоинство, которым я наслаждаюсь, царское достоинство в райском бытии, если, например, я спущусь куда-то пониже? Например, туда, куда нельзя спускаться?»

Не то, что бы он был непослушный, но он сказал себе (я видел, как это происходило): «А если я спущусь туда, насколько мое внутреннее качество останется по-настоящему царским, и смогу ли я существовать вне райских условий, сохраню ли я свое райское достоинство?» Кстати, это ход мысли, очень близкий Бодлеру, писавшему о «кусочке небесной лазури», падшем в свинцовые воды или об «ангеле, плененном любовью к уродству»⁽¹⁾.

Очарованный ангел

И действительно, дальше началось самое худшее. Когда субъект «спустился», закрылось Яйцо Мира, и он оказался в «концентрационной вселенной», в темнице, где его телесность приобрела характер необратимости, он стал смертным и страждущим, беззащитным, дрожащим, подверженным пыткам, наказаниям, голоду, холоду, страху, в принципе, для него началась совсем другая история. И вот здесь возник обнаружилось следующее: на каждом этапе падения для субъекта оставалась возможность возврата. Какая-то часть этой субъектности пыталась возвратиться к предшествующим состояниям, а какая-то часть настырно говорила: «Нет, я всё-таки поищу еще пострашнее. Мое достоинство состоит в том, чтобы дойти до конца и понять вкус последней бездны».

И тогда он – добровольно! -- делает шаг в сторону постмодерна, в сторону открытия Яйца Мира снизу и начинает трепетно и жутко ощущать себя на самом последнем дне реальности. (В наших реалиях -- в мире глобального американского контроля или в послереформаторской России).

Дальше наступает момент, когда субъект почти слился с внешними сумерками, стал уже сам от них неотличим -- он смотрит телевизор, жует, загорает на пляже, бродит по интернету.. Всё! Создается впечатление, что он ничем не отличается от остальных окружающих его «бесовских коллективов», с которыми он на различных уровнях интегрирован. Подходит к концу цикл испытаний этого существа. И тонкость всей ситуации заключается в том, что, будучи практически неотличимым от постчеловеческого пейзажа постмодерна, Мирового Яйца, открытого снизу для гогов и магогов, он всё же фундаментально от них отличен!

Но он отличен не теми качествами, которыми он обладал в эпоху золотого века, а совершенно по-иному, трудноуловимо и чрезвычайно субтильно. Формально он полностью уравнен с демоническим, апокалипсическим миром, и его отличие носит неочевидный характер.

Эта история странствий субъекта не совсем согласуется с традиционалистским взглядом. Классический традиционализм ни на чем подобном своего внимания не фиксирует. Традиционалист всегда утверждает следующее: от современности надо как-то спасаться. Он говорит: «Назад надо. Куда же мы попали?! В какую передрягу! Ползем назад немедленно! Не можем? Не пускают? Не получается? Все равно! Будем карабкаться, стараться.. Только вон отсюда, прочь…». Обычный традиционализм предлагает возвращаться -- даже если это невозможно. Назад! – вот его главный и абсолютный приказ. И это хорошо, это героично. В этом притягательность, волшебное обаяние фундаментального консерватизма. Но понимая весь пафос, и всю героическую мощь это призыва, какая-то часть описанного субъекта упорно идет в другом направлении. --  Не в сторону возврата.

Сон, в котором дом сгорел в обратную сторону

Что ищет это существо, что оно пытается доказать, чего стремится достичь? Очень трудно сказать.

Из видéния стало ясно только то, что эта тенденция называется «Радикальным Субъектом». Радикальный Субъект --  это субъект, не теряющий своей субъектности не только тогда, когда абсолютные условия существования и мира поддерживают и укрепляют его, но и в прямо противоположных условиях.  Это огонь, который горит и тогда, когда есть костер, и тогда, когда костер потушен – когда костра нет. А он всё равно горит.

Но как может гореть огонь, когда костер залит?

Это очень странное ощущение. Однажды мне снилось, как горел мой дом. Но горел он задом-наперед. Вначале было огромное пламя, а потом оно постепенно ушло в материю, и дом оказался абсолютно целым. Я говорил об этом с Головиным. Он сказал, что это очень важный герметический сон, показывающий существование того, что в герметизме называется огнем философов. И этот загадочный огонь, горящий, когда нет костра, когда костер залили, и он потух, это, конечно, другое пламя, другой жар, нежели обычное пламя.

И здесь возникает следующая чрезвычайно рискованная идея: не есть ли весь циклический процесс деградации от золотого века к железному лишь второстепенным следствием авантюры Радикального Субъекта, который порождает различные антуражи сгущающегося ада в своем странном и, возможно, предосудительном стремлении испытать себя дном реальности?

Дойдя до дна реальности, он окажется в конфронтации с абсолютно не-собой. Если есть возможность деградации, то она есть и в золотом веке, и Радикальный Субъект, идущий в сторону железного века, создающий, по сути, железный век, способствующий установлению нормативов Кали-Юги и постмодерна, сам этот Радикальный Субъект стремится утвердить нечто абсолютное и радикальное в самом себе, что целиком и полностью не зависит от тех райский условий, в которых его царская природа была очевидной. Иначе говоря, он доказывает свою царскую природу не в том состоянии, когда он сидит во дворце, а когда он обличается в ризы свинопаса, трубочиста, нищего, урода⁽²⁾.

Если Радикальный Субъект был настоящим автором закрытия Яйца Мира сверху и открытия его снизу, то он действительно должен стать не только победителем Бога, но и победителем ничто. «Победитель ничто» в данном случае означает, что приветствуя наступление последних времен, Радикальный Субъект не отождествляется с этой стихией. Будучи формально одним из демонических коллективов, которыми насыщен мир перед своим неизбежным и близким концом, он фундаментально, радикально и совершенно страшным, бездонным онтологическим образом от этих существ отличен. Он является дифференцированным человеком (по Эволе), «обособленной личностью».

Но Радикальный Субъект — это не Тот, кто воскресит, восстановит, вернется, а тот, что докажет совершенно недоказуемое, невозможное, не подлежащее доказательству; кто подтвердит, казалось бы, исключенную сохранность достоинства абсолютной самотождественности в ситуации, принципиально не допускающей такой сохранности.

Этому как раз и была посвящена моя первая ненапечатанная книга «Тамплиеры Иного», где я, пользуясь мифологическим, философским, мистическим, социологическим, политическим, психологическим и феноменологическим инструментарием,  описываю замысел Радикального Субъекта, дожидающегося десакрализации мира для того, чтобы утвердить себя в чистоте несгибаемого, самотождественного и абсолютно всепобеждающего духа. Стало быть, это дух, которому нравится материализм, ему нравится материя, потому что он бросает ей вызов. Ему даже меньше нравится идеализм, потому что он для него очевиден. Дух ищет предельного и самого страшного испытания в самой толще материальных, адских вод. И там он утверждает свое собственное достоинство и свое собственное несравненное превосходство.

Постсакральная воля

 Я предложил некоторые формулы для описания, сопровождающего Радикальный Субъект.

Во-первых, это -- постсакральная воля, воля, не исходящая извне, не исходящая из Традиции. Это воля, совершенно не предусмотренная в религиозном контексте, которая исходит из самого Радикального Субъекта и обращена на него самого, это -- воля к его немедленному и самовольному пробуждению. Смысл постсакральной воли в том, что она не проистекает из мира внешней Традиции. Она возникает тогда, когда Традиции по сути дела нет, когда произошло не только сокрытие парадигмы премодерна, но и даже конец парадигмы Модерна, когда осуществился переход к самой страшной фазе — парадигме постмодерна. Ничто не пробуждает Радикального Субъекта, кроме его постсакральной воли.

Невозможная реальность

И пробуждаясь, он творит невозможную реальность.

Еще одна особенность этой специфической новой метафизики, постметафизики, или метафизики сверхчеловека заключается в том, что эта реальность невозможна по определению, потому что она не предусмотрена нигде и никем. По расписанию у драмы мира сейчас последний акт. Больше ничего не должно произойти. И вдруг, за секунду до окончания спектакля начинается нечто новое. Все посмотрели балет, уже все шуршат стульями, доигрывается последняя партия, и тут вдруг без предупреждения начинается опера, которая никак не может и не должна была бы начаться. Но … что это? Актеры на сцене начинают петь, потом опера перерастает в драматически2 спектакль, потом в рок-н-ролл, и ошарашенная публика говорит: «Этого не может быть! Спектакль должен давно закончиться по всем правилам». Буфет закрылся, метро закрывается, билеты кончились, окна в городе потухли, на улице ни одной машины… Но здесь действие в полном разгаре… Происходит что-то, чего не может произойти в нормальном театре, чего не бывает в жизни… Однако, это происходит. Вопреки всему. Таков образ невозможной реальности.

Невозможная реальность триумфа Радикального Субъекта невозможна не по причине каких-то материальных препятствий или скептических анализов политологов, с этой точки зрения, всё возможно. Нет, невозможная реальность говорит о своей невозможности перед лицом метафизических представлений о возможности или невозможности. Это действительно вообще не заложено в логику цикла, и именно поэтому она должна наступить, и не благодаря чему бы то ни было, а вопреки всему --  тотально всему. «Всему» не только с точки зрения гиблого человечества, но и с точки зрения метафизической логики устройства Яйца Мира. Там не запланировано ничего, кроме этого переворота.

Невозможная реальность — это не переворот, это что-то принципиально иное, это метафизический срез, который не заложен в описания традиционных сценариев развития — или пульсирования — бытия.  

Но именно такая необычная, неожиданная метафизика является центром нашего духовного дела. Это -- то внутреннее и священное, пост-священное (постсакральное) измерение, которое еще глубже, чем наш традиционализм и наша борьба против современного и постсовременного мира. Поэтому схватить этот элемент очень трудно.

Конец проклятому Совдепу

В своей жизни я пережил несколько потрясающих явлений. В 1982 году, когда я был совсем молодым человеком, я написал песню, где были такие слова: «Конец проклятому Совдепу уже не за горами». Когда я пел ее, она нравилась только Головину. «Конец проклятому Совдепу» звучало в 1982 году как полный бред, потому что Советский Союз стоял мощно, неподвижно, и казалось, тот, кто в него плюнет, просто мгновенно сгинет. Но я понимал внутренне, что у этой железобетонной конструкции сгнила основа. Ее просто не было, этой основы. Я понимал, что эта огромная свинцовая машина  на самом деле зиждется на ничто. И тогда я, вначале немножко наивно, а затем увереннее сказал: «Смотрите — это же всё вот-вот рухнет...» В 1982 году!

Эти куплеты были очень парадоксальны. Там дальше пелось, что когда Совдеп закончится, начнутся хорошие, новые времена, наступит конец Кали-Юги. Для меня всё это было обосновано, я видел советский эон как финальный, и понимал, что он вот-вот кончится. Никому в здравом уме в 1982 году не могло бы и представиться, что это когда-нибудь кончится, говорили, что всё стоит вечно. Это не то, что нынешние времена, путинская Россия, действительно, дунешь — и развалится. Там всё навечно было, и эта вечность просто исчезла куда-то как химера, как галлюцинация, как наваждение.

Казалось, что демократы со своим Соросом, будут в России серьезно и надолго, за ними атлантизм, за ними Америка. Но я вижу с удивлением, как тот же самый набор говорящих, гавкающих голов либералов ельцинской эпохи сегодня шепеляво и картаво повторяет (пусть искаженно и уродливо) наши идеи, на глазах мимикрируя, как какие-то инопланетные животные, влезшие в человеческую кожу .

Невозможное неизбежно

Трудно себе поверить, что мы — коллектив людей с такими экстравагантными, резкими, нонконформными взглядами, -- реально начинаем побеждать, и творить наш мир. Этого тоже раньше представить себе практически невозможно. Но я был всегда уверен, что так оно и будет. Вопреки всему, и не благодаря ничему.

Я хочу закончить тем, что абсолютно убежден в фундаментальности, необратимости и победе нашего дела. Нет инстанций, которые могли бы что-то изменить в необходимом, неизбежном и невозможном одновременно триумфе наших идей, наших позиций и нашей борьбы, поскольку всё это до беспредела, до бездны, до высшего верха, до самого низшего низа фундаментализировано невероятной интуитивной, не до конца понятной никому из нас, не могущей быть до конца понятной, истиной о Радикальном Субъекте.

Сноски:

(1)  Charles Beadelaire «Les fleurs du mal». LXXXIV

L'Irrémédiable

I

Une Idée, une Forme, un Etre 


Parti de l'azur et tombé


Dans un Styx bourbeux et plombé


Où nul oeil du Ciel ne pénètre;

Un Ange, imprudent voyageur


Qu'a tenté l'amour du difforme,


Au fond d'un cauchemar énorme


Se débattant comme un nageur,

Et luttant, angoisses funèbres!


Contre un gigantesque remous


Qui va chantant comme les fous


Et pirouettant dans les ténèbres;

Un malheureux ensorcelé


Dans ses tâtonnements futiles


Pour fuir d'un lieu plein de reptiles,


Cherchant la lumière et la clé;

Un damné descendant sans lampe


Au bord d'un gouffre dont l'odeur


Trahit l'humide profondeur


D'éternels escaliers sans rampe,

Où veillent des monstres visqueux


Dont les larges yeux de phosphore


Font une nuit plus noire encore


Et ne rendent visibles qu'eux;

Un navire pris dans le pôle


Comme en un piège de cristal,


Cherchant par quel détroit fatal


Il est tombé dans cette geôle;

Emblèmes nets, tableau parfait


D'une fortune irrémédiable


Qui donne à penser que le Diable


Fait toujours bien tout ce qu'il fait!

II

Tête-à-tête sombre et limpide


Qu'un coeur devenu son miroir!


Puits de Vérité, clair et noir


Où tremble une étoile livide,

Un phare ironique, infernal


Flambeau des grâces sataniques,


Soulagement et gloire uniques,
-

La conscience dans le Mal!

Подстрочный перевод с французского:

Неизлечимый

Идея, Форма, Бытие,

Частица лазури, упавшая

В пузырящийся и свинцовый Стикс,

Куда не проникает глаз Небес;

Ангел, неосторожный путешественник,

Который соблазнился любовью к уродству

На дне бесконечного кошмара,

Барахтающийся как пловец,

И сражающийся, о как мрачна тревога!

Против гигантского вала,

Который идет, напевая как безумные и

Делая пируэты во мраке;

Заколдованный несчастный,

Тщетно пробирающийся наощупь

Из места полного рептилий,

Ищущий света и ключа;

Проклятый, спускающийся без лампы

К берегу бездны, чей запах

Выдает влажную глубину

Вечных ступеней без перил,

Где поджидают липкие чудовища,

Чьи огромные фосфорисцентные глаза

Делают ночь еще более черной,

Так в ней видны только они сами;

Корабль, вмерзший в полюс

Как в кристаллическую ловушку,

Гадающий: через какой фатальный пролив

Он попал в эту темницу;

Прозрачные символы, совершенная картина

Неизлечимой участи,

Которая дает понять, что Дьявол

Всегда отлично справляется с тем, что он делает.

II

Лицом к лицу темное и светлое

Как сердце, ставшее своим зеркалом!

Колодцы Истины, светлый и черный,

Где дрожит бледная звезда,

Ироничный маяк, адский

Факел сатанинских благ,

Уникальное  облегчение и уникальная слава

- Сознание во Зле!

(2) История царевича Гаутамы покинувшего дворец и ставшего монахом и Буддой, и его аналог в православной традиции в образе царевича Иосафа – дают примеры такого решения.