Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: философия другого Начала. Глава 4.

Глава 4. Das Seynsgeschichtliche

Die Geschichte и Seyn

Существительное «Seynsgeschichte» и образованное от него прилагательное «seynsgeschichtliche» играют огромную роль в философии Хайдеггера и напрямую связанную с проектом разработки фундаменталь-онтологии. Мы видели, насколько глубинным и непростым является этот проект, требующий построения такой онтологии, которая была бы альтернативной всему массиву западно-европейской мысли. Поэтому круг выражений и используемых слов в направлении, связанном с фундаменталь-онтологией требует от нас повышенного внимания.

Прежде чем мы приступим к выяснению значения составного слова «Seynsgeschichte», рассмотрим два входящих в него корня. Seyn мы уже встречали. Это слово, написанное через «y», у Хайдеггера означает бытие в его фундаменталь-онтологическим понимании, то есть бытие не как общее свойство сущего, не как сущность, не как констатацию логоса, построенную на основании рассмотрение сущего через само сущее, но как прорыв в его чистую и свободную от жесткой привязки к сущему стихию, то есть как ничто (Nichts). Теперь обратимся к слову Geschichte, которое переводится на русский однозначно как «история». Но сам Хайдеггер, и к этому мы должны уже были привыкнуть, не просто не соглашается отождествлять die Geschichte и «историю» (die Historie) по-немецки, но противопоставляет их. Поэтому если мы переведем «Seynsgeschichte» как «история бытия», мы попадаем мимо хайдеггеровского намерения. Еще хуже обстоит дело с прилагательным «seynsgeschichtliche», передать смысл которого на русском вообще не приставляется возможным – «бытийно-исторический» или «быто-исторический» не только звучит нелепо, но и отдаленно напоминает совсем иной круг сближений и значений, нежели тот, что имеет в виду Хайдеггер.

Посыл и скачок

Обратимся к этимологии немецкого слова Geschichte. Оно происходит от глагола geschehen, что означает «происходить», «случаться». По первоначальному значению оно близко к немецкому Ereignis⁽²¹⁾ – дословно,  «событие», «происшествие». С этим словом Хайдеггер сближает по смыслу и форме другое немецкое слово «Geschick» (более употребительно сегодня в форме «Schiksal») – «судьба», которое, в свою очередь, образовано от глагола «schicken», «посылать», «отправлять». Поэтому в слове Geschichte как в сообщении о происшествиях (заслуживающих внимания) Хайдеггер читает значение судьбинности, не случайности и еще глубже «посыла». То, что происходит в истории в ее наиболее существенном измерении есть некоторый посыл, который и выступает как то, что случается и происходит, давая этому смысл. Если история есть повествования о происшествиях, явлениях, деяниях и событиях, то Geschichte – это путь смыслов, который идет сквозь история, как то, что в ней послано. История – это конверт, Geschichte – содержание послания. Судьба состоит в том, что все случающееся представляет собой общее связанное и целенаправленное действие, в котором нечто передается от кого-то кому-то через что-то и для чего-то.

Если углубляться в этимологию и дальше, то мы увидим, что оба слова «geschehen» и «schicken» на самом деле восходят к общему индоевропейскому корню -- *skek-, который означал резкое движение, прыжок, рывок, порыв, отрывистый жест, а также бег. В русском языке от этой основы образован глагол «скакать» (в значении «прыгать»). Это важно отметить, так как у Хайдеггера мы сталкиваемся с толкованием слова «прыжок», «скачок» (Sprung) как основного философского действия, водящего нас в область фундаменталь-онтологии. Чтобы перейти от онтологии к фундаменталь-онтологии надо совершить скачок – не просто плавный переход, не эволюцию, не перетекание, но именно резкий и травматический, рискованный скачок, который проходит на бездной (Abgrund). При этом Хайдеггер подчеркивает, что этот скачок может быть смертельным, так как мы стоим на краю пропасти и у нас нет места для разбега.

Собирая все вместе, мы видим, что Geschichte – это не плавно развертывающееся полотно истории, исторического процесса, это совокупность отдельных резких скачков над бездной, предуготовляющих последний и самый важный (самый сложный и опасный) финальный скачок. О содержании посыла этих скачков, предуготовляющих последний скачок, нам сообщает употребление слова Seyn. Так мы узнаем, что отправителем, равно как и получателем этого посыла было само бытие (Seyn), которое оповещало себя о себе через скачки (каждый скачок – это этап философской  мысли, связанный великим философом и его открытиями), чтобы в кульминационной точке (эсхатология бытия) перейти от онтологии (открывшейся как современный европейский нигилизм) к фундаменталь-онтологии. Это и есть Seynsgeschichte.

Seynsgeschichte как соучастие в бытии (Seyn)

Seynsgeschichte – это не просто область мысли или отрасль науки, это резкое усилие распознания посыла бытия (Seyn), заложенного в историческом процессе через расшифровку глубинной философской интенции мыслителей, поднимавших онтологическую проблематику, говоривших о ней косвенно или умалчивающих о ней (что не менее важно). Культура и все общественные и исторические события и трансформации в этой Seynsgeschichte могут служить лишь второстепенными декорациями, далекими следствиями того, что решается в философии.

Seynsgeschichte возможна только будучи осмысленной и утвержденной исходя из горизонта фундаменталь-онтологии. Без этого она будет просто Geschichte, в которой также мы видим и посыл и скачки, но у нас нет уверенности, что мы читаем в этом посыле послание аутентичного бытия (Seyn), а не ложной трансценденции старой онтологии. Например, философия истории Гегеля – это Geschichte, то есть уже не история, но и не Seynsgeschichte. Поэтому Seynsgeschichte и само ее существование зависит напрямую от того, будет ли приняторешение (Entscheidung) о переходе к фундаменталь-онтологии и будет ли этот переход (скачок, прыжок) успешно совершен. Поэтому Seynsgeschichte это проект, а не нечто наличествующее, это не данность, но задание. Если мы сможем обнаружить истину бытия (Seyn) через него само, а не через сущее и не как общее свойство сущее, то мы увидим, чем был исторический процесс на самом деле и что в конечном счете, сообщали нам великие мыслители о последних горизонтах свое мысли. Тогда мы вступим в область Seynsgeschichte, не только осознав то, что было, но и сами завоюем право присутствовать в ней и получим возможность быть в бытии будущего (которое будет). Но если этого не произойдет, и будет принято решение продолжать оставаться под «ярмом» старой метафизики, то у нас не будет даже Geschichte, и останется только мертвая история с ее бессмысленным и бесконечным перечислением деталей прошлого, ничего не говорящих духу последних людей и представляющих собой лишь культурную конвенцию.

Понять посыл бытия (Seyn) можно только в состоянии скачка (прыжка) над бездной, и само это понимание будет высказывание самого бытия (Seyn). Поэтому Seynsgeschichte может в свою очередь служить отправной точкой для всего философствования в рамках фундаменталь-онтологии: прорвавшись к Seynsgeschichte и осмыслив сам о значение этого слова мы уже в силу самого этого события конституируем процесс развертывания фундаменталь-онтологии и выражаем через нас посыл бытия (Seyn).

Но, обратите внимание, стоит нам включиться в соучастие в прыжке, мы не только радикально изменим траекторию и строй нашего действительного существования и двинемся к новым горизонтам по совершенно новому пути, но и впервые откроем то, что по настоящему было в прошлом. То, что было в прошлом, было посылом бытия, который остается всегда неизменно свежим и острым, всегда новым и живым. Поэтому смысл прилагательного seynsgeschichtliche означает схватывание бывшего в пролом как настоящего, становление современниками того, что в прошлом не просто проходило и происходило (этот как раз не так важно и это устарело, это прошло), но что в нем было. Через прилагательное seynsgeschichtliche мы становимся современниками великих идей и великих людей, так как сами поднимаемся на последние высоты, откуда хорошо видно только другие горные пики, а копошение мелкого, происходящее в темных долинах мы не можем разобрать ни применительно к своему времени, ни прежним эпохам. Подлинный мыслитель знает о деталях общества, в котором живет столь же мало, если не меньше, чем о деталях жизни людей далеких эпох. Но ему внятен голос бытия, звучащий из уст древних яснее и громче, чем зуд бессмысленных толп – как древних, так и современных.

Seyn ist Zeit

Такой взгляд на историю как на Geschichte и тем более Seynsgeschichte может вызывать недоумение у тех, кто некритически впитал нормативы западно-европейской онтологии и метафизики как несомненные аксиомы, и привык рассматривать время как нечто объективное или, по меньшей мере, самостоятельное и автономное. Современная философия, наука и, соответственно, современные обыватели⁽²²⁾ мыслят время как то, в чем развертывается бытие.

Но для Хайдеггера Zeit (время⁽²³⁾) не что-то отдельное, или добавочное к бытию, не то, где и в чем это бытиереализуется, не некое априорное условие (пусть субъективное или трансцендентальное – как у Канта).  Для Хайдеггера бытие и есть время, соответственно, время и есть бытие (Seyn ist «Zeit»⁽²⁴⁾).

 Zeit Хайдеггер видит как Seynsgeschichte, то есть развертывание бытия во времени, при том, что бытие мыслится не как нечто отдельное, развертывающееся во времени, но как само время. Однако это не время в естественно-научном понимании (априорный модус существования объекта) и не история к гуманитарных науках (как нечто человеческое – совокупность человеческих деяний, ответов на вызовы и т.д., где субъектом выступает  человек и человеческое). Во времени (Zeit) как Seynsgeschichte нет ни самостоятельного объекта (природы), ни субъекта (человека). Героем Seynsgeschichte является само бытие, оно же время. Это бытие (Seyn) относится к себе самому и к сущему (Seiende), развертываясь как время. Но сразу заметим: речь идет о бытии как Seyn, а не о бытии как Sein! То есть время (Zeit) Хайдеггер понимает фундаменталь-онтологически, а не онтологически.

В таком времени (как в Seynsgeschichte) прошлое в том смысле, в каком оно было, есть. А то, что не есть, того не было! И будущее (das Kunftige) в том смысле, в каком оно будет, уже есть, и обязательно было раньше. На-стоящеевремя есть при-сутствие (parousia) бытия (Seyn), какое-то другое настоящее, кроме как присутствия бытия (Seyn) – ненастоящее «настоящее».

Раз бытие (Seyn) есть время (Zeit), то, соответственно, не всё в истории из того, что нам кажется бывшим, на самом деле было, а многое из того, что было, нам не известно – ровно в той степени, в каковой мы сами не есть (по-славянски это звучало бы: «мы сами несмы»). Здесь можно было бы напомнить формулу поэта и философа Евгения Головина:  кто умер, тот никогда не жил⁽²⁵⁾. То, что прошло и стало прошлым, прошедшим (Vergangene) -- того никогда не было. А то, что было, бывшее, никогда не является Vergangene, оно непреходяще.

Эти соображения необходимы для того, чтобы яснее понимать Seynsgeschichtliche. Речь идет о том, что судьба (посыл) бытия (Seyn) есть судьба (посыл) времени (Zeit), времени как общего  для природного и человеческого, фундаментального, глубокого, изначального явления, предшествующего разделению на естественное и искусственное, обнаруживающееся как таковое в рамках сущего (das Seiende), но совпадающего в своих основах сбытием (das Sein).

Три пласта истории

Введение измерения Seynsgeschichte и рассмотрение времени и его событий и закономерностей с фундаменталь-онтологических позиций выделяет три уровня в том, что обычно именуется общим словом «история».

Показательно, что в русском языке это слово появилось из немецкого в XVII веке – при Петре Первом, а в немецкий оно пришло из греческого -  ἱστορία – через латинский – historia. До этого в русском языке специального понятия не было – исторические сведения сообщались в летописях (в частности, «Повесть временных лет») и литературе церковного цикла (изучение Ветхого и Нового Завета, святоотеческая литература, поучения, жития святых, толковые Палеи и т.д.). Русское слово «былины», «были» и «былички», по смыслу соответствующие хайдеггеровскому Seynsgeschichte в русском обществе прилагались соответственно или к богатырскому эпосу или к полумифологическим, полуисторическим рассказам более заниженного, бытового содержания, что делает эти слова непригодными в данном контексте. В православной традиции Seynsgeschichte точнее соответствует понятия судьбы и промысла. Судьба – это изначальный суд, рассуждение, которое предопределило развертывание мировых событий, определив каждому их них место, порядок и смысл. Промысел – прямая отсылка о божественном мышлении,  Премудрости Божией (софии), заведомо (во время оно, в вечности) упорядочивших сущее, последовательность и характер его  возникновения (genesiz) и исчезновения (jqora). Эти параллели для нас важны потому, что Хайдеггер производит с понятием истории операции, которые, с одной стороны, постоянно оперируют с привычными («школьными») западно-европейскими смыслами конвенциональных понятий и их классических и  общепринятых толкований, с другой, приводит эти понятия к этимологии и изначальному смыслу древних слов, и в третьих, ниспровергает устоявшиеся конструкции и подталкивает к созданию радикально новых – фундаменталь-онтологических. Чтобы русскому сознанию строго следить за тем, что Хайдеггер делает и к чему призывает, необходимо постоянно учитывать дистанцию между русской культурой и русской мыслительной традицией (о русской философии и тем более о русской онтологии я бы говорить пока поостерегся), с одной стороны, и структурой западной ментальности, западного интеллекта, с другой. Борясь с аксиомами западно-европейского историцизма, Хайдеггер сражается с тем, что нам далеко не очевидно и что мы восприняли с Запада поздно, фрагментарно и поверхностно, что успело засорить наше сознание, но не стало полноценной системой априорий, поддающихся при необходимости четкой рефлексии. Поэтому в данном случае следует снова вспомнить, что Хайдеггер говорит о западно-европейской истории, которую (по умолчанию как и все западные люди) считает единственной и универсальной, но что мы совсем не обязательно должны признавать как истину, но теме не менее будем постоянно учитывать, чтобы лучше понять контекст, в котором движется мысль Хайдеггера.

Итак, в истории с позиций Seynsgeschichte можно выделить первый срез, который будет соответствовать онтическому измерению и повествовать о сущем как таковом. Такая онтическая история представляла бы собой рассказ о том одно сущее сталкивалось бы, расходлось бы, конфликтовало бы или мирилось с другим сущим, как сущее рождадось и исчезало, появлялось вновь, изменялось и снова меркло. Чисто теоретически такая онтическая история представляла бы собой документальное повествование о сущем как таковом, но, несмотря на то, что современные историки (особенно «школа анналов») попытались построить такую модель истории на основании кропотливого изучения бытовых заметок, хозяйственных документов и иных практических текстов, фиксировавших рутинный распорядок жизни среднего человека прошлых веков, быстро выяснилось, что достоверной картины о сущем в прошлом мы получить все равно не можем, так как отбор подлежащего документации и, тем более, ее многоуровневая интерпретация (от самих составителей до переписчиков и, наконец, самих историков) отражает все что угодно, только не сущее как оно есть само по себе. Иными словами, имея дело с историей, мы всегда имеем дело с интерпретацией, а значит, не просто с нейтральным описанием сущего, но с таким описанием, которое отражает онтологию и метафизику тех, кто пишет, тех, для кого пишут, и те, кто изучает написанное спустя какое-то время. Онтическая история как совокупность атомарных исторических фактов есть чисто теоретическая гипотеза, не подтвержденная эмпирическим опытом знакомства с историческими документами, которые носят прямо или косвенно на себе следы метафизики.

Этот второй уровень – онтологического или метафизического толкования сущего, развертывающегося во времени, с позиций представления о бытии как о сущности сущего. Эта история и есть история как Geschichte, так как на развертывается в двухуровневой топике – событие и его значение, где значение события отсылает нас к уровню не сущего, но сущности сущего. Раз такая история как Geschichte повествует нам о сущем в его связи с сущностью, то содержание такой истории будет зависеть от той конфигурации, которую приобретает метафизика, определяющая философской аксиоматику той или иной эпохи. Каждая серьезная смена этой аксиоматики будет означать смену исторической парадигмы, и фактически появление новой версии истории. Такая история есть онтологическая история, которая, в конечном счете, концентрирует свое внимание не на сущем, но на метафизическом посыле, который зашифрован в динамическом развертывании сущего и в диалектики многих сущих. Полнее всего эта картина онтологической истории представлена в философии истории Гегеля⁽²⁶⁾, который создал грандиозную панораму не истории людей, вещей и событий, но истории концептов и идей, а точнее Абсолютной Идеи развертывающей свой «посыл» сквозь многообразные диалектические этапы человеческого пути во времени. Хайдеггер подчеркивает, что после Гегеля в этом вопросе достигнута полная ясность: любая история – это повествование не о сущем, но о сущности сущего, то есть рассказ метафизики о самой себе. Западно-европейская история есть, таким образом, повествование о западно-европейской метафизике, то есть история есть не что иное, как история философии.

Онтологическая история есть история Sein, но не Seyn. Она основана на некорректном постижении отношения (Bezug) сущего к бытию. А значит, эта история  подлежит переосмыслению. Это переосмысление представляет собой открытие фундаменталь-онтологического измерения, что предполагает, что не только возведение сущего к бытию (Sein) (как в онтологической истории), но тщательное исследование того, как изменялось понимание Sein в ходе – на сей раз онтолого-исторического процесса. То есть мы не просто конструируем историю как историю Идеи, но рассматриваем историю Идеи (Sein) как ее соотношение с бытием как Seyn.

Здесь мы подходим к самой сути Seynsgeschichte. Seynsgeschichte есть осмысления перипетий бытия как Sein, увиденных глазами бытия как Seyn.

Sein в онтологическом срезе истории

В одном месте⁽²⁷⁾ Хайдеггер дает чрезвычайно краткий, но выразительный набросок основных этапов трансформации Sein в западно-европейской метафизике, что по сути означает построение фундаменталь-онтологической шкалы, в рамках которой следует строить Seynsgeschichte.

Объяснение этой сухой схемы могло бы занять целые тома. Какие-то моменты, поясняющие ее смысл мы рассмотрим позже. Отдельные моменты получили развитие в философии Хайдеггера, другие остались в состоянии нераскрытых интуиций и набросков. Основная линия может быть сведена к следующей схеме.

Seynsgeschichte видит историю не как историю идей или идеи, а как историю трансформации отношения мышления к бытию – и тогда, когда это отношение (Bezug) описывается эксплицитно, и когда – имплицитно. Причем начинается это рассмотрение не с Sein (откуда берет исток онтология), а с Seyn, что постулируется фундаменталь-онтологией и, соответственно, меняет всю философскую топику.

Итак, Seynsgeschichte описывает следующие этапы постановки вместо Seyn (на самом верху, в истоках) иных инстанций: природа – идея – сущность – энергия -  действительность – воля и разум – воля к власти  -- Machenschaft (об этом чуть позже). Здесь можно оборвать цепочку и сказать, что западно-европейская история, с точки зрения Seynsgeschichte, представляет собой деградацию мысли о бытии от природы до воли к власти и механистичности (Machenschaft). В самой двухэтажной онтологической топике, в рамках которой эта история развертывалась, происходили фундаментальные изменения, общим вектором которых было прогрессирующее забвение о бытии (Sein). То есть то, что создало эту топику (мысль о бытии) постепенно терялось из виду и заменялось на все более и более грубые и отдаленные от бытия суррогаты. Иногда Хайдеггер включает в эту цепочку категории, концепты, ценности, мировоззрение и т.д. Но все упирается в «забвение о бытии» или в нигилизм, «опустынивание» (что тоже самое). На каждом этапе нисхождения второй – метафизический -- этаж этой топики все более искажается, извращается, предстает во все более нигилистическом, уродливом (с точки зрения мысли о  бытии-Sein) виде.

Нечто подобное можно встретить и в онтологическом понимании истории, но вместо хайдеггеровского пессимизма мы имеем все шансы встретить либо констатацию, либо оптимизм, утверждающий, что таким образом человек освобождается от внешних ограничений метафизики. Хайдеггер же утверждает, что все это и есть чистой воды метафизика, создавшая эту топику и поддерживающую ее независимо от того, что онтологический аргумент, лежащий в основе этой топики, непрерывно меняется.

«Забвение о бытии» является последней точкой Seynsgeschichte. С этого момента начинается собственно поворот к фундаменталь-онтологии. Seynsgeschichte готовится к радикальному переключению режима – от неаутентичного развертывания Geschichte к аутентичному наступлению Seynsgeschichte.

Первым феноменом Seynsgeschichte в этом новом режиме – ожидания переключения регистра на Фундаменталь-онтологический – является столкновение с «задержкой» (Verweigerung). Казалось бы, точка полночи достигнута, но, видимо, все еще нет. «Всегда это «все еще нет»», изумляется Хайдеггер. Фундаменталь-онтология медлит.

Тем не менее, следующим за этим промедлением моментом является решение (Ent-scheidung). Это важнейшая категория Seynsgeschichte. Решение есть решение о переходе или непереходе к фундаменталь-онтологии (поэтому на схеме слово «переход» взято в кавычки и поставлено с вопросительном знаком). Выбор осуществляется между лишенностью (бытия-Seyn) и его сбыванием. В случае выбора сбывания происходит событие (Ereignis), Seyn открывает свою истину. Далее следует развертывание сущего по линии Seyn, а не по линии Sein, то есть осуществляется фундаменталь-онтология, утверждающая первичность Seyn в отношении Seiende и проявление такого сущего, которое будет мыслится не от себя самого и не от своего общего (сущности), а от бытия (Seyn) как ничто. Это – постановка (Austrag) или Geviert (четверица)⁽²⁸⁾.

Все вместе это выливается в историю  (Geschichte), взятую как Seynsgeschichte.

Язык и глагол «быть» в Seynsgeschichte

Добавив к хайдеггерианской топике измерение Seynsgeschichte мы можем лучше понять, какая возникает симметрия между важнейшими словами и их значениями, относящимися к бытию. Разделив Sein и Seyn, Хайдеггер вынужден выстроить двойную смысловую структуру , связанную с образованием от них вторичных слов.

По линии онтики мы имеем дело с сущим (Seiende). Сущее есть (das Seiende ist) – это вполне корректное онтическое утверждение. Оно лежит в основе языка и мышления. Язык позволяет сущему высказать самое главное, что оно не может сделать никаким иным способом, оно дает возможность заявить что сущее есть. Предикат «сущее», который человеческая речь либо утверждает, либо подразумевает, чтобы она ни рассматривала, делает ее исключительным явлением. Человек есть говорящее сущее, мыслящее сущее, и уникальность этого состоит в присвоении тому, о чем говорится статуса сущего. Этот онтический язык предшествует метафизике и относится к предыстории, к эпохе, когда философия еще не началась, не вступила в свои права. В этом языке видны присутствия Seyn, но это Seyn не осмыслено, оно омывает сущее спонтанно и естественно – помимо человеческой свободы и человеческого выбора. Это Seyn еще не вступает в посыл, в судьбу, в Seynsgeschichte или в Geschichte (историю как онтологическое явление).

Онтический язык – это предыстория и предфилософия. В этом языке сущее есть, но характер этого «есть» не осмысляется. Все сущее здесь живет рядом с другим сущим и еще не разделено от него.

Например, тропинка и заросли. В онтическом предисторическом бытии они могут свободно перетекать друг в друга. Тропинка теряется в лесу и незаметно сходит на нет. Культура теряется в природе. И точно также густые заросли разряжаются сами собой и открывают свободный путь, причем не тогда, когда путник этого возжелал, а сами по себе, образуя дорогу там и тогда, когда ее никто не просил и не ждал. Так сущее свободно играет в самом себе, и то, что оно есть, и то, что есть некто, кто говорит о нем и о том, что оно есть, никак не вредит этой онтический игре.

Когда начинается метафизика, все меняется. Задумавшись о бытии сущего, и придя к выводу о том, что этим бытием является общее свойство сущего, то есть его сущность (Seiendheit, эссенция), человек начинает собственно историю как Geschichte. Тут возникает новый язык. Это язык понятий и категорий. Он вводит в сущее дополнительное сущее – сущность сущего (бытие как Sein, а не  Seyn, а далее природу, идею, ousia, энергию, действительность и т.д. вплоть до воли к власти и глобальной машинерии). В этом языке сущее мыслится и называется отныне на само по себе, но через его соответствие с чем-то еще, с сущностью сущего, с сущим в целом. Это сущее в целом дает и промежуточную инстанцию – между конкретным сущим и сущим в целым (бытием как Sein) возникает сущность этого конкретного сущего, как его основной (бытийное) свойство. Так тропинка становится конкретным выражением «тропинкости», а заросли – «зарослевости». При этом тропинка уже не имеет права потеряется (что это за тропинка, если на никуда не ведет), а заросли должны быть густыми (в противном случае они превращаются в редколесью, в опушку или луг). Между одним сущим и другим сущим возникает бездна, которая покрывается только через обращение к их сущности.

Так возникает особый язык, в котором начинают действовать логические правила, жесткие структуры, а главное, который строится на референции, соотнесении сущего с сущностью, которой может выступать идея, концепция, универсалия и т.д. Сущее раздваивается. Язык из выражения сущего становится навязыванием сущему представлений.

Здесь меняется значение глагола быть. В метафизике, глубинно аффектировавшей язык и мышление западно-европейского человечества, сущее перестает быть само по себе – само по себе оно уже не есть, оно черпает свое бытие из сущности. Оно есть не прямо, а опосредовано, через причастность к сущему. Так возникает концепция бытия (Sein) как сущности (Seiendheit), которое ссужает сущему его главный признак – то, что оно есть. Отныне «есть» уже надо понимать иначе, чем раньше. Есть сущее или нет решает уже не мышление, но философия или выстроенные на ее основе теологии и науки. Сущее отныне как бы есть. Может, есть, а может и не есть, все зависит от чего-то радикально другого, нежели само сущее.

К такому радикальному выводу западно-европейская философия приходит не сразу, но после Канта и Гегеля, у Шопенгауэра, Кирхегора и Ницше, а также в философии феноменологов это становится очевидным. Вначале сущее было в той степени, в какой оно соответствовало идее (Платон). В конце Нового времени сущее стало сущим, потому , что этого требовала воля к власти, разум и представление. В иных терминах, потому, что это было «полезно», «ценно», «удобно» и т.д. Какова бы ни была инстанция, выносящая свой декрет о том, что сущее есть или что его нет, это было уже не прямое мышление и не само сущее, выражающее свое онтически понятое присутствие в бытии.

Здесь Хайдеггер снова пересматривает отношение к слову «быть»  предлагает отнестись к нему иначе – в соответствии со структурой Seynsgeschichte. Сущее в онтическом (предисторическом и предфилософском) смысле есть только в том случае, если мы отвлечемся от метафизик и истории. Накладываясь друг на друга, онтическое и онтологическое путают эти смыслы. Мы не можем смотреть на сущее без учета западно-европейской метафизики и, соответственно, абстрагируясь от Geschichte. Поэтому, когда мы говорим, что сущее есть, мы чаще всего имеем именно онтологический смысл – то есть, что она есть по причастности к бытию как сущему в целом (Sein). Но такое «есть» уже не онтическое «есть», в его безусловном и предонтологическом, нереферентном выражении. Такое «есть» -- это «есть» философии, а не мышления в его онтической простоте и наивности, не «есть» языка. Чтобы провести эту разницу Хайдеггер напоминает о существовании архаической (гомеровской) формы греческого причастия on (сущее), где сохранялся первый звук e – оно звучало не как on, onta но как eon, eonta⁽²⁹⁾. Eon – то сущее онтически, оно есть так, что это не надо доказывать никакими ссылками; on – это сущее в философском смысле, онтологичеcки, что черпает свое бытие из чего-то еще.

Чтобы терминологически упростить эти нюансы, в которых заложена вся суть его философии, Хайдеггер предлагает в определенных контекстах применять к онтическому уровню вместо бытия латинский глагол (existire) «экзистировать», который он старается не переводить на немецкий. Сущее экзистирует. В этом нет никаких сомнений ни с онтической, ни с онтологической точек зрения. А есть ли оно, это вопрос. И хотя в оптике собственно онтики сущее есть, и это очевидно (так говорит язык и прямое дофилософское мышление), это «есть» в пространстве метафизике может быть неверно понято. Экзистирование же сущего не подлежит сомнению.

Глагол «экзистировать» формально на русский переводится как существовать. Но это совершенно неприемлемо для передачи мысли Хайдеггера. Существовать – это то ли быть сущим (онтическое), то ли быть через сущность (онтологическое). И уж никак нельзя использовать его там, где Хайдеггер говорит об экзистенции – как раз для того, чтобы уйти от всяких недоразумений и двусмысленностей относительно соотношения онтики и онтологии и, соответственно, и рассматриваемого конкретного момента Seynsgeschichte.

Но в то же время, опасаясь искажения своей мысли через неверное толкование «есть» Хайдеггер вынужден идти на радикальные языкотворческие шаги и выдвигать новый глагол wesen, образованный от пассивного причастия прошедшего времени глагол  sein (быть), то есть от gewesen. В немецком есть также существительное – Wesen, образованное от этой же формы и обозначающее «суть», «сущность». Хайдеггер, однако, строго разделяет сущность как Seiendheit, то есть бытие, схваченное как общее для сущего и выстроенное, отталкиваясь от сущего, и сущность как Wesen, что выражает на сей раз отношение к Seyn и бытию в его фундаменталь-онтологическом понимании. Wesen как искусственный глагол, который Хайдеггер склоняет – ich wese, du wesest, er, sie, es west, wir wesen, ihr weset, sie wesen – прикладывается к тому, что есть как выражение Seyn, то есть есть по истине Seyn-бытия. Вот здесь как нельзя кстати нам может пригодиться русский глагол существовать, не наделенный, к счастью, вообще никаким философским смыслом, и означающий только факт бытия сущего – без ясных отнесений к онтике, онтологии или фундаменталь-онтологии. Мне представляется, что будет вполне корректно зарезервировать за ним при передачи смысла хайдеггеровской философии именно фундаменталь-онтологического значения. «Существовать» может стать лейтмотивом нового фундаменталь-онтологического языка в его русскоязычном издании. Также в русском языке простая возможность разделить «Seiendheit» и «Wesen», что в немецком означает «сущность» (эссенцию). Seiendheit можно устойчиво переводить как «сущность» (и приписать онтологическое и метафизическое значение), а Wesen как «суть» (и использовать приоритетно в тех темах, которые связаны с фундаменталь-онтологией).

Итак, у Хайдеггера мы можем встретить сущее в трех позициях относительно Seynsgeschichte.

онтически (предфилософски, предысторически): сущее экзистирует (Das Seiende existiert);

онтологически (философски, метафизически, но что можно толковать также и онтически и фундаменталь-онтологически): сущее есть (Das Seiende ist);

фундаменталь-онтологически: сущее существует (Das Seiende west).

      экзистирует

сущее               есть

       существует

«Есть» всегда можно понимать двояко и как «существует» и как «экзистирует» и как собственно «есть» (то есть по принадлежности к бытию как общему для всего сущего). Но в любом случае мы избавимся от русского недостаточно продуманного и поспешного неологизма «бытийствовать», которыми пестрят лобовые переводы Хайдеггера.

Употребление глагола wesen у Хайдеггера является отправной точкой нового языка — того языка, на котором должна говорить фундаменталь-онтология. Этот язык должен стать выражением решения о прыжке к последнему и главному аккорду Seynsgeschichte. Само явление такого фундаменталь-онтологического языка должно быть не просто инструментом Seynsgeschichte, но ее сутью (Wesen).