Православие в ситуации постмодерна: границы и формы компромисса с миром антихриста (итоги семинара)

Семинар «Православие в ситуации постмодерна: границы и формы компромисса с миром антихриста» состоявшийся 28 сентября 2009 года был посвящен присутствию Православной Церкви в мире постмодерна.

Церковь мыслится как единая и неизменная субстанция, которая сохраняет свою самотождественность, и «Врата адовы не одолеют ее» до последнего момента. Сущность Церкви не меняется на протяжение от Пятидесятницы до Конца Мира но радикально меняется социальная среда, в которой Церковь пребывает. Христианство учит, что время имеет начало и будет иметь конец. Эти положения являются неотъемлемой частью христианского мировоззрения. Кто не верит в конец света, и более того, в близкий конец света( ибо Христос сказал: «Близ есть при дверех») не может именоваться христианином.

Существует три стадии существования новозаветной Церкви:

1 Катакомбный, когда Церковь является гонимой, церковь находится в условиях, нехристианской, языческой, в зачастую и антихристианской социальной ситуации. Церковь отстаивает свои идеалы в чуждой среде, и ее идеалом является мученичество за исповедание Христа Богом.

2.Имперский. Уже в начале первого периода апостол Павел в своем Втором Послании к Фессалоникийцам, говорит об «удерживающем»: «ο γαρ μυστηριον ηδη ενεργειται της ανομιας μονον ο κατεχων αρτι εως εκ μεσου γενηται», который будет взят от «среды» (μεσος). Это было истолковано Иоанном Златоустом, как указание на фигуру Императора. и на то, что империя примет Христианство. Катехон отождествляется с Императором, а Император по принципу метонимии уравнивается с Империей. Длится практически 1000 лет. Это время, когда сатана был скован православной империей. Идеал – праведник, соблюдающий кодекс правил  гражданина православной империи.

Эти идеи были утверждены религиозно и социально. Симфония властей, Патриарха и Императора, явилось залогом катехонической достоверности осуществляющегося Православного Царства. Падение Константинополя поставило вопрос о изъятии удерживающего от среды.

3.Апостасийный период . Церковь оказывается в ситуации, когда сын погибели приходит в мир и садится в Церкви. Условие апостасии – это третья форма бытия христианина в мире. Это не просто гонения на христиан, здесь очень важно увидеть подмену внутри самого христианства.

Какие фазы последовательно проходит Русское Православное Царство в этом периоде: Греки принимают унию с католиками, которая отрицает сами основы Византии – затем падение Константинополя в 1453 и, наконец митрополит Исидор,  провозгласивший моление за Римского Папу в Успенском соборе, который  был изгнан из Москвы. Тогда русские провозглашают себя «3 Римом», и 200 лет эта ситуация сохраняется, это было зримым приращением катехонического периода. Когда начинается новая социокультурная ситуация (западные модернистские основания общества и культуры все более влияют на Русь), следует книжная справа. Старообрядцы оценивают ситуацию так: «Начинается апостасийный период, царь больше не является удерживающим, антихрист либо воссел в церкви (беспоповская версия), либо что он вот-вот придет (поповские согласия)». Далее следует новая модель отношения к среде в которой они живут: «Вавилон, Содом и Гоморра». Это идентичность старообрядцев, поэтому диалог с ними является проблематичным.

Некоторые не приняли этой модели, безблагодатности церкви и императорской власти. И хотя в 18 веке с Всепьянейшими Соборами Петра I и бесчисленными немками на престоле было сложно говорить об этом, уже в 19 веке начинается «ползучий консерватизм». Идет возвращение представлений о священной русской империи, что дает основания считать период 18 века  временным помрачением (как иконоборчество). С большевистским периодом снова актуализируется апостасийная  линия: Государь убит, вместо Церкви союз воинствующих безбожников и ОГПУ в кожаных куртках, которое за пение «Аллилуйя» отрезает языки. В категориях апостасии  мыслят и Тихон (Белавин) и Антоний (Храповицкий) и Андрей (Ухтомский). Возникает мысль: Объединиться со старообрядцами перед лицом Антихриста .В этой ситуации возникает новый Социально-церковный идеал новомучеников.

Часть церкви покидает страну и организовывает ЗРПЦ.  Декларация Сергия (Страгородского) воспринимается ими как соглашательством с Антихристом. Затем коммунизм внезапно исчезает. Остается вопрос: Как определить отношение не к Вечной церкви, Небесной, а к среде, откуда взят катехон. Ситуация парадоксальная потому что за  70-летним периодом не  последовало  покаяния и изменения ума. Сейчас ситуация открытая – но люди, бывшие гонителями стали учить моральным нормам. Зарубежная Церковь после падения коммунизма и прославления Царственных мучеников соединилась с МП.

С христианской точки зрения весь арсенал глобальной культуры: наука, технологии, ценностные нормы, либерализм, модернизация, не может определяться никак кроме, как Антихристова прелесть.

Пути выхода два: первый - старообрядческий (или греков на Афоне) – бежать в мать пустыню, никаких компромиссов с миром.

Это часто значит  признать церковь отступничеством – на эту тему были выступления владыки Диомида и Рафаила (Берестова). Все ждут Соборного уложения по поводу апостасии, но Церковь одновременно критикует одни стороны глобализма, но принимает ИНН. Осуждает либеральные нормативы прав человека, выдвигает свои, что было бы невозможно в средневековом церковном правовом поле. Существует неопределенность – как вступить в компромисс с цивилизацией и отказаться от признания мира, в котором доминирует Антихрист.

Второй путь: Если выбрать компромисс – то возможно оказаться в протестантизме или «кочетковщине».

Эта проблематика является не сектантской, а общецерковной. Существует неопределенная идентификация нашего церковного времени, ситуация длится, но. долго этот компромисс не протянет

 В этой ситуации христианин должен быть противником того, что не вытекает из христианских ценностей. Позиция свидетельствования, обличения.  В людом случае необходимо восстановить представление о том, что есть нормативы Церковных взглядов. Взглядов  на структуру времени. на структуру пространства, на политику,  на науку

Если мы будем игнорировать проблему, то мы станем ее следствием. 

«Церковь как информационная модель от Язычества до Постмодерна в свете исследований М. Маклюэна» - координатор академического проекта Волгоградского Государственного Университета «Интеллектуальные среды»  Антон Александров.

В  топике рассматриваемого доклада религия определяется как первичная система символического обмена

1.Религия как первичный медиум между бытием и человеком информирует, формирует, исторгая из себя социальность. Социально-культурные интеграторы, которые находятся в основание общества является пространством элиты. Формула «Media is the message» М. Маклюэна предполагает, что сам формат функционирования символического обмена говорит нам намного больше о бытии, чем сам эксплицитно выраженный дискурс. Сами способы коммуникации, сам формат символического обмена влияет на динамику религиозных представлений.

2.Архаическое общество является обществом устной культуры. Т.е прорыв к бытию происходит через язык, человек проговаривает бытие, пытаясь к нему пробиться за счет это сохраняется имманентная граница между «профанным-Здесь» и «сакральным-Там». За счет этой непосредственности мы получаем замкнутую на себя систему символического обмена, где в циклах вечного возвращения не может появиться ничего нового, а все символические остатки уничтожаются.

3.В определенный момент времени появляются визуальные модели опосредования. По Хайдеггеру люди поддаются соблазну представления бытия , т.е визуализации его. Начав представлять, человек создает более сложные механизмы опосредования. В истории человеческой цивилизации наиболее ярко это проявляется в классической Греции. М. Маклюэн связывает это с появлением фонетического алфавита, поэзией Гомера, философским школами, театром

Это связано с положением Греции как архипелага – необходимостью пристально вглядываться в соседние греческие культуры и чужеродные культуры в рамках ойкумены. Поэтому необходимость устойчивого мира и коммуникации вынудило Греков создать такую социокультурную целостность, которая не зависит от хитросплетения религиозных и политических разногласий. Греция как цивилизация sea-power  была вынуждена пойти на создание системы универсальных эквивалентов

След этапом разделения «профанного-Здесь» и «сакрального-Там» стала концепция творения из ничто, которая разорвала циклическое время и создала новые возможности для абстрагирования и предСтавления.

Церковь как субъект предСтавления, пытаясь догнать ускользающее Бытие, все более рационализировала свое учение, хотя были попытки вернуться к холистской картине мира. Но динамика центробежных сил была столь велика, что наступает Модерн

4.Реформация обнажила кризис креационизма, протестанты сказали – что церковь как медиум их не устраивает. Такие концепции, как  оправдание  верой, оправдание писанием передают право Представления от Церкви к конкретному человеку. Декарт оформляет это юридически, объявив о рождении Субъекта. Лакмусовой бумажкой этих процессов Маклюэн считает изобретение печатного пресса. Новая социальность подчинятся принципу типографского набора - собирание из принципиально однокачественных  элементов. Таким же образом формируется представление о гомогенном пространстве. Печатный пресс становится прообразом конвейера бесконечного роста, накопления и мобильности. Рождается наука, как новый субъект предСтавления, которая сначала имплицитно, а потом и открыто отвергает легитимность церкви как источника истины. Появляются новые социокультурные интеграторы , такие как экономика, политика, искусство, система всеобщего образования. Церковь в этих условиях все больше вытесняется на периферию, и существует как представитель Общины. В этом смысле модерн выступает против модерна не путем репрессий, а путем разрушения общины, превращая общину в общество, разрушая деревню, превращая ее в город.

5. В 20 веке, когда гражданское общество было построено,  когда процесс дезонтологизации был закончен, наступает Постмодерн. М. Маклюэн связывает господство постмодерна с господством электричества: если модерн освобождал человека от Бога, то постмодерн освобождает человека от человека. В данном случае это возможно сделать с помощью внешних, автономных, нечеловеческих технологий. Электричество и увеличение информационного обмена сделало очевидным, что современный ритм жизни несовместим с сакральным ритмом Церкви, что привело к осознанию в Церкви системного кризиса. Второй Ватиканский собор оформил вступление христианства в Постмодерн: Ускорение и Перестройка. Кстати, когда Маклюэна в 1968 г спросили о России, он ответил, что «это архаическая страна устной культуры».Т.о. было принято решение перейти на информационный код Пост-Современности, отказаться от своей идентичности. Однако, учитывая, что медиум, средство коммуникации с помощью тотальности кода определяют в равной степени и воспринимающего субъекта и воспринимаемый объект, Церковь, вырвавшись на экраны монитора, обрекает себя на изгнание из последнего форпоста – Сакрального. Если люди собираются в одном месте, они перестают собираться в другом. И даже если все экраны сейчас станут православными. То люди будут собираться у экранов, а не в церкви. Западная Церковь уже давно пошла по этому пути – открытие музеев.

6.Церквоь будет сжиматься в телевизионные студии, в компьютерные серверы. И Церковь. как носитель архаического кода Традиционного общества, будет уничтожена, как почтовая сеть была уничтожена технологией электронной почты. Церковь, заняв блок в таком виртуальном пространстве, неизбежно виртуализируется сама. Неудивительно, что все религиозные акции, которые имеют медиа-отклик, имеют экстравагантный характер: выступление священников на рок-концертах, заплывы вокруг плавучих храмов, встречи с байкерами. В данном случае в пространстве Церкви может выжить только веселое, ни к чему не обязывающее православие. С другой стороны, в сетевом пространстве все  виртуально равны. Поскольку никакая иерархия невозможно чисто технически, то священник, вступающий в контакт с помощью цифровых технологий, уравнивается в правах со своей паствой. Если Премодерн был эпохой устной культуры, Модерн визуальной культуры, то Постмодерн и Маклюэн, и Бодрийяр и Делез определяют как эпоха тактильной культуры. У Маклюэна есть работа «Медиа – это массаж». Ни к чему не обязывающий массажисты могут только развлекать, растаскивая человека на части, но никак не соединять.

7.Как вывод – Социально культурные интеграторы, которые осуществляют связь с бытием, являются пространством элиты. Проблема в том, что человеческой элиты нет, элита сейчас –это тот, кто обслуживает технику. Но скоро и обслуживать будет не надо. Необходимо просто понять, что через современную технику нам говорит Ничто, и необходимо это осознать, что ее сдерживать.

А. Дугин добавил о близости теории «слабой теологии» современного пост-богослова Джона Капоте, которая избавляет богословские системы от любых вертикальных иерархий, тенденциям, которые описал докладчик.

Доклад Кирилла Товбина "Православие в Постмодерне: освоение новых правил игры":

1.Большинство идеологов и исследователей Постмодерна определяет Постмодерн, как радикальное противопоставление тем принципам, что были заложены в Модерне, в Новом времени, Здравый смысл, естественность К чему возвращается Постмодерн – возможен его поворот к сакральности, к традиции.

Давайте попробуем проследить за некоторыми тезисами Модерна, их разрушением в Модерне и сравнить их с положениями Православия.

1.     Гуманизм, человеколюбие , светская культура, нет ничего кроме человека, человек абстрактизируется. На первое место выходят права человека, человек живет без привлечения сил извне. Что же находится извне – Бог и Дьявол. Когда постмодернисты говорят о конце человека, о некоем игровом отступлении человека в некую сферу бессмысленности. Т.к с точки зрения Модерна есть только человек, а за его границами нет ничего, и смысла. Но с точки зрения православного человека это не так.  Есть сфера Божественного.

2.      Справедливость – человек будет оценен с помощью трудового эквивалента. «Каждому – по потребностям, от каждого – по возможностям» Сэн Симон.

Постмодерн говорит, что справедливость – это утверждение некой властной группы, которая дорвалась до власти. Св.Ефрем Сирин говорит –Бог несправедлив. У католичества – справедливость согласно вере, у протестантов – оправдание делами. В православии – такого нет , возможно что некий бомж прославляется и от его мощей исходят чудеса. Никто из нас не достоин царствия небесного, но Бог нас любит, а Христос за нас распят. Вместо справедливости – ставим некую субстанция, например, милосердие.

3.     Прогресс. Начиная с учения Августина говорится о направленном ходе развития. И если есть другие – задача их подтянуть до своего уровня .Отсюда Фукуяма с тезисом конца истории.  Что есть в Православии – циклическая концепция деградативного времени, где каждый виток- скольжение к концу времен

4.     Сциентизм. «Знание просвещает». Если овладеть опытным языком , то можно построить рай на Земле. Постмодерн отбрасывают этот идеал– отсюда культ безумия, как альтернативы здравого смысла. «Есть твой разум, и мой». Христианство говорит: «Знание надмевает, а любовь назидает». Хотя силен дискурс философии в патристике, к Богу приближает не знание, а любовь . История о святители Никите – дьявол дал знание Нового завета молодому монаху. «Безумие избрал Бог»

5.     Вовлечение смерти в круг повседневности. У Декарта – смерть – это недостаток знания. В постмодернизме смерть - равнодействующий субъект. , что сами авторы доказывают даже своей жизненной стратегией –например, деструкция Делеза. Православие говорит  – кто боится смерти- это грешник. Смерть как определенный зачет

6.     Универсализм знания в Модерне и Полипарадигмальность в Постмодерне . Общее знание для всех нас. Постмодернизм говорит – нет универсального знания. Православие – отсутствие общего одинакового пути для спасения. В одной православной церкви существует многообразность. Главное –единство во Христе

7.Здравый смысл и Радикальная несерьезность. Не надо быть серьезным, невыносимая легкость бытия. Жизнь игра –смысл, который не в цели , а в самой жизни. В Православии - Исполнение  принципов  в рай не заводит. Аскетический идеал служения Христу без награды

Вывод -  Постмодернизм отошел от демонической культуры Модерна, и если мы сможем повернуть это в сторону Христианства, это будет выходом из Постмодерна.

Следующим с докладом выступил директор Центра геополитических экспертиз, представитель РПСЦ Валерий Коровин. «Старообрядчество в постмодерне».

…Я бы развил тезис Кирилла о том, что Постмодерн постулирует отрицание Модерна, добавив, что скорее Постмодерну Модерн безразличен и именно благодаря этому безразличию он и может отрицать какие-то постулаты Модерна. Но так же постмодерну безразличен и Премодерн со всем его наполнением. И это безразличие постмодерна к Премодерну даёт нам возможность поднять такой вопрос - о роли и возможностях старообрядчества в постмодерне, старообрядчества - как проявления Премодерна, самой крайней формы русского Православия. И есть ли у старообрядчества шанс для того, чтобы нанести удар по компромиссу и по той системе, по миру апостасии, о котором говорил в своем докладе Александр Гельевич.

Следует согласиться с етм, что православные массы двигаются к Церкви кто как может, кто боком, кто спиной… и для них нужен ориентир в виде господствующей церкви. Но нужен авангард – я бы взял на себя смелость назвать им старообрядчество...

Коллегаиз Волгограда Антон Александров в своём докладе упомянул фразу М. Маклюэна: «сакральный ритм церкви несовместим с современным миром», отсюда принципиальный вопрос - могут ли старообрядцы в принципе, технологически бросить вызов, противостоять постмодерну, который возникает в силу того, что старообрядцы более других "обременены" сакральностью, которая, как бы, связывает их по рукам и ногам и не даёт им эффективно действовать и т.д. Я хотел бы здесь рассмотреть несколько подобных аргументов.

Основной аргумент тех, кто критикует старообрядчество с позиций современности – оно, мол, ограничивает возможности, возможности оперирования в современной реальности, в контексте постмодерна. Налагает запреты, делает оговорки. в то время, как освобождение от ограничений – есть свобода… Свобода «от».

Но это свобода разложения.

Свобода от старообрядчества даёт возможность нарушить, отступить, сделать то, что запрещено – это свобода разложения, развращения, упадка. Она расслабляет. Наслаждение, телесное удовольствие – нетехнологично, неэффективно, безрезультативно. Обратите внимание на то, что западные «хозяева мира» - люди аскетичные, с жёсткой дисциплиной, самоорганизацией. Свобода нарушить, расслабление, разложение – удел биомассы, социальных низов, отребья. Постмодерн превращает в отребье, создаёт для этого благоприятный фон. Старообрядчество – ограничивает разложение, мобилизует, воспитывает волю, а это и есть залог успеха в современном мире. Старообрядческая система самоограничения и волевой самоорганизации – есть увеличение возможностей достижения успеха как раз в мирских, материальных категория.  Не даром предприниматели староверы были наиболее успешными.

Полноценный старообрядец – всегда обеспечен, в меру своих потребностей, стабилен, психически устойчив. Мобилизован, строг, подтянут, умерен в потреблении. При этом технологичен, эффективен, трудоспособен. Это и есть идеальный потенциал "политического солдата", способного бросить вызов современному миру апостасии ради высшей идеи.

Второй аргумент противников: в старообрядчестве всё основано на вере, они мыслят в категориях веры, ориентируются на абстрактные, недоказанные, не подтверждённые опытом установки. Цели так же не конкретны, т.к. метафизичны, иррациональны для современного материалистического сознания сформированного модерном.

Но… категория веры даёт законченное объяснение всему – от сотворения мира, до его конца. В то время, как прогрессистские материалистические концепции не принимают ничего, что не подтверждено опытом. Сотворение земли, эволюция, появление космоса – всё это человек модерна не наблюдал и опытно не подтвердил, а значит всё это облачено множеством допущений. Интересны примеры, допустим, учебник Кравченко «Социология» гласит: «Не очень много известно нам о первых днях человека. Антропологи не сходятся во мнениях даже относительно времени и места появления человека. Не хватает большой главы, которую надо наполнить воображением». Ну и где здесь чёткость и рациональность? Наполнить воображением... Чистые домыслы, в то время, как старообрядческая традиция даёт полную и чёткую картину сотворения мира. Иррациональную? Не менее иррациональную, чем воображение антропологов и дарвинистов. Рациональная наука опытным путём доказала лишь ничтожную часть того, что всё ещё остаётся неведомым, непонятным, иррациональным, не подтверждённым научным опытом.

То же касается и конца мира. Вся мощь современной науки не в силах вычислить его точную дату, так же, как и определить сценарий конца. В этом смысле традиционная евангельская версия конца мира куда как более конкретна и ясна, как и сценарий, и его граничные параметры, дающие возможность подготовиться.

Отсюда третий аргумент: осмеяние концепции спасения души и её перемещения в рай – какой ещё души? Она материально не установлена, говорят модернисты. Какой рай – его место и форма не установлены, а нахождение не определено.

Но: Попробуйте задать материалисту вопрос о смысле жизни. Зачем… конечная жизнь? Ведь начало реализации любого проекта ограничено конечностью жизни, которая не определена, а точная дата научно не установлена. Поход в магазин за хлебом – и тот не гарантирован успехом. Летящая на красный машина оставляет нереализованным даже этот незамысловатый проект. Зачем богатство, слава, если тело (а наличие всего остального не определено и не доказано) просто закопают, и его съедят черви?

Правильно, незачем… нет никакого смысла в этом.

В лучшем случае, вы услышите лепетание о том, что смысл жизни в принесении пользы другим людям, но эта смысловая цепочка обрывается на выяснении смысла жизни других людей, людей вообще, человечества, ответ на что современная наука так же не даёт, обходясь абсолютно иррациональными литературными концептами о встрече с неземными цивилизациями. В то время, как старообрядческая традиция даёт полный, стройный и законченный ответ о смысле жизни каждого отдельного человека и человечества вообще.

А теперь рационально рассудите: кто более уверен в себе, последователен в своих действиях, спокоен, а кто неуверен (т.к. не понимает смысла своего рождения), непоследователен (т.к. может в любой момент принять любую из мировоззренческих концепций и следовать за ней, а их в постмодерне множество) и беспокоен (недаром Д. Карнеги написал книгу «Как перестать беспокоится и начать жить»)?

Спокойствие и уверенность в себе, ясность понимания всего – залог эффективной, целеустремлённой, последовательной деятельности. Множественность возможных путей осложняет выбор, что приводит к беспокойству и метаниям, а это снижает эффективность функционирования.

Вы скажете, что сильные мира сего – политики, финансисты, бизнесмены – они же не старообрядцы? Вы ошибаетесь. Все "сильные мира сего" предельно завязаны на метафизику, эсхатологизм. Современные мировые элиты, мировая закулиса, хозяева мира – предельно эсхатологичны, суеверны, «религиозны», преисполнены верованиями и предрассудками, потому то Буш и утверждает, что именно «Бог сказал мне, ударь по Ираку…» Но сила Запада в обратном. Не в Боге… В его антиподе.

Таким образом, в старообрядчестве есть чёткий и даже рациональный смысл, и он один, в то время, как в постмодерне его невозможно найти из-за множественности вариантов, даже если он и есть. Постмодерн даёт возможность верить, но «выбрать» веру можно из множества очень плохих, многократно отксерокопированных и случайным образом скомбинированных копий.

Следующий аргумент: старообрядец ограничен Писанием в отношениях с другими людьми, в то время, как не старообрядец может без ограничений обманывать, хитрить, «разводить», поступать «не по христиански», даже убивать или ставить под угрозу смерти, ради достижения своих целей, и никаких ограничений при этом не испытывает. Но, мне кажется, ответ на этот аргумент лежит в области антропологии. Кого считать человеком, а кого нет? Согласно Традиции, человек трёхсоставен, это дух, душа, и тело. О духе здесь давно никто не вспоминает, душа научно не доказана. Остаётся только тело. Традиция отвечает на это так: наличие духа определяет человека. Душа есть даже у животных. Фраза «человек человеку – волк» предусматривает наличие души, а в модерне это недоказанная, запрещённая категория. Но есть организмы, у которых есть только тело. Например, черви. Можно ли обманывать, «разводить» червей, поступать с ними «не по-христиански»? Позвольте мне дальше не развивать этот тезис…

Следующий тезис: Коллективное сознание старообрядца (община) лишает его социальной мобильности, в то время, как атомизированная личность постмодерна свободна и мобильна, а значит социально более адаптирована. Это действительно так. В броуновском движении атомов, движение каждого из них абсолютно свободно. Так же, как и бессмысленно. Постмодерн открывает все возможности направления движения, лишая единственной возможности – двигаться куда-то конкретно. Старообрядческая община – есть коллективный субъект, объединённый общим мировоззрением и финальной целью. Это субъект метафизический, что не мешает каждому отдельному старообрядцу двигаться к конечной (единой для всех) цели по своей траектории. Броуновское метание постмодернистского общества этому никак не мешает, в силу того, что коллективный субъект значительно «весомее».

С практической точки зрения, человек, за спиной у которого стоит «коллектив» - этнос, кровнородственный клан, семья, община – всегда выглядит более убедительно, нежели одинокий, атомизированный субъект. Отсюда социальный "атавизм" – стремление людей сбиться в группы, что бросает вызов постмодерну, т.к. группа опасна для индивидуума, нарушая его права. В пределе – постмодерн усложняет создание любого сообщества. Невозможно сложить даже двух, ибо у каждого из них своё, отдельное, абсолютно уникальное мировоззрение, не совпадающие ни с кем.

В довершение ко всему, старообрядцы отрицают неизбежность прогресса, модернизации, что следует из самого обряда - старого, изначального, нетронутого, неизменного. Т.е. старообрядчество утверждает возможность реверсивности истории, в то время, как человек модерна (постмодерна) подвержен року прогресса, неизбежности изменений, необратимости и линейности истории, и, в конечном счёте – конечности. Современный человек конечен и боится смерти. Тем уступает своему антиподу, для которого конец – есть начало.

Таким образом, старообрядец для человека постмодерна – есть воплощение иррациональности и хаоса. Но Хаоса, включающего в себя и порядок.

Почему мы отпределяем здесь старообрядчеством то, что, казалось бы, относится к православию в целом?

Александр Гельевич сказал, что у нас происходит «Возврат к христианству без сведения счётов с Модерном. Без низвержения сатанинских учений о субъекте и объекте, об эволюции, прогрессе, гуманизме, правах человека, демократии, либерализме, материализме, гражданском обществе, глобализме, толерантности, без поругания современной науки и современной техники, без покаяния за Модерн в целом».

Старообрядчество – то, что отрицалось модерном, но не пошло с ним на компромисс, как новообрядчество. Старообрядчество частично включает в себя (т.е. агрессивно не отрицая) и химеры модерна, относясь к ним равнодушно, ибо оно знает, что такое истина. Хаос включает в себя порядок. И старообрядчество на стороне хаоса тоже.

Старообрядчество не декларирует истину массово, не навязывает, ибо речь идёт о самом главном. Зачем говорить о главном, оно либо понятно (на уровне веры), либо нет (безверие), тогда туда вам и дорога…

Подводя итог своему выступлению, хочу обратить внимание на то, что циклически, в силу своей неизменчивости, старообрядчество стоит дальше, чем постмодерн, идёт за постмодерном, он им преодолён, это зачатки нового эона, нового золотого века.

Как сказал Александр Гельевич в своём выступлении, «не будет покаяния, не будет исповедания ошибки за Модерн, не будет никакого возврата». Но старообрядчество не сдвинулось с места, ему не надо думать о возврате, ибо «ценой исповедания Веры без компромисса и Волей Божией, вопреки компромиссу слабых и шатких была сохранена Церковь. Ценой мученичества сильных, а не приспособления слабых» (Дугин).

«Расширение Церкви без препятствий в Постмодерне возможно только за счет того, что главное препятствие помещается отныне внутри Церкви, а не вне её» (Дугин).

Вне её находится старообрядчество.

Исходя из вышеизложенных тезисов, старообрядчество в условиях постмодерна никак технологически не проигрывает атомизированному человеку, собственно постмодерном и порождённому. Мало того, Постмодерн для старообрядчества - нормальная среда для функционирования. Обладая всеми базовыми и незыблемыми моделями объяснения и понимания всего, старообрядчество использует контекст постмодерна в своих интересах. В отличие от контекста модерна, который просто запрещал старообрядчество путём полного отрицания всей традиции.

Парадоксальным образом закат Романовых, нанесших самый сильный и сокрушительный удар по старообрядчеству, стал «золотым веком» старообрядчества. Так же закат модерна и его трансформация в Постмодерн становится для старообрядчества таким же «золотым веком». Это шанс для старообрядчества завершить этот эон на своём аккорде и бросить вызов тому миру апостасии, который ныне воцарился.

Владимир Игоревич Карпец «Единоверие как проект».

В.И. Карпец ЕДИНОВЕРИЕ КАК ПРОЕКТ (ТЕЗИСЫ ДОКЛАДА)

Экуменический вызов заключается в различиях формы объединения Православия с т.н. инославием, прежде всего, с католицизмом. Ему может быть противопоставлено только твердое единство самого Православия.

Единоверие, возникшее в 1800 г. после Указа Императора Павла и заключавшееся в допущении старого обряда в лоне Господствующей Церкви, имело двойственную природу. Если Император Павел всерьез думал о преодолении раскола XVII в., то синодальное духовенство, прежде всего, «отец Единоверия» митрополит Московский Платон, стремилось к созданию «полицейского проекта» по подчинению старообрядцев к постепенному их переходу на «новины». В XIX столетии эта тенденция была господствующей. Она на долгие годы оттолкнула старообрядцев от Единоверия, а в среде никониан породила отношения к своим братьям-единоверцам как к «православным второго сорта» и «полураскольникам». В то же время трудами выдающихся академических ученых конца XIX в. отношение к древнему русскому благочестию как к чему-то ущербному было поколеблено. Возникает движение за снятие клятв собора 1666-67 гг., что было осуществлено только Собором РПЦ 1971 г. В связи с этим надо обратить особое внимание на роль в этом событии выдающегося архипастыря митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима.

В начале ХХ века Единоверие, как и старообрядчество, переживает расцвет. Этому способствует деятельность таких архиереев, как свмч. Андрей (князь Ухтомский), епископ Уфимский, свмч. Симон (Шлеев), епископ Охтенский, первый единоверческий епископ в истории. О их деятельности сегодня много пишут и говорят. Но нельзя забывать здесь и о роли Царя-Мученика, по чьей инициативе было осуществлено повторное прославление преп. княгини-инокини Анны Кашинской в 1909 г., в свое время «деканонизированной» никонианским духовенством. Это прославление стало подлинным древлеправославным торжеством, в ходе которого вся полнота Русской Церкви молилась древним чином. После него именно Единоверие стало знаменем возрождения Святой Руси и шло в одном ряду с идеями Земского Собора при Государе, идеям народного представительства по образу Московской Руси. Помешала война и последовавший за ней Февраль.

Современное Единоверие воспринимает преемство прежде всего от Единоверия начала ХХ века. Оно особо ценит как полноту канонического общения с Русским и Вселенским православием, так и собственную полноценную укорененность в дораскольной традиции. Единоверие – не один из многих старообрядческих согласов, но совершенно иное явление. Здесь не может быть места ни утрате полноты церковной жизни, ни психологии «малого народа» – двум бедам двух течений в Русском Православии. Единоверческие приходы – это «острова» Святой Руси, с которых может и должно начаться ее возрождение. Оно хранит память и о дораскольной государственности в ее полноте. Так, приходится констатировать, что любые попытки новообрядной канонизации благоверного Царя Иоанна Васильевича Грозного в рамках никонианского обряда пародийны, поскольку утрачено само молитвенное общение, общий молитвенный ритм с Грозным Царем, без чего невозможно и полноценное понимание его места в истории. Единоверие лишено многих видов «прелести», в которые впадает никонианство, в частности, т.н. «младостарчества», оно трезво относится и к супружеству, и к иночеству, восстанавливает традиционное место церковной общины в церковной жизни без придания общине харизматических, протестантских черт, вроде тех, что есть, например, у т.н. «кочетковцев», и т.д. Что особенно важно в условиях «постмодерна», Единоверие создает истинно православный «стиль» – на фоне бесстильности никонианства. Единоверческое богослужение, так сказать, энергийно одолевает мощный разрушительный потенциал т.н. субкультур, в т.ч. «рок-культуры».

Однако, самое главное в том, что Единоверие, не противопоставляя себя никонианству, хранит подлинную память, которая может совершенно неожиданно оказаться тем «засадным полком» Куликовской битвы, который и окажется решающим фактором «восстания против современного мира».

Можно без всяких преувеличений утверждать, что именно Русское старообрядное Единоверие и есть Православие 21 века.

Доклад сотрудника кафедры библеистики ПСТГУ Алексея Андреева «Библейские тексты в рамках парадигм модерна и постмодерна: проблемы автора, читателя и смысла».

В докладе в сжатом виде представлена проблематика понимания библейских текстов в рамках парадигм модерна и постмодерна. Доклад состоит из трех отделов, в каждом из которых рассматривается одна из ключевых проблем герменевтики текста (священного текста, в частности): проблема автора, текста и читателя.
Будет показана специфика постановки проблемы (автора, текста и читателя) в рамках двух парадигм. Будут кратко представлены мнения ведущих мыслителей модерна и постмодерна о каждой из заявленных проблем. Помимо критики определенных положений модернистской и постмодернистской герменевтики, особое внимание будет уделяться возможности синтеза современных философских идей и классического христианского богословия.
В завершении работы предлагается более широкий круг проблем, общих для философии постмодернизма и христианской мысли. Будет обозначена возможность актуализации традиционного христианского наследия в терминах философии постмодернизма.

Тезисы: Можно выделить 3 фундаментальные проблемы современной библеистики

1. Проблема Автора.
1.1. Парадигма модерна: время рождения Автора.  В парадигме Премодерна Бог мыслился как Творец, как автор 2 больших книг: Книги Творения и книги Откровения. Символ веры называет Бога не просто Творцом, но «поэтом неба  и земли». С концом средневековья все атрибуты были перенесены на эмпирического автора. Главные функции – гарант, что в тексте есть смысл . Задача модернистской библейской герменевтики – услышать и понять автора текста. Ролан Барт писал так  «дать тексту автора – означает установить его пределы, присвоить ему окончательное значении и закрыть письмо». В соответствии с этим главный метод герменевтики так сформулировал Жан Кальвин: «Главная задача- дать высказаться самому автору, вместо того, чтобы приписывать ему. что мы хотим сказать». Ф. Шлейермахер призывал «понимать текст лучше, чем понимал его автор». По истечении времени  Библия все более понимается как простой текст. Подвергают критике текст Пятикнижия: в 18 в – Виттер, а в 19. – такие корифеи библейской науки, как Вильгельм Девет и Юлиус Вельсгаузен
1.2. Парадигма постмодерна: «смерть Автора» (Р. Барт в 1970, М. Фуко в 1969). смысловая зависимость «смерти Автора» от концепции «смерти Бога» (Ф. Ницше). Всю постмодернистскую герменевтику Пост-Теолог Марк Тейлор характеризует «как герменевтику смерти Бога» Герменевтика подозрения: З. Фрейд, К. Маркс, Ф. Ницше. Р. Барт: «смерть Автора как рождение Читателя». На месте Автора встает Читатель, автономный творец смыслов. Наиболее ярко это представлено в американском неопрагматизме Ричарда Рорти и Стенли Фишера. В пост-библеистике такую позицию занимает Стэнли Мур. Анализируя Новый Завет он так пишет об авторе Евангелия, апостоле Луке:  «Кем или чем он оказывается? «Лука» - это имя, которое мы присваиваем  самому лучшему толкованию, проекция нашего стремления, «Лука»-воля читателя, «Лука» – это я сам». С Другой стороны такая смерть автора является и началом самого текста. Один из идеологов теологии освобождения, Северино Кроото пишет: «Это физическое отсутствие автора являет собой семантическое богатство. Закрытость значения, обусловленная его Говорящим, сменяется его открытостью»

2. Проблема текста.
2.1. Парадигма модерна. Наследие Аристотеля, его принцип можно назвать герменевтическим реализмом Этот толковательный принцип – «Слово как знак». Онтология текста у модерна это контекст. «Текст вне исторического контекста бессвязен». Господство Историко-Критического метода. Представление о мире: метафоры Словаря и Энциклопедии.
2.2. Парадигма постмодерна. Ж. Деррида: деконструкция логоцентризма. От модернисткой контекстуальности к чистой текстуальности постмодерна. Знак не отсылает ни к реальному образу, ни к предмету в мире. Знак отсылает только к знаку до бесконечности. Постмодернистская экзегеза в сравнении с христианским гностицизмом и каббализмом (У. Эко – «Текст открыт  и способен вступать в бесконечное число сочетаний, чтобы восстановить текст, нужно отвергнуть всякие притязания на смысл, подозревая что каждая строчка скрывает ее один тайный смысл». Интертекстуальность и метафоричность в постмодернизме и классическом христианском богословии. Секрет Текста - в его пустоте. После смерти Автора исчезает сама материя Текста

3. Проблема Читателя.
3.1. Парадигма модерна. Последняя проблема модерна – проблема читателя. Структурализм 1960-х годов говорит:  «Чтобы понять текст, его надо прочитать как идеальный читатель». Идеальный читатель – это образ в уме эмпирического автора, которому он адресует свое послание. Читатель как творец смыслов.

В новом комментарии на Послание к Римлянам апостола Павла мы читаем: «мы рассматриваем послание как литературное сообщение, направленное на то, чтобы убедить адресатов чувствовать, думать, или действовать определенным образом».
3.2. Парадигма постмодерна.  Реальный эмпирический читатель модерна подвергается критике, остаются лишь толковательные сообщества. Так возникает феминистская герменевтика, теология освобождения.. Основной постулат феминистской теории содержится в суждении Элизабет Фиоренза «Феминистская теория утверждает, что все тексты продукт андроцентрической, патриархальной теории и истории. Феминистская текстология перестает быть экзегезой, т.е процессом извлечением смысла, и становится эйзегезой - процессом привлечения смысла. Результат -  вчитывания в текст.
4. Общие выводы.

Так можно проследить полный процесс обессмысливания текста в рамках постмодерна. Модерн, распрощавшись с Богом классической теологии ставит на его место независимого субъекта, но постмодерн избавляется и от него. Сама возможность постмодернистской теологии в учебниках по постмодерну отвергается.
Дальнейшей проблематикой герменевтики  будет обсуждение возможности синтеза между классическим богословием и постмодернистской философией? Главное дело постмодернистской теологии- что она последовательно возражает против всех видов авторитарной текстологии. Теолог Жак-Люк Марион предлагает такой тезис: «вторая заповедь Декалога запрещает идолопоклонство, а сам идол не имеет ни силы, ни власти, как пишет апостол Павел. Властью идола наделяет сам Человек». А. Швейцер сравнивает библейских критиков с людьми, которые смотрятся на дно колодца, но там видят свое изображение. Марион пишет: «Идол действует как зеркало, а не  как портрет». Если мы будем использовать методологию постмодерн, то будем защищены от идолопоклонства. Марион говорит: «Идол – это проекция, а икона –откровение».. Она указывает на реальность, идущую извне, к непознаваемому Богу истинного Христианства.

«Сетевое православие: издержки "подключенности"» - эксперт Центра консервативных исследований социологического факультета МГУ Алексей Сидоренко.

Церковь в начале 90-х воспринималось как нечто юмористическое, как нечто что свое бытие реализует в партизанской форме. В 2000-х происходит революция, связанная с наступлением 2 форматов: формата сотовой сети и Интернет-среды. Церковь сама меняет свое качество из-за использования этих форматов. Сотовые сети ввели форматы СМС молитв и JPG икона превратили отношения Церкви и прихожанина в отношения ТНК и потребителя.

2 этап наступил  с серединой 2000. Если коммерциализация и маркетинговый образ Церкви  был задан в 2000-е , то сетевой этап был фундаментально иным: Сеть была принципиально новой средой.

1.     Сеть не отторгла церковь, результатом стал большой сегмент православной сети, который под маркой Православия до сих пор существует.

2.     Церковь была очищена от ярлыка сектантскости и катакомбности, который придавали ей медиамагнаты  с помощью редакторов ТВ- программ. Церковь стала брендом и автором игрового поля. Но был совершен подлог: в обмен на экспансию сеть выдала инструмент освоения. И этот формат, которым пользовалась Церковь, сконцентрировавшись на смыслах, содержании, трансформировал саму Церковь до основания. Эти форматы превратили посыл Церкви в юмореску. Например Православные социальные сети, православные аниме.

Прецеденты сформировали закон,  дозволено все, что несет флер интертеймента, флер фрик-культуры: исповедь по скайпу, виртуальный иконостас.

Все они оборачиваются злой иронией постмодерна. От сетевых форматах  в реальность проникают тенденции: введение постного меню, православные ночные клубы. Это и есть обратная сторона подключенности. Сеть в обмен на пространство. Качество фундаментально подменено. Ситуация выбора: Отключенность от сети –маргинализирует Церковь, это уход в лес. Подкюченность приводит к фундаментальным изменениям. Необходимы поиски третьего пути.

В последовавшем за этой дискуссией обсуждались вопросы влияния формы на содержания в православной миссии и воцерковления и возможные  пути выхода из сетевого тупика.

Также была затронута концепция Миссионерской деятельности РПЦ МП принятой в 2007, которая благословила прихожан заниматься миссионерством в любых формах и проблема Гуманизма – является ли он законным наследием Христианской Философии, либо является отрицанием Христианских ценностей.  Кирилл Товбин отметил, что все модернистские идеологии являются отбрасыванием Христа как центра мысли и акцентированием динамического аспекта.

***