Политическая теология Карла Шмитта

Предлагаем вниманию читателей портала Центра консервативных исследований реферат студентки социологического факультета Якушиной О.И. написанный в рамках курса профессора А.Г. Дугина "Социология международных отношений".

Содержание: Введение; 1. Политическая теология; 2. Фигура суверена и чрезвычайное положение. Критика либерализма; 3. Принятие решение и диктатура; 4. Дихотомия “друг-враг” в контексте политического; 5. Институциональный подход, структура церкви и немецкая действительность; 6. Значение идей К. Шмитта для современности; 7. Критические взгляды на работы К. Шмитта; 8. Заключение; Список литературы.

Введение

     К. Шмитт был одним из наиболее выдающихся правоведов и политических мыслителей, которые предоставили свою активную помощь режиму национально-социалистической Германии. В связи с этим его фигура вызывает множество дискуссий, и существует как множество сторонников его идей, так и критиков К. Шмитта как пропагандиста нацизма. Такая отрицательная оценка его деятельности сложилась во многом в связи с его поддержкой закона “О предоставлении чрезвычайных полномочий”, согласно которому кабинет А. Гитлера имел право в течение четырех лет или до смены власти осуществлять законодательные функции без участия рейхстага. И сейчас продолжаются дебаты о том, что К. Шмитт стремился уничтожить либерализм и демократию в пользу национально-социалистической партии, или на самом деле он лишь указывал на слабости Германии и необходимые реформы, чтобы предотвратить окончательный распад того, что осталось от Веймарской республики. Также широко обсуждалась природа взаимоотношений между работами К. Шмитта, написанными до и после прихода к власти национал-социалистов, - было ли одобрение такого режима результатом  его оппортунизма и безнравственности и закономерным итогом уже существовавших в его работах нацистских настроений, или вынужденным механизмом самосохранения. Следует отметить, что хотя К. Шмитт защищал революцию А. Гитлера, его собственный задокументированный критицизм по отношению к национал-социалистической идеологии, вызывал с их стороны к нему множество подозрений. С 1935 г. за ним следило СС и его жена сербского происхождения была обвинена в шпионаже для врагов Третьего Рейха.

В конце Второй Мировой Войны К. Шмитт допрашивался американским прокурором Р. Кемпнером на Нюрнбергском процессе. В одном из даваемых им свидетельств в апреле 1947 г., на вопрос Р. Кемпнера о том, были ли им предоставлены какие-либо интеллектуальные основы для военных преступлений, преступлений против человечества и расширения и распространения национал-социалистической власти, К. Шмитт отрицал это. Более того, его ответ состоял  в отсылке к произведению Ф. Шуберта “Wandern ist des Müllers Lust” (в русском переводе “Прекрасная мельничиха”, в центре сюжета находится юный мельник, отправляющийся странствовать в поисках счастья). Он считал себя лишь интеллектуалом, который был движим любопытством. И такая фраза “Wandern ist des Müllers Lust” означала для него удовлетворение осознания того, что им испытывается нечто новое. К. Шмитт также продолжил эту мысль тем, что это как удовлетворение, получаемое этнологом, когда он видит новое племя Каффиров.[1] В результате он был отпущен после почти двух лет заключения, и ему была запрещена преподавательская деятельность.

    В связи с этим представляется необходимым упомянуть некоторые аспекты взаимодействия К. Шмитта с национал-социалистической партией, в которую он вступил в мае 1933 год. и стал их идеологом и “коронным” юристом. Он работал над рядом национал-социалистических законов (например, Relchsstatthaltergesetz, Gemeindeordnung) и в 1934 г. оправдывал убийство Э. Рёма, с которым у А. Гитлера возникли разногласия, и Э. Рём был обвинен в заговоре. К. Шмитт считал такие меры необходимыми для государства. В том же году он опубликовал статью “Фюрер защищает закон”, которая вышла вскоре после “Ночи длинных ножей” А. Гитлера, действия которого он назвал легальными и отважными, поскольку именно Лидер является тем, кто одновременно есть и создает закон. Отчасти такая поддержка К. Шмиттом национально-социалистического режима была связана с его абсолютной ненавистью по отношению к либерализму и парламентаризму. Для него диктатор был намного демократичнее, чем любая парламентарная система. Позиция “государство как ночной сторож” была недопустима, а парламентские дискуссии, по его мнению, вели к замедлению процесса принятия решений. И такие взгляды были оправданы в свете исторических событий, происходивших в Германии до прихода национал-социалистов.

     К. Шмитт восхищался идеями английского философа Т. Гоббса и соглашался с его позицией о том, что человек по своей природе зол и его естественным состоянием выступает “война всех против всех”, что и является политической действительностью. К. Шмитт писал о том, что Т. Гоббс видит, что человек намного более асоциален, нежели животное: полон страха и ужасного беспокойства за будущее; всегда непреклонен и готов растоптать разум и логику ради получения моментного преимущества. Заметный отпечаток на концепциях обоих ученых оставил тот факт, что они создавали их в условиях кризиса, когда существовала необходимость поиска основы для  политического порядка и безопасности. В случае Т. Гоббса – это была Английская Гражданская Война, К. Шмитта – кризис Веймарской республики.

     Поэтому невозможно считать выбор в пользу поддержки национально-социалистического режима Германии, который сделал К. Шмитт, невежественным или основанным на корыстной амбиции. Он и в своих ранних работах интересовался радикальными способами выражения силы, которые можно обнаружить в абсолютизме католической доктрины, а также и в тех формах политического, которые проявлялись в последние годы существования Германской империи Вильгельма Второго. Католицизм и интерес к власти объясняли столь сильное отвержение К. Шмиттом либерального парламентаризма, и поддержку им диаметрально противоположного режима. А также не стоит забывать о Ноябрьской революции, связанной с созданием Веймарской республики, а затем последующем приходе к власти национал-социалистов. В сложившихся условиях, состоявших в бесконечных кризисах Германии, существовала объективная привлекательность и очевидная необходимость такого радикального движения.

     Предварительно можно очертить основные идеи К. Шмитта следующим образом: концепт “друг-враг” как сущность политической системы; состояние “чрезвычайной ситуации” и взаимосвязанная с этим фигура суверена; а также связь этого с конкретной ситуацией современной ему Германии в форме идеи “Führerprinzip ”, которая делала законной действия и полномочия Фюрера как суверена.

Политическая теология

     В данном докладе будет рассмотрена работа К. Шмитта “Политическая теология”, которая является в некотором роде комплементарной по отношению к “Понятие политического”, поскольку в нем К. Шмитт расширяет сферу размышлений о политическом, чтобы придти к четкому пониманию природы государственности и суверенитета.

     Вера К. Шмитта в суверенность объясняет его в противоречие с Веймарской конституцией, которая разграничивала власть между президентом и рейхстагом. После многочисленных кризисов, приведших к росту политической нестабильности, К. Шмитт советовал П. фон Гинденбургу править как конституционному диктатору, сохраняя государство благодаря расширению полномочий данных в статье 48, пока опасность для Германии не пройдет. Последствия немецкой депрессии, распространение преступлений на улицах городов и невероятная скорость подъема электоральной силы национал-социалистов – всё это требовало устойчивого национального руководства, способного ответить на вызов чрезвычайных обстоятельств. Концепция К. Шмитта была ответом на конституционные кризисы Веймарской республики, а центром критики стала статья 48 Веймарской Конституции[2]: “Если какая-нибудь область не выполняет обязанностей, возложенных  на неё конституцией или имперскими законами, то президент империи может понудить её к этому с помощью вооружённой силы. Если в пределах Германской империи серьёзно нарушены общественная безопасность и порядок или если грозит серьёзная опасность такого нарушения, то президент империи может принимать меры, необходимые для восстановления общественной безопасности и порядка, в случае надобности с помощью вооружённой силы. С этой целью он может временно приостанавливать полностью или частично гарантии основных прав, данные ст. 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153. О всех мерах, принятых на основании разделов 1 и 2 этой статьи, президент империи должен немедленно доводить до сведения рейхстага. Эти меры подлежат отмене по требованию рейхстага. В случае опасности промедления правительство одной из областей может принять на своей территории временные меры, соответствующие указанным в разделе 2. Эти меры подлежат отмене по требованию президента империи или рейхстага. Подробности определяются имперским законом”.

К. Шмитт стоял на позиции расширения власти президента в случае чрезвычайной ситуации, которая не должна каким-либо образом ограничиваться рейхстагом. Только это, с его точки зрения, могло помочь справиться с политическим хаосом, сложившимся в Германии 1920-х годов. Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу. Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок. Значит, необходимо создание нормальной ситуации человеком, который однозначно решит что выступает нормальным состоянием. Всякое право - это ситуативное право. В этом состоит сущность государственного суверенитета, который юридически должен определяться не как монополия власти или принуждения, а как монополия решения.[3]Именно видя отсутствие способности либерального парламента принять решение для того, чтобы Германия могла выжить, К. Шмитт вступил в национал-социалистическую партию и пытался реформировать теорию права изнутри.

     Первой фразой своей книги, в главе под аналогичным названием “Политическая теология”, К. Шмитт сразу постулирует: “Все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия”. Это так, не только исходя из исторического развития, в котором они перешли от теологии к теории государства, где фигуру всемогущего Бога занял всемогущий законодатель, но и обладание сходной структурой. В качестве примера, К. Шмитт проводит аналогию между понятием чрезвычайной ситуации в юриспруденции  и чуда в теологии.[4] Исходя из данной идеи, он обосновывает, что факт секуляризированной теологии всегда должен оставаться во внимании исследователя при рассмотрении современных политических теорий, хотя может утверждаться, что политика полностью освободилась от этого или даже противостоит всем религиозным факторам. Политическая теология не означает непосредственной связи с религией и религиозностью как таковой. К. Шмитт стремился выявить структурные параллели между теологическими и политическими концептами. Здесь прослеживается влияние Т. Гоббса, когда он предлагал свою секуляризированную, рациональную политическую теологию с фигурой Левиафана.

     В связи с этим он пытается проследить историю взаимосвязи теологии и политики. В учении о государстве XVII в. монарх отождествлялся с Богом и занимал в государстве место, в точности аналогичное тому, какое полагается в мире Богу. К. Шмитт приводит слова Атже о том, что государь – это картезианский Бог, который был перенесен в политический мир. Он также обращается к Ж.-Ж. Руссо, указывая на то, что он применял к суверену ту же идею, что философы составили себе о Боге, то есть, что он может сделать все, что пожелает, и это всегда осуществляется во благо, потому что суверен не может желать зла. Когда же естественнонаучное мышление всё  больше распространяется, то юридически-этическое мышление, которое преобладало в эпоху Просвещения, вытесняется. “Суверен, который в деистической картине мира, пусть и вне мирового целого, оставался все же механиком огромной машины, радикальным образом вытесняется. Машина работает теперь сама по себе”. Люди всё больше утрачивают трансцендентные представления. Тем самым истории развитии теории государства приходит к тому, что устраняются все теистических и трансцендентных представлений и появляется  новый тип понятия легитимности. На место монархической приходит демократическая идея легитимности.[5]

В этом контексте К. Шмитт выводит ряд взаимозависимостей между ними. Во-первых,  современные политические концепции являются секуляризированными теологическими, потому что они имеют свое историческое происхождение от них. Во-вторых, что вытекает из первого, они обладают аналогичным местом в структурировании социального. Аналогию между теологическими и юридическими концепциями, предполагает, что реальность структурирована определенным образом, и существуют определенные“места”, исторически заполненные типичными религиозными фигурами, и которые в современности переходят к мирским-политическим.

Таким образом, утверждает К. Шмитт, политическая теология состоит в анализе соответствий между юридическими, политическими понятиями определенной эпохи и метафизическими понятиями того же времени, которые принимаются как должное этой самой эпохой. Однако его анализ не только сконцентрирован на исторических или социологических процессахсекуляризации, но он стремится раскрыть саму структуру реальности, которая неизбежно ставит в центр верховную власть. Поэтомупри переходе от традиционного уклада к современности политическая теология предполагает перемещение трансцендентнойфигуры, Бога традиции, выступавшего основным и обязательным  источником легитимности порядка. В то время как Бог заранеезанимал место этого абсолютного источника, то теперь, в условиях секуляризации, это место должно быть заполнено мирскойфигурой. Т.к. если этот Бог был свергнут, то место, которое им занималось в организации социальной структуры, - нет. Секуляризация означает, что институты и понятия современности неким образом извлекаются из сферы священного. Это предполагает, что современность не полностью автономна, как об этом говорили идеологи Просвещения и продолжают обсуждать в современном дискурсе и сейчас. Итак, это означает, что модерн не представляет новое начало, а является перемещением традиционных теологических институтов и концептов, хотя и выглядит как разрыв с тем, что поддерживало политический порядок в пре-модерне. Предполагается разрыв в одном измерении, но обнаруживается, что политический порядок нуждается в неком абсолютном основании.

В этой интерпретации политическая теология не образует код, по которому мы можем понять политическое в целом, но иллюстрирует конкретный способ бытия современной политики. Она выражает исторический и концептуальный контекстпроисхождения современной политической категории.[6]

Фигура суверена и чрезвычайное положение. Критика либерализма

Работа К. Шмитта “Политическая теология” начинается с утвеождения: “Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении”[7]. Это и является базовой характеристикой того, что значит быть сувереном. Решение о чрезвычайном положении означает объявление, что опасное положение для государства достигло такого масштаба, что превышает нормы существующегоправопорядка. Также следует обратить на само построение фразы, потому что такая формулировка указывает на то, что, чтобы принимать решение о чрезвычайном положении – это не только решать, что конституирует ситуацию как чрезвычайное положение, но и определять, как реагировать и действовать в соответствии с обозначенным  положением.

Таким образом, центральным понятием “Политической теологии” выступает чрезвычайная ситуация в связи с понятием суверена. Сама сущность суверенности состоит в способности и власти принять эффективное решение за пределами нормальной политики и ее правил. С точки зрения К. Шмитта исключительность более интересна, нежели правило, потому что правило не доказывает ничего, а исключение доказывает все. Оно не только подтверждает правило, но само правило существует только благодаря исключению. В отличие от нормальной ситуации, когда автономность и самостоятельность момента решения сведены к минимуму, норма разрушается в исключительном случае. И все же решение должно быть принято, если суверенное образованиехочет продолжать свое существование. Решение освобождается от любого ограничения нормой и становится в собственном смысле слова абсолютным. В исключительном случае государство приостанавливает действие права для самосохранения. Два элемента понятия “право-порядок” здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность. [8] Само понятие “чрезвычайный” означает нечто отличное он нормального состояния дел и что оно не подчиняется обычным способам решения сложившихся проблем. В чрезвычайных обстоятельствах, когда нормальное состояние дел нарушено, правовая норма более не применима и не может исполнять свою обычную регуляторную функцию. Соответственно для восстановления правового порядка, необходимо быстро реагировать для исправления сложившейся ситуации. К. Шмитт подчеркивает, что правовые нормы ограничены в своей сфере применения теми ситуациями, где преобладает нормальное состояние дел и функционирование государства без помех. Кризисы подрывают такую основу правовых норм, и они перестают быть эффективными.

     Описывая чрезвычайную положение, К. Шмитт указывает, что точные детали таких обстоятельств не могут быть ожидаемыми, и в правовой норме невозможно детально сформулировать, что может произойти в этих обстоятельствах, особенно когда речь идет о критическом положении и как его устранить. Исключительный случай - случай, не описанный в действующем праве - может быть в лучшем случае охарактеризован как случай крайней необходимости, угрозы существованию государства, но не может быть описан по своему фактическому составу. Содержание юрисдикционной компетенции в таком случае обязательно должно быть неограниченно. Наибольшее руководство, которое конституция может предоставить, - это указать, кто может действовать в таком случае. Действия в условиях чрезвычайного положения не должны подлежать контролю, их осуществлению не должна препятствовать система сдержек и противовесов, как это происходит в случае либеральной конституции. Лишь суверен решает, есть ли критическое положение, а также то, что должно быть сделано, чтобы устранить его. Суверен стоит вне нормально действующего правопорядка и все же принадлежит ему, поскольку он компетентен решать, может ли быть приостановлено действие конституции.[9]

     Используя терминологию чрезвычайного положения, К. Шмитт связывает суверенность и существующий порядок. Суверен – это пороговая фигура, он одновременно внутри и вне закона. Такой парадокс выступает в качестве концепции фундаментального порядка для К. Шмитта. Итак, когда нормативный, предписанный набор правовых правил не справился, общество связанное таким законом, оказывается в состоянии крайней опасности (äußerster Not). Государство, орган единства, само оказывается под вопросом. Соответственно суверен должен принять решение, что делать, чтобы восстановить то нормальное состояние, которое существовало до кризиса. Суверен – это фигура, представляющая единство государства, и он может вмешиваться, чтобы восстановить это единство, когда правовые механизмы не соответствуют требованиям сложившейся обстановки. Тем самым суверен по сути не стоит над законом, потому что защита самого существования политического сообщества - это защита фундаментального порядка, стоящего в истоке происхождения всей законности.[10]

     Такая концепция тесно связана с разработкой К. Шмиттом  понятия суверенитета как ключевой конституционной проблемы и важного вопроса повседневной правовой практики. Изначальным пунктом рассмотрения К. Шмиттом данного аспекта выступает разрыв между правовыми нормами и фактической ситуацией. Идея, выраженная в том или ином законе, норме не может осознать сама себя и осуществить действие, соответственно необходимо принятие решения, которое преодолеет такой разрыв. Можно проиллюстрировать соответствующим примером, подставив переменные в такую формулу: в качестве идеи берется закон о войне, фактом выступает насильственный распад государства, а принятым решением будет гуманитарная интервенция. Гарантия, что решение принято (в конечном счете, независимо от его основного содержания), является важнейшей характеристикой правовой формы для К. Шмитта. [11]

Итак, состояние чрезвычайной ситуации может быть определено как те политические решения, которые не подчинены установленным правовым нормам и когда возможен выход за пределы закона. К. Шмитт приходит к выводу, что как бы враждебнолиберальные настроения не относились к этому, даже они должны понимать, что всегда будут существовать чрезвычайные ситуации; и что, решения в таких случаях будут определены, если не решением истинного суверена, то решением буржуазии, или тех, кто имеет средства для этого в данный конкретный момент времени. Воля общественности все равно будет игнорироваться.Независимо от того будет ли внимание либеральной демократии больше сконцентрировано на теологии, метафизике, морали или экономике, К. Шмитт делает вывод, что всегда присутствует “скрытый империализм”, который может осуществляться в такихнациональных государствах. Также, говоря о либералах, он отмечает, что они желают личной государственной власти, независимой воли и самостоятельного деяния (т.е. монарха), но  делают его лишь исполнительным органом, а каждый из его актов - зависимым от одобрения министерства. “Ненависть к монархии и аристократии тянет либерального буржуа влево; страх за свое имущество, которому угрожают радикальная демократия и социализм, тянет его снова вправо к могущественной королевской власти, войско которой способно его защитить; так он колеблется между обоими своими врагами и хотел бы обмануть обоих”. Для буржуазии идеал политической жизни состоит в том, чтобы дискутировала не только законодательная корпорация, но и все население, чтобы истина получалась сама собой путем голосования. На самом деле это просто способ уйти от ответственности, и чрезмерное внимание привлекается к важности свободы слова и печати, чтобы, в конечном счете, не нужно было принимать решение. Переговоры, дискуссии, выжидание – упование на то, что окончательное столкновение и решающее сражение можно будет превратить в парламентские дебаты, чтобы вечно откладывать посредством вечной дискуссии.[12] Это был тот аспект конституции либерального национального государства, который К. Шмитт стремился исправить и обратить на него внимание других исследователей.

     Постановка вопроса “кто решает”, а не “как решает” стала одним из основных пунктов критики К. Шмиттом либеральных нормативных подходов, стремящихся поставить решения суверена в предопределенные нормативные процедуры. Тем самым субъективные решения сводятся, насколько это возможно, до институциональных формальных и рациональных процессов.

Атака на либерализм в целом исходит из того факта, что чрезвычайные ситуации вообще существуют. Этот подход потерпел крах  еще на том этапе, когда решил сделать вид, что может существовать абсолютный нормативный порядок. Следуя руководству естественных наук, которые, согласно К. Шмитту, опять же не осознают возможности исключений в природном мире, либерализм представляет взгляд на право, основанный на универсализме, генерализации и утопичной нормативности, где не существует чрезвычайных ситуаций, которые на самом деле являются одним из центральных феноменов в мире. Это случайные, срочные и обычно непредвиденные события или ситуации, где необходимо сразу же предпринять действия по устранению сложившихся обстоятельств. В таких ситуациях чаще всего нет времени на предварительную рефлексию, размышления и нет готовых заранее спланированных рецептов решения проблемы. По мнению К. Шмитта, наличие чрезвычайных, исключительных ситуацийопровергает формальный подход либерализма, где утверждается, что заранее установленные общие нормы распространяются на все возможные ситуации. Таким образом, чрезвычайность требует конкретных решений, которые не могут быть ограничены иликакими-либо априорными правилами.[13] руководимы

     Исходная критика К. Шмиттом статьи 48 делает очевидной анти–либералистскую направленность “Политической теологии”. Либерализм – это политическое прикрытие Просвещения, которое исходит из определения И. Кантом Просвещения как наличия мужества пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-либо другого. Либеральная политика сформулирована в терминах прав и обязанностей автономных индивидов; государства в терминах договорных соглашений между этими индивидами; политической легитимности в терминах легальности. Для К. Шмитта опыт Веймарской республики был лучшей иллюстрацией того, что либеральное государство пытается подавить вопрос о суверенности просто разделением и взаимным контролем компетенций.[14] Столь активная позиция в отвержении статьи 48 и требование ее правильной интерпретации о границах власти главы государства в случае установления чрезвычайного режима отражала тот конкретный контекст парламентского паралича, в котором оказалась Веймарская республика. К. Шмитт подчеркивал, что нельзя допускать, чтобы такие ситуации вели к политическому хаосу, и порядок должен быть обеспечен.

Принятие решения и диктатура

     Такая очевидная децизионистская (англ. decision - решение) позиция К. Шмитта отчасти базируется на критике того, что нормативистские подходы не способны справиться с ситуациями, в которых юридически высший орган  не имеет реальной возможности принимать решения и выносить их в соответствии с установленными процедурами. Указанный разрыв между фактической ситуацией и правовой нормой не может быть закрыт, что ведет к опасной деформации всей  нормативной системы. Так называемый позитивизм и нормативизм немецкой государственно-правовой науки в эпоху Германской империи и Веймарской республики был деградировавшим и держался просто нормативной силы фактического, а не подлинного решения.[15]

     Отношения между действительной властью и юридически высшей властью, что К. Шмитт обозначает как “проблема суверенности”, становится важной правовой проблемой. В таких условиях тот, кто держит в своих руках фактическую власть навязать решение, должен стоять выше объективированных нормативных процессов и юридически высшего органа, чтобы спасти саму сущность правовой формы, то есть уверенность, что решение будет принято и порядок сохранен. Эта децизионистсая перспектива, таким образом, делает существование и эффективное функционирование нормативного порядка зависимым от наличия актуальной, юридически не-производной от другого органа силы, которая может принять решение о том, является ли данная ситуация той, в которой формальные и рациональные процессы не справились, и что должно быть сделано в ответ.

     В такой интерпретации политика оказывается в междоузлие закона и исполнительной власти, которое в свою очередь основано на вопросе о том, когда необходимость легального нарушения  и политического решения в условиях демократии превращаются в становление диктатуры. [16]

     Но суверен для К. Шмитта - это вовсе не “суверенный диктатор”, который создает новый правопорядок во имя своих людей, описанный в работе 1921 г. “Диктатура” с выделением двух типов диктатуры – комиссарской и суверенной. Комиссарская диктатура, несмотря на все полномочия у главы государства, существенно ограничена рамками существующего конституционного порядка и следует тем процедурам, которые диктует конституция. Суверен может защищать лишь то, что уже есть и установлено. Он может внести некоторые изменения в законы, но не может осуществлять коренных изменений в государстве. А при суверенной диктатуре упраздняется весь правовой порядок, и она подчинена цели вызывать целиком новый порядок.

“Политическая теология”, опубликованная всего через год после “Диктатуры”, представляет собой отход от обозначенной прежней позиции К. Шмитта по вопросу о чрезвычайных полномочиях и переход к революционной модели чрезвычайного режима. Если его прежняя позиция характеризуется одобрением модели диктатуры, основанной на том, что данные полномочия даны кем-то, и понятие нормы оказывается главенствующей при подчинении ей чрезвычайной, то новая формула К. Шмиттаобращается к модели суверенной диктатуры. С такими идеями он выступает в определенной степени современным Н. Макиавелли. К. Шмитт заменяет классическую модель ограниченных полномочий в случае чрезвычайного положения моделью неограниченныхдиктаторских полномочий. В соответствии с этой новой моделью исключение характеризуется как неограниченные полномочия, и означает приостановление всего существующего порядка. Но более существенным является власть суверенных диктаторов не для приостановления правовых норм, а активного изменения существующего правопорядка и трансформирования его полностью или частично в нечто иное и новое. Другими словами, норма становится подчиненной чрезвычайной ситуации, что переворачивает отношения между этими двумя явлениями. То, что К. Шмитт осуществляет в “Политической теологии” не ограничено изменением ролей между, с одной стороны, обычным правопорядком и  нормальной ситуацией, а с другой - чрезвычайной ситуацией. На самом деле, новая позиция К. Шмитта исключает вообще понятие нормального и заменяет его исключением. В этом отношении нет места, чтобы продолжать говорить о правиле и исключении. Исключение становится всем, а правило сводится на нет.[17]

     В связи с раскрытием сущности чрезвычайного положения в “Политической теологии”, становится ясно, почему К. Шмитт не мог больше поддерживать комиссарскую диктатуру, при которой власть принятия решений распределена по различным органам, таким как консульства, сенат, сам диктатор. Но тем самым альтернативная модель К. Шмитта, которую он предлагает на смену либеральной, ставит во главу фигуру суверена. Если либерализм слишком полагается на нормативное, и, по сути, утопическое видение природы структур, то К. Шмитт предлагает слишком гибкую альтернативу подчинения всего порядка  прихоти суверена.

     В завершение, необходимо отметить, что в подходе к чрезвычайному положению К. Шмитт обосновал несколько важных аспектов, которые ранее не рассматривались. Он в целом отступил от традиционного дискурса, существовавшего еще со времен Римской республики, где мир рассматривался как две взаимоисключающие части, т.е. нормальный случай, обычное состояние дел, отделено и явно разграничено по отношению к чрезвычайной ситуации. Более того, такое направление мысли о чрезвычайных ситуациях рассматривало данный феномен как временный и исключительный по отношению к непрерывной нормальной жизни. К. Шмитт ставит под вопрос такой подход, переворачивая отношения между нормальным и чрезвычайным. [18]

Дихотомия “друг-враг” в контексте политического

    Чтобы полностью осознать значение чрезвычайного положения, необходимо помнить о том, что это понятие является чистейшим выражением и отражением политического. В работе  “Понятие политического” (1932 г.) К. Шмитт обозначает, что конкретные политические различия, к которым действия и мотивы в сфере политики могут быть сведены, - отношения между другом и врагом.

    Вместо того чтобы предлагать исчерпывающее академическое определение политического, К. Шмитт концептуализирует его в терминах совокупности человеческой мысли и действия, с точки зрения примордиальной противоположности друг-враг. (Также как это существует  в сфере морали - добро и зло, эстетики - красивый и уродливый, экономики -прибыльный и убыточный). Для К. Шмитта политическое изначально, оно появляется до государства и выходит за пределы мирской и рутинной политики. В самом деле, политическое для К. Шмитта воплощает экзистенциальную тотальность и определяет выбор между бытием и ничто.[19]

Постоянная возможность борьбы и вооруженных конфликтов отражает важность данной дихотомии в сфере политики. Понятия друга, врага и борьбы получают реальное значение именно потому, что они относятся к реальной возможности физическогоубийства. Война следует из вражды и является экзистенциальным отрицанием врага, это самое крайнее следствие вражды. Если вспомнить обсуждаемое выше понятие чрезвычайного положения, то такой случай и представляет собой ситуацию крайней опасности, опасности для существования государства. Тем самым ясным примером чрезвычайного положения выступает война, которая конституирует ядро чрезвычайной ситуации, и придает ей политическое измерение.

Соответственно условия постоянной возможности как внешних конфликтов, так и внутренних, приводят к различению друг-враг, и тем самым нуждаются в принятии политического решения. Политическое оказывается всегда присутствующим и актуальным, это фундаментальный факт существования, базовая характеристика человеческой жизни. Все попытки избежать политики будут безуспешны, потому что это экзистенциальный конфликт между жизнью и смертью. Это значит, что пацифизм – безнадежная затея и примирительное видение универсального человечества - не что иное, как заблуждение. Политика подразумевает множественность, а не универсальность. Либерализм с его пристрастием к пустым абстракциям, обременительнымправовым формализмом, колебаниями между военным пацифизмом и моральной оправданностью войны, мнимымуниверсализмом прав человека и его реальной поддержкой идеи неравенства, - это враг политического человека. Что же касаетсяморальных претензий либерализма на всеобщий гуманизм, К. Шмитт отмечает, что концепция гуманности особенно полезный идеологический инструмент имперской экспансии, а в его этико-гуманитарном виде, - просто средство экономического империализма.[20]

Институциональный подход, структура церкви и немецкая действительность

Хотя мы привыкли думать о Третьем Рейхе как о централизованном и тоталитарном государстве, доминирующем и контролирующем все аспекты жизни немецкого общества, ситуация в первые годы существования режима, была гораздо более сложной и анархичной, чем это кажется. Так, например, исследователь Й. Кершоу отмечал, что Гитлер был недоверчив по отношению к любым формам институциональной лояльности и власти, а также сверхчувствительным к любым попыткам навязатьмалейшие организационные или правовые ограничения его власти. Этим была пронизана вся правительственная структура, организованная скорее на основе личных, чем четко-определенных и организационных, связях. В результате сложился полу-институциализированный эффект из-за балласта администрации, где институциональная составляющая государства пришла в упадок. Как Ф. Нойман объяснил много лет назад, бюрократия, армия, производство и партия - все отхватили свои собственные зоны властного доминирования в Третьем Рейхе. Каждая группа была авторитарной и сувереном, оснащена собственной правообразующей, административной и юридической силой. Результатом было то, что немцы были субъектами множества институтов (государственных и негосударственных), каждый из которых в этих новых условиях обрел способность  автономного контроля над их собственным владением.[21]

     Согласно Ф. Нойману, классическая форма государства исчезла в Германии, и вместе с этим исчезло какое-либо потенциальное пространство для интеграции. Таким образом, невозможно обнаружить в рамках национал-социалистической политической системы какой-либо один орган, который полностью монополизирует политическую власть. На самом деле не было действительного политического единства. Единство, обеспечиваемое Фюрером, было в лучшем случае некой мифологией, которая распространялась национал-социалистами с неустанной решительностью, но переменным успехом.

По причине таких политических обстоятельств немецкой реальности К. Шмитт обратился к институционализму как средству интеграции все более автономизирующихся зон власти в плюралистическом административном режиме. В связи с этим, осознав недостаток своей децизионистской позиции и в 30-е годы, он внес некоторые изменения в свою концепцию. Во введении ко второму изданию “Политической теологии”, написанном в ноябре 1933 г., он пишет, что децизионист, сконцентрировавшись на моменте, всегда рискует упустить то бытие, которое есть в каждом политическом движении. Поэтому он обращается к иному типу правового мышления (в дополнение к нормативизму и децизионизму), которое он называет институциональным. В то время как чистый нормативист думает лишь в понятиях безличных правил и норм, а децизионист считает подлинным законом лишь тот, который правильно осознает политическую ситуацию посредством личного решения, институциональное правовое мышление разворачивается в институтах и организациях, которые выходят за  пределы личной сферы.[22] Тем не менее, даже здесь, его риторика пытается скрыть беззащитность своего первоначального положения, т.к. он описывает децизионизм как реализацию“хорошего закона правильно понятой политической ситуации”. Конечно, в этом контексте, “хороший” может означать только “формально правомерный”, в отличие от “сущностно легитимный”. Кроме того, нет никакой гарантии, что суверенная воля, действительно, правильно распознает политическую ситуацию, и даже если суверен правильно идентифицирует ситуацию, что он будет действовать надлежащим образом и обеспечит “хороший” законный ответ на нее.[23]

     Пример Германии был серьезным предупреждающим знаком для всех тех государств, которые становились все более зависимыми от исполнительной власти и над-конституционных мер. Во время серьезного кризиса лидер может предоставить необходимое указание направления и энергию. Однако, в нормальные периоды, лишь институциональная власть может нести стабильность, необходимую для сохранения долгосрочного политического порядка. Рациональное, институциолизированное государство может целиком рухнуть, как это и произошло в случае Германии, когда возможно необходимая диктаторская чрезвычайная власть постоянно учреждает свой авторитет, опираясь на сомнительный метафизический принцип идентификации.

Размышления К. Шмитта о институтах были его путем концептуализации стабильной государственной системы, которая тем не менее сохраняла бы пространство для решающего вмешательства для защиты этого порядка в чрезвычайных обстоятельствах. Так К.Шмитт отклонил радикальный децизионизм. Тогда суверенное решение ограничено правопорядком, который предшествует ему, нотем не менее, этот порядок не определен простыми нормами (то, что К. Шмитт неоднократно утверждал в период Веймарской республики). Каждый порядок, в том числе правопорядок, связан с конкретными понятиями того, что является нормальным, что не является производным от общих норм. Такие нормы сами порождаются определенным, конкретным порядком, целям которого они служат. Тем самым постулат об исторической детерминированности правовых норм, что К. Шмитт наиболее явно заметил в разнице между периодами существования Веймарской республики и режима национал-социалистов, объясняет его переход он парадигмы децизионизма к институционализму. Он предполагает, что именно институт отмечает правовую форму конкретного порядка и должен определять предел суверенного решения и важнейшую основу любого нормативного ограничения. Современная юриспруденция с точки зрения К. Шмитта столь сконцентрировалась на отношениях между нормами и решениями, что забыла настоящее происхождение всех законов – конкретные распоряжения от самой человеческой жизни.[24]

     Институциональный характер мышления К. Шмитта едва ли может быть полностью понят без связи с политической теологией, исходя из того, что “все значимые понятия современной теории государства являются секуляризированными теологическими понятиями”. Здесь мы обратимся к работе “Римский католицизм и политическая форма”, которая является составной частью сборника “Политическая теология”. В данной работе, К. Шмитт исходит из того, что политическая теология XX в. была отражением того, как политический и правовой порядок католической церкви может предложить модель действенной структуры для секуляризированной формы государства.

Позитивизм и экономическая рациональность основаны на редукционизме. Церковь в отличие от них является “complexiooppositorum”, то есть комплексом противоположностей, способным удерживать противоположные идеи без того, чтобы сводить одну к другой. Политически можно сказать, что католическая церковь – автократическая монархия, чья глава выбирается аристократией кардиналов, но в которой, тем не менее, так много демократического, что человек, несмотря на свое рождение и положение, имеет вероятность стать автократическим сувереном.  Если говорить об этом с точки зрения политического – исключение может быть вне правовых правил, но все равно в чрезвычайных ситуациях будет возможно принять рациональные решения, так как нет места вне комплекса политики.[25]

     Церковь имеет свою форму рациональности, и это таково, потому что присутствует репрезентативная фигура. Папа, к примеру, - Викарий Христа, личный представитель бессмертного Бога. Этот репрезентативный характер – источник авторитета Папы. То же самое могло бы быть сказано и о священнике. Авторитет не зависит от личности папы или священника: они воплощают авторитет Бога в своей персоне. Соответственно Папа выступает непогрешимой главой церкви как целого вовсе не потому, что обладает некой метафизической силой в результате привилегированного отношения с божественным. Папа – это не пророк, а заместитель Христа. Человек подчиняется власти такого института как церковь или государство не из чистого принуждения, и не потому что верит, что эта власть – трансцендентная сила. Ни одна политическая система не может выжить даже одно поколение лишь принудительными техниками удержания власти. Политическому принадлежит идея, потому что нет политики без авторитета и нет авторитета без этоса веры. К. Шмитт подразумевает, что люди имеют власть над другими, потому что их авторитет проистекает не из трансцендентного самого по себе, но из той трансцендентной сферы, которую все мы населяем, – царства идей. Именно это трансцендентное и стоит над нами - общая духовная реальность связывает группу вместе. В конце концов, любая политическая и правовая система основана на том, что К. Шмитт называет “идеей”.

      Конкретная авторитетная фигура понимается не как привилегированное воплощение этой идеи, но скорее как представитель. Представитель делает видимым и конкретным нечто, что по своей природе нематериально, эфемерно и неопределенно. Церковь обладает институциональным порядком, потому что развила эту идею репрезентации наиболее полно за время своей длительной истории. Пока другие институты были, конечно, способны производить фигуры представителей, современное государство становилось все более рациональным (в техническом и инструментальном смысле слова), тем самым уменьшая силу репрезентации. Как он указывал в своей работе “Порядок большого пространства в правах народов и запрет на интервенцию пространственно чуждых сил” (1939 г.), которая была посвящена интернациональному порядку во время Второй мировой войны, как Рейх Германия стала сильным и неприступным центром Европы, чьей миссией была защита континента против иностранных ее пространству и этничности сил.[26] Согласно К. Шмитту, Фюрер, конечно, не был воплощением немецкого народа, но скорее институциональным органом политического единства, органом, который мог бы защитить и установить институциональный порядок на всех уровнях в Германии при правильном использовании принципа представительства.

      Понятия всегда связаны с глубинными структурами и элементами определенной культурной традиции. К. Шмитт обращается к римско-католической теологии и юриспруденции не с целью, чтобы применить римско-католические решения к проблемам юриспруденции. Это используется скорее, чтобы дать политическую форму метафизическому принципу представительства, или, точнее, думать сквозь призму юриспруденции, чтобы найти свои собственные метафизические предпосылки, которые являются столько же необходимыми для рациональной юриспруденции, как они необходимы богословию.[27]

Такие существующие жизненно важные политические вопросы, как мир, голод, экология и безработица могут сильнопоколебать нашу веру в прогресс. Это причина, почему религиозные символы и формы все равно проявляются в современном секуляризированном мире, и появляются теократические требования, которые проникают в мирское пространство. Вопрос о Боге не может быть просто исключен из политической теории.

Учение Шмитта, как он сам подчеркивал, не говорит о близости церкви к определенным формам политического единства - будь то монархия или демократия, - но это рекомендация по использованию уникальной политической формы Римской церкви.

Церковь как комплекс противоположностей способна вступать в коалицию с монархиями, демократиями, диктатурами. Чем руководствуется церковь в переговорах с множественным числом форм объединения, выступает не только ее направляющей, но также и экзистенциальной идеей, присутствующей в любом институциональном порядке; идеей, то есть собственным выживаниемсреди конкурирующих и постоянно меняющихся политических сил. В своих поздних работах, К. Шмитт, в конечном счете, утверждает, что концепция соответствующего современным условиям политического в этом смысле была “католической”:сохранение единства сообщества в исторически изменяющихся обстоятельствах, чтобы сделать возможным развитие своихосновных принципов и устремлений. В более ранних текстах как “Римский католицизм и политическая форма” К. Шмитт пытался показать, что современные государства потерпели крах в поддержании такого идеала порядка. Он предупреждал, что государство должно заново открыть для себя репрезентативные фигуры, способные действовать от имени единства, если государство хочет сохранить себя против вторгающихся социальных и экономических сил.

Католическая церковь – чистая теологическая форма, которая не предрасположена к какой-либо отчетливой форме политического единства, потому что она обладает теологией, который не является “декорацией” и неактивной пассивностью. С того времени как она существовала и пока она не перестанет существовать, она вдохновляет и поддерживает своих членов и всехлюдей в создании вполне конкретных политических форм. Церковь стоит у рождения политической теологии и фиксирует это вобществе. Это крепость против более сильного экономического мышления, потому что понимает принцип репрезентации, является реальным носителем правового духа и настоящим преемник римских юридических наук.

     Таким образом, симпатия К. Шмитта по отношению к национальному социализму не была чем-то неожиданным, а выступала естественным продолжением его рассуждений о государстве. Но сам К. Шмитт всегда подчеркивал, что его идеи относительно государства были скорее далеки от теорий и практик Третьего Рейха, сконцентрированного на личном лидерстве А. Гитлера.

Национал-социалистическое государство не оправдало надежд, возложенных на него К. Шмиттом, развитию которого он способствовал и составлял законы. Поэтому переход от децизионисткой позиции к институциональному подходу, выведенный из политической теологии и вдохновленный моделью церкви, утверждает последовательную критическую дистанцию от Третьего Рейха. Как К. Левенштейн отметил в 1945 г. в рамках отчета американской юридической группы в Германии, посвященного преследованию военных преступников: К. Шмитт защищал бы так же легко демократию, как тоталитаризм, если ему было разрешено преподавать вновь. Согласно К. Левенштейну, содействие К. Шмитта национал-социалистам состояло просто в защите своих интересов. Но на самом деле, причина была скорее в том, что К. Шмитт как юрист пытался упорядочить и улучшить существующие условия до и после 1933 г. Концептуализация К. Шмиттом Третьего Рейха была попыткой институционализациирежима, склонного к насилию, войне и разрушениям, в отличие от подлинного идеала стабильности. Пока правовая система последовательно разрушалась в национал-социалистической Германии, К. Шмитт искал пути выхода и установления истинного порядка. Однако он не рассматривал варианта того, что одним из путей выхода могла оказаться не поддержка национал-социалистов, а противостояние этим жестоким и чрезвычайным временам, и что именно это могло обеспечить безопасность и новый стабильный порядок.[28]

Отношения национал-социалистов с религией сложны и неясны, поскольку в своей идеологии партия обращалась к христианским выражениям и идеям, которые использовались в переносном значении с целью усиления выразительности речи, а также к языческим доктринам и мифологиям, но в то же время пыталась разрушить и нейтрализовать организованную религию в Германии. Так, К. Левенштейн говорил о том же, что и Шмит, что политические институты и их догматизация могут быть корректно понято только понятиях политической теологии.[29] Для ряда немецких исследователей становилось все более очевидно, что новое государство было поворотом назад к более раннему, более примитивному метафизическому пониманию мира. Например, идея Фюрера как воплощения немецкого народа, бывшего постоянным, сверхъестественным и мистическими единством. Но такие утверждения, что А. Гитлер был сверхчеловеком с “мистически заряженными силами” не могли быть интегрированы в четко определенные институты или законодательные меры. Режим полагался на фанатичное поклонение личности А. Гитлера именно потому, что не было никакого иного легитимного источника власти и авторитета. Непогрешимость А. Гитлера, которую К. Левенштейн откровенно сравнивает с той, что есть у Папы, так или иначе имела основания в концепции власти религиозного характера.[30]

Сам К. Шмитт соглашался с патологией национально-социалистического государства, как отсутствия какой-либо истинной институциональной стабильности. Он даже писал (уже после проигрыша во Второй Мировой войне, когда шло расследование о нем как возможном военном преступнике), что должно быть отмечено, что А. Гитлер обладал глубокой ненавистью к каким-либо положениям через формы или институты, и считал, что лишь его одного хватит для того, чтобы начать все заново и восстановить Германию. Фундаментальная ненормальность режима происходила из преднамеренной и беспрецедентной субъективности А. Гитлера. К. Шмитт и сам сравнивал позицию А. Гитлера с Папой, но в отличие от К. Левенштейна, он указывал на различия двух “непогрешимых” лидеров, указывая на важность институционального контроля. Глава церкви, Папа, он непогрешим в соответствии с догмой этой Церкви, но его непогрешимость четко ограничивается общими определениями и ее осуществление связано снаиболее отчетливыми и прозрачными формами. А А. Гитлер издавал общие и индивидуальные указы всех видов. И делал он это открыто или тайно, устно или письменно, с причиной или по собственному капризу, но чтобы не допустить возможности обладания кого-либо властью над ним. Такая ситуация была конституционно абсурдной, потому то расширяя свое влияние за счет изменения законов в свою пользу, он лишал себя хоть минимальной формы юридического обоснования его власти. В целом такой режим, согласно К. Шмитту, был системой, которая не знала никаких связующих форм и институтов. Он выделил фундаментальную непримиримость всемогущества Фюрера и легализации государственного порядка.  [31]

К. Шмиттом, конечно, был сделан вклад в развитие национально-социалистических законов, но такие слова после провала А. Гитлера, не были лишь способом избежать заключения. Ведь в отдельной работе 1934 г. “О трех типах юридической мысли”, как и во втором предисловии к “Политической теологии”, он уже высказал идею о том, что институты должны быть эффективными и работающими для установления нового политического порядка в Германии. Он отмечал, что непогрешимое решение Папы не устанавливает новый порядок или институт церкви, но предполагает их. Папа, как глава церкви, непогрешим только благодаря легитимности, которую ему дает церковь, а не наоборот.

Тем самым в этих идеях вновь можно увидеть, что переход К. Шмитта от децизионизма к институционализму не означает полного отвержения первого, а скорее уточнение его позиции. Сведение порядка к принятию решения уже предполагает существование хоть какой-то институциональной формы. Понятия короля, господина, надзирателя, правителя, так же как судьи и суда, сразу же ставит нас в конкретные институциональные порядки.[32]

    Такие рассуждения К. Шмитта о национально-социалистическом государстве позволяют сделать вывод о том, что его стремления раскрыть сущность национал-социалистического режима виделись им как обязанность юриста урегулировать и сделать прочным существующий социальный и политический порядок. К. Шмитт вообще симпатизировал сильному и готовому к принятию решений государству, и он связывал его со способностью государства защитить истинный институциональный порядок. Каковым бы ни были последствия, он был готов заняться концептуализацией новой Германии национал-социалистов. Его резкое падение в 1936 г. и последующие отступления от этих дебатов были едва знаком отсутствия обязательства по отношению к этой изначальной идее, но результатом внутренней фракционной борьбы.

Значение идей К. Шмитта для современности

     Важным вкладом К. Шмитта явилась разработка концепции чрезвычайной ситуации, которая до него практически игнорировалась в правовых и политических исследованиях. Его концепция была оригинальной, с новым подходом, который не следовал за традиционным дискурсом о действиях в случае чрезвычайной обстановки. Когда К. Шмитт писал свои основные работы, то кризисы и чрезвычайные ситуации еще не были такими масштабными эпизодами в жизнях многих наций, и тем более они не сталкивались с такого рода кризисом, в котором оказалась Веймарская республика. Но в современных условиях такие случаи становятся всё более постоянным образцом  существования и играют большую роль в постоянно развивающейся истории человечества. Соответственно всё больше современных исследователей обращается к понятиям К. Шмитта, и именно в последние десятилетия его идеи получили широкое распространение в современном мире.

     Ренессанс К. Шмитта в значительной мере начался в США и Европе после событий 11 сентября, 2001 года. В “пост-9/11” мире ряд либеральных демократичных государств ввел новый набор чрезвычайных полномочий, часто идя в обход конституционных установлений и напрямую усиливая исполнительную власть. Это особенно ясно видно во Франции, где Н. Саркози с его нео-консервативной направленностью, становится всё больше бонапартистом. Он начал менять Конституцию, чтобы дать президенту роль “президента лидера”, то есть чтобы он обрел полноправную власть по типу, который предлагает К. Шмитт, а кабинет премьер министра имел в своем ведении  чисто административные задачи.[33]

Существует особое отношение к вопросам, касающимся национальной безопасности, которая сегодня всё в большей степени становится в центр политики, и обретает крайне универсальное уважительное отношение, которое суды и законодатели придаютрешениям и действиям исполнительной власти в этой области. Однако в современном мире мы всё больше сталкиваемся с тем, что, когда безопасность государства находится под угрозой, то должны применяться особые правила. Это и есть те чрезвычайные случаи или обстоятельства, концепцию которых разрабатывал Шмит.[34] Как исключение или чрезвычайность понятие национальной безопасности сложно определить. Это открытый и достаточно аморфный концепт, которым можно удобно манипулировать в политике. Такая двусмысленность приводит почти к  полному отсутствию правового определения концепции национальной безопасности, как на национальном, так и международном уровне.[35] Национальная безопасность – это не термин с определенным значением. Его ядро обращено к способности государства как защитить себя от насильственного свержения, внутренней субверсии или внешней агрессии; так и эффективно функционировать для службы своим интересам во внутренней и внешней политике. Чисто гипотетически любая государственная программа от военных закупок до здравоохранения и образования может быть оправдана с точки зрения защиты национальной безопасности.

     Эволюция национальной безопасности от чисто военного концепта к более широкой стратегической концепции может быть применима для различных поводов. Две мировые войны сигнализировали о фундаментальном изменении в размахе и природе войны. Введение тотальной войны и требований, которые она предъявляла по отношению к мобилизации сил и промышленности, ввела гражданские элементы в идею национальной безопасности. Это способствовало стиранию различий между “военным фронтом” и “гражданским фронтом”, а значит между военными и мирным населением.

Страх тотальной войны (особенно ядерной войны) также привел к двум другим значимым феноменам. Во-первых, страх постоянной уязвимости мирового масштаба, который преобладает среди различных наций, приводит к ведению риторики национальной безопасности по гораздо более широкому спектру вопросов. Концепция национальной безопасности с государством в центре контрастирует с глобальными трендами взаимозависимости, глобализации и интернационализма. По этой причине многие критические политические теоретики обратились к К. Шмитту, как помощи в процессе критики современной ситуации, где политическая конкуренция и традиционное коллективное политическое образование, видимо, отступает перед лицом появлениянового, потенциально более универсального, пост-государственного, пост-суверенного международного порядка.[36]

     Эта комбинация расширяет размах дилеммы безопасности. Когда государство рассматривает свою безопасность как находящуюся под угрозой, то оно ощущает острую необходимость мер по сохранению и поддержанию своей безопасности. Но эти же самые меры могут вызвать ощущение возможной опасности в других странах, что вызовет их собственные меры, чтобы ответить на эти угрозы. И вновь, такие меры могут вызвать новую волну ощущения опасности у первого актора, что приведет к бесконечному циклу эскалации. Дилемма безопасности не может быть сведена к “военному спусковому крючку”, она относится к гораздо более обширному кругу вопросов, являющихся сущностными для национальной безопасности государств.[37]

Благодаря тотальной войне насущная необходимость в наиболее полном внутреннем единстве каждой силы, вступившей в эту войну, проявляет себя наряду с общей враждебностью по отношению к внешним, воспринимаемым как враг, силам. Идет четкое разделение по модусу “друг-враг” или “мы-они”. Очевидно, что проблемы, создаваемые в настоящее время фрагментированным правовым политическим миром, требует различных мер, которые необходимо предпринять. Среди других транснациональныхугроз, необходимость борьбы с терроризмом, кажется, занимает главное место в повестке дня.Возрастание войн по модели “гуманитарной интервенции” и особенно “пост-9/11” мира войны с террором, это выглядит оправданным с точки зрения европейских, американских ценностей, утверждаемых универсальными и гуманными. К примеру, можно обратить внимание на американских инициаторов Проекта Буша, где прикрываясь понятиями национальной ситуации, опасности, угроз, чрезвычайности, просто напросто увеличивалось пространство беззаконного состояния. Создается впечатление, что эти действия приобретают характер “секуляризированного крестового похода”.

     Каков бы ни был политический выбор, который сделал К. Шмитт во время режима национал-социалистов, его концепции актуальны для современных событий: война с терроризмом как морально-вдохновленная и неограниченная тотальная война, в которой с противником обращаются не просто как с врагом, а преступником и врагом человечества; изменение традиционных правил ведения войны и обращение к новым технологиям таким образом, чтобы проводить такую дискриминационную войну. Это отражает природу нового интернационального политического порядка, в котором США выступают защитником и источником нормативного порядка, но сами оказываются несвязанными этим порядком.[38]

     К. Шмитт не был  единственным, кто обратил свое внимание на феномен диктатуры, однако именно он предложил новый подход, где конституционная ориентация локализует вопрос диктатуры в правовом фрейме политики, который характерен для многих современных дебатов о политике государства в чрезвычайных обстоятельствах.[39]

     Чрезвычайное состояние стало для государств нормой, и игнорировать его становится невозможным. Отрицая, предлагаемые К. Шмиттом решения, нельзя не замечать важность тех  вопросов, которые он поднимает. Таким образом, не только последователи, но и критики не могут отрицать значение его идей для современного мира. Разница лишь в том, что одни ищут способ применить его концепции к современной политике, а другие стремятся изучить его и избежать таких способов решения, потому что для них К. Шмитт является создателем страшной альтернативы решения проблем.

Критические взгляды на работы К. Шмитта

     Либеральные теоретики интернациональных взглядов, считающие глобализацию будущим человечества, могут удобно использовать работы К. Шмитта в своих целях как оправдания тех, кто хочет выявить пределы критического, либерального и нормативных интернациональных отношений. Они вполне логично рассматривают любую интернациональную интервенцию под предлогом “в интересах человечества”, в том числе и действия США, утверждая легальность и легитимность военных интервенций в суверенные страны. Поэтому исследователи наследия К. Шмитта предупреждают о большой опасности некритического применения его идей и предлагают использовать его работы как  в первую очередь предостережение.

    Многие критики единодушны в том, что концепции К. Шмитта во многом отмечены недостаточной проработанностью применяемых понятий. Так, можно обратить внимание на одну из основных цитат работы “Политическая теология”: “Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении” (“Souverän ist, wer über den Ausnahmezustand entscheidet.”). Словосочетание “чрезвычайное положение” оказывается крайне размытым, и сам К. Шмитт часто использует большой набор слов (Ausnahmezustand, Ausnahmefall, Notstand, Notfall), не обращая внимание на тот факт, что в рамках правовой теории государства их значение разное в каждом из этих слов[40].

     К. Шмитт столкнулся с печальной ситуацией своей собственной страны в начале 20-х годов. Его изначальной попыткой было предложить конституционное решение для проблем Германии, что привело его к понятию комиссарской диктатуры. Однако вскоре он изменил свою позицию и в 1922 г. сформулировал теорию чрезвычайного состояния. А спустя двенадцать лет (в 1934 г.), в выпущенном втором издании “Политической теологии”, говоря о том, что его позиция не изменилась, несмотря на те политические события, которые произошли в Германии за это время, он предлагает самим читателям вынести решение о том, прошла ли книга проверку временем. Большинство исследователей утверждает, что оправданию его концепции чрезвычайности в качестве нормативного проекта нет. Вызов неадекватности либерализма в отношении чрезвычайного положения приводит к узкой нацеленности исключительно на чрезвычайную ситуацию и полному пренебрежению нормальным, правилом.[41] Его заявление, что либерализм, с одной стороны, потерпел крах в осознании феномена чрезвычайности, несмотря на центральность этого феномена в настоящем мире, а с другой – его попытка обратить внимание на чрезвычайные ситуации, кризисы и экстренность, не должны отрицаться, а должны восприниматься серьезно. К. Шмитт корректно описывает систематические провалы традиционных модусов мышления о чрезвычайности, но тем не менее не справляется с формулированием предложений по адекватному и нормативному решениию этих провалов. Взамен интеллектуальной нечестности либерализма, К. Шмитт предлагает альтернативу, которая, по его мнению, прозрачна. Но он терпит неудачу в том же, что и либерализм.

    Стоит привести мнение Ю. Хабермаса, который отмечал, что К. Шмитт был “хорошим писателем, который мог сочетать концептуальную точность с удивительными и гениальными ассоциациями идей”, но опасался, что работы К. Шмитта могли привести к “жестокому разрушению нормативного”, что он сведет политику к крайне иррациональному дискурсу. Впрочем, такое мнение как раз не замечает основной задачи, которую перед собой ставил К. Шмитт – мыслить сквозь призму чрезвычайного случая для сохранения рационального порядка. Состояние чрезвычайности – это данная политическая жизнь. Задача состоит в том, чтобы обращаться с ними логически обоснованными образом. Говоря, что норма разрушается в исключении, он продолжает, что, тем не менее, категория исключительности или чрезвычайности остается доступной для юриспруденции, потому что оба элемента, норма и решения, остаются внутри фрейма юрисдикции. Вынесение решения о чрезвычайном состоянии может происходить вне норм, но это иррационально только в том случае, если причина ограничена нормативной деятельностью. К. Шмитт ищет ответ вне норм, чтобы преодолеть парадокс суверенности: власть суверена определяет нормальную ситуацию, но может сделать это экстра-нормальным путем. Нормы по определению не охватывают исключения, так что попытки сведения исключения к норме потерпят неудачу, и корень кризиса политического мышления в том, что упуская категорию чрезвычайности или исключения, пытаются свести политику к чисто нормативной деятельности.[42]

Заключение

Несмотря на то, что некоторые теоретики сомневаются в значимости его работ, К. Шмитт остается одной из самых дискуссионных фигур современной политической философии. Часто описываемый как фашист, нигилист и оппортунист, а также пророк тоталитарного государства, для многих он стал символом интеллектуального подрыва парламентской демократии Веймарской республики и приходом к власти нацистов. Главная причина спорности его фигуры – это тот факт, что после принятия закона “О предоставлении чрезвычайных полномочий”, он занял примирительную позицию по отношению к нацистам и решил стать их “коронным юристом”. [43] Впрочем, следует отметить, что такая точка зрения коренным образом неверна, и многие ученыепубличного права в Германии были критически настроены к обоснованности конституционных положений Веймарской республики, даже если они и не поддерживали режим А. Гитлера.

Идиома К. Шмитта работает в значительной степени в рамках легально-конституционного фрейма политики, хотя организуетполитические ставки и динамику через спектр диктатуры. Ее основными характеристиками выступают: диалектика между правом иполитикой; фигура суверена, охраняющего эту диалектику принятием решения о правовых нарушениях, а также о условиях, в которых институциональные нормативные процессы стали негодными и требуют  нового конституционного порядка; политика как преимущественно политика страха, где различие друг-враг выступает организующим принципом; стирание людей как политического множества по концепции националистической политики, которая объединяет людей в единство, которое производится Лидером.[44]

Неправдоподобным является утверждение, что К. Шмитт идентифицировал немецкое тоталитарное государство при национал-социалистах с подлинной демократией. На самом деле, можно утверждать, что суверенная диктатура А. Гитлера была результатомотказа Германии принять демократические средства, предлагаемые К. Шмиттом. А. Гитлер воспользовался либеральной анархией и отсутствием немецкой плебисцитарной демократии для установления своего национал-социалистического государства. К. Шмитт стремился способствовать консервативно-исполнительному, в отличие от парламентско-либерального, режиму, что позволило бы сохранить жизнь немецкому государству и справиться с революционными экстремистами. Конечно, нельзя отрицать, что, решая эту правовую и концептуальную задачу, он не мог избавиться от своего собственного субъективизма. Большая часть егокритиков признает, что он был “консервативным из решительно авторитарных, хотя и не социалистом и не слишкомнационалистом”. К. Шмитт явно ценил государство, и его работы в начале тридцатых годов были гораздо более связанными сиспользованием немецкого президента для сохранения того, что осталось от политической власти, чем защитой Веймарской конституции. Его рецепт для перестройки режима Веймарской республики, строившийся на расширении президентских полномочий, указанных  в статье 48 Конституции, сделал бы больше, чем просто предоставление президенту основы для укрепления его правления. Это имело бы эффект восстановления германского правительства за счет локализации власти отпарламентской коалиции к всенародно избранному главе государства.

Исследования К. Шмитта посвящены политике, конкретному миру европейской истории, где абстрактные идеи обрели место иформу; где его философия и полемика затронули и его лично, и других. Подобно Т. Гоббсу, он отклонил космополитические идеалы и тезис о внутренне присущей доброте человечества. При жизни К. Шмитта в Германии опасности либерального общества стали настолько остры, что фигуры Левиафана уже было недостаточно для сохранения страны. К. Шмитт видел окружающие его условия, как гораздо более темные времена, нежели Т. Гоббс, и предостерегал от ложного оптимизма по поводу тенденций либерального общества. Его критика должна была служить предостережением о слабости либерального.

Таким образом, одной из постоянных забот К. Шмитта было спасение немецкого национального государства от парламентарного хаоса.

Важным достоинством концепции К. Шмитта является то, что везде прослеживается мысль о том, что влияние политических событий меняет наше понимание публичного права. Собственная максима К. Шмитта состоит в том, что “историческая правда верна только однажды” (“Eine geschichtliche Wahrheit ist nur einmal wahr”). Это не значит, что правда всегда относительна. К. Шмитт верил, что у правды есть контекст, с которым надо соотносить порядок, чтобы его полностью понять. Его собственные правовые и политические идеи развивались в особых исторических обстоятельствах, без рассмотрения которых их невозможно понять. Его методология заключалась в том, чтобы изучать правовую мысль в условиях ее исторической локализации. Просто правовые нормы не могут раз и навсегда предопределить взаимоотношения государствами, обществами, индивидами.

Репутация К. Шмитта как политического мыслителя основывается, прежде всего, на ряде блестящих работ в период Веймарской республики, в котором он затронул основные проблемы политической теории, природы суверенитета, основыконституционализма, цели и ограничения политической власти и легитимность государства. К. Шмитт пытался решать этивопросы,  которыми в свое время занимались Н. Макиавелли, Т. Гоббс, Дж. Локк, Р. Руссо и И. Кант, применительно к промышленно развитым обществам ХХ века, придя к суровой критике либеральной концепции политики, парламентскойдемократии и либерального правового государства.

Список литературы

1.       Дугин А.Г. К. Шмитт: 5 уроков для России // Наш Современник, 1992. – № 7.

2.       Дугин А.Г. Ренессанс диктатуры? // Литературная газета, 2006.

3.       Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000.

4.       Bates D. Political Theology and the Nazi State: Carl Schmitt’s Concept of Institution // Modern Intellectual History, 2006. – Vol. 3. – № 3.

5.       Chandler D. The Revival of Carl Schmitt in International Relations: The Last Refuge of Critical Theorists? // Millennium: Journal of International Studies, 2008. – Vol. 37. – № 1.

6.       Dufferová A. Contribution of Political Theology of Carl Schmitt for Political Ethics. According to af Utz and W. Ockenfels // Innsbruck, 2003.

7.       Emden C.J. Lessons from Carl Schmitt: Political Theology, Executive Power and the “Impact of Political Events” // H-Net: Humanities and Social Sciences Online, 2006.

8.       Garcia-Salmones M. On Carl Schmitt’s Reading of Hobbes: Lessons for Consitutionalism in International Law? // NoFo, 2007. – № 4.

9.       Geréreby G. Political Theology versus Theological Politics: Erik Peterson and Carl Schmitt // New German Critique, 2008. – Vol. 35. – № 3.

10.  Gottfried P. Carl Schmitt and Democracy // The Scorpion, 1999. – № 18.

11.  Gross O. The Normless and Exceptionless Exception: Carl Schmitt’s Theory of Emergency Powers and the “Norm-Exception” Dichotomy // Cardozo Law Review, 2000. – Vol. 21.

12.  Hell J. Katechon: Carl Schmitt’s Imperial Theology and the Ruins of the Future // The Germanic Review, 2009. – Vol. 84. – № 4.

13.  Hellenbroich A., Hellenbroich E. Carl Schmitt’s Hobbesian State // EIR, 2006. – Vol. 5. – № 6.

14.  Huysmans J. The Jargon of Exception – On Schmitt, Agamben and the Absence of Political Society // International Political Sociology, 2008. – № 2.

15.  Kahn P. On Political Theology // The Art of Theory, 2011. – http://www.artoftheory.com

16.  Koskenniemi M. International Law as Political Theology: How to Read Nomos der Erde? // Constellations, 2004. – Vol. 11. –  №. 4

17.  Loewenstein K. Hitler’s Germany: The Nazi Background to War. New York: Macmillan, 1940.

18.  Müller J-W. Myth, law and order: Schmitt and Benjamin read reflections on violence // History of European Ideas, 2003. – № 29.

19.  Ostovich S. Carl Schmitt, Political Theology, and Eschatology // KronoScope, 2007. – № 7.

20.  Parvez Manzoor S. The Sovereignty of the Political. Carl Schmitt and the Nemesis of Liberalism / The Discontents of Modernity. – http://www.algonet.se/~pmanzoor/CarlSchmitt.htm

21.  Sirczuk M. Political Theology and Modernity. Is Carl Schmitt Useful for Post-Foundational Political Thought? // PSA, 2010. – № 5.

22.  Thomsen J.A. Carl Schmitt – The Hobbesian of the 20th Century? // MARS/Social Thought & Research, 1997. – Vol. 20. – № 1-2.

[1] Hell J. Katechon: Carl Schmitt’s Imperial Theology and the Ruins of the Future // The Germanic Review, 2009. – Vol. 84. – № 4. – PP. 284-285.

[2] Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. – С. 23.

[3] Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. – С. 26

[4] Там же. С. 57.

[5] Там же. С. 71-78.

[6] Sirczuk M. Political Theology and Modernity. Is Carl Schmitt Useful for Post-Foundational Political Thought? // PSA, 2010. – № 5. – PP. 3-6.

[7] Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. – С.15.

[8] Там же. С. 25, 29.

[9] Там же. С. 16-17.

[10] Bates D. Political Theology and the Nazi State: Carl Schmitt’s Concept of Institution // Modern Intellectual History, 2006. – Vol. 3. – № 3. – P. 442.

[11] Huysmans J. The Jargon of Exception – On Schmitt, Agamben and the Absence of Political Society // International Political Sociology, 2008. – № 2. – PP. 167-168.

[12] Там же. С. 90-94.

[13] Gross O. The Normless and Exceptionless Exception: Carl Schmitt’s Theory of Emergency Powers and the “Norm-Exception” Dichotomy // Cardozo Law Review, 2000. – Vol. 21. – PP. 1826-1828.

[14] Ostovich S. Carl Schmitt, Political Theology, and Eschatology // KronoScope, 2007. – № 7. – P. 56.

[15] Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. – С. 13-14.

[16] Huysmans J. The Jargon of Exception – On Schmitt, Agamben and the Absence of Political Society // International Political Sociology, 2008. – № 2. – PP. 167-168.

[17] Gross O. The Normless and Exceptionless Exception: Carl Schmitt’s Theory of Emergency Powers and the “Norm-Exception” Dichotomy // Cardozo Law Review, 2000. – Vol. 21. – P. 1840.

[18] Ibid. P. 1829.

[19] Parvez Manzoor S. The Sovereignty of the Political. Carl Schmitt and the Nemesis of Liberalism / The Discontents of Modernity. – http://www.algonet.se/~pmanzoor/CarlSchmitt.htm

[20] Parvez Manzoor S. The Sovereignty of the Political. Carl Schmitt and the Nemesis of Liberalism / The Discontents of Modernity. – http://www.algonet.se/~pmanzoor/CarlSchmitt.htm

[21] Ibid. P. 421.

[22] Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. – С. 13.

[23] Gross O. The Normless and Exceptionless Exception: Carl Schmitt’s Theory of Emergency Powers and the “Norm-Exception” Dichotomy // Cardozo Law Review, 2000. – Vol. 21. – PP. 1851-1852.

[24] Bates D. Political Theology and the Nazi State: Carl Schmitt’s Concept of Institution // Modern Intellectual History, 2006. – Vol. 3. – № 3. – PP. 422-423.

[25] Ostovich S. Carl Schmitt, Political Theology, and Eschatology // KronoScope, 2007. – № 7. – PP. 59-60.

[26] Hell J. Katechon: Carl Schmitt’s Imperial Theology and the Ruins of the Future // The Germanic Review, 2009. – Vol. 84. – № 4. – P. 297.

[27] Ostovich S. Carl Schmitt, Political Theology, and Eschatology // KronoScope, 2007. – № 7. – PP. 60-61.

[28] Bates D. Political Theology and the Nazi State: Carl Schmitt’s Concept of Institution // Modern Intellectual History, 2006. – Vol. 3. – № 3. – PP. 441-442.

[29] Loewenstein K. Hitler’s Germany: The Nazi Background to War. New York: Macmillan, 1940 – P. 218.

[30] Bates D. Political Theology and the Nazi State: Carl Schmitt’s Concept of Institution // Modern Intellectual History, 2006. – Vol. 3. – № 3. – PP. 417-418.

[31] Schmitt C. Antworten in Nürnberg. Berlin: Duncker & Humblot, 2000. – PP. 98-99.

[32] Bates D. Political Theology and the Nazi State: Carl Schmitt’s Concept of Institution // Modern Intellectual History, 2006. – Vol. 3. – № 3. – PP. 418-420

[33] Hellenbroich A., Hellenbroich E. Carl Schmitt’s Hobbesian State // EIR, 2006. – Vol. 5. – № 6. – P.23.

[34] Gross O. The Normless and Exceptionless Exception: Carl Schmitt’s Theory of Emergency Powers and the “Norm-Exception” Dichotomy // Cardozo Law Review, 2000. – Vol. 21. – P 1857.

[35] Ibid. P. 1858.

[36] Chandler D. The Revival of Carl Schmitt in International Relations: The Last Refuge of Critical Theorists? // Millennium: Journal of International Studies, 2008. – Vol. 37. – № 1. – P. 28.

[37] Gross O. The Normless and Exceptionless Exception: Carl Schmitt’s Theory of Emergency Powers and the “Norm-Exception” Dichotomy // Cardozo Law Review, 2000. – Vol. 21. – PP. 1858-1859.

[38] Koskenniemi M. International Law as Political Theology: How to Read Nomos der Erde? // Constellations,2004. – Vol. 11. –  №. 4 – PP. 492–511.

[39] Huysmans J. The Jargon of Exception – On Schmitt, Agamben and the Absence of Political Society // International Political Sociology, 2008. – № 2. –P. 167.

[40] Emden C.J. Lessons from Carl Schmitt: Political Theology, Executive Power and the “Impact of Political Events” // H-Net: Humanities and Social Sciences Online, 2006. – P. 3.

[41] Gross O. The Normless and Exceptionless Exception: Carl Schmitt’s Theory of Emergency Powers and the “Norm-Exception” Dichotomy // Cardozo Law Review, 2000. – Vol. 21. – PP. 1865-1866.

[42] Ostovich S. Carl Schmitt, Political Theology, and Eschatology // KronoScope, 2007. – № 7. – P. 55-56.

[43] Thomsen J.A. Carl Schmitt – The Hobbesian of the 20th Century? // MARS/Social Thought & Research, 1997. – Vol. 20. – № 1-2. – P. 7.

[44] Huysmans J. The Jargon of Exception – On Schmitt, Agamben and the Absence of Political Society // International Political Sociology, 2008. – № 2. –P. 180.