Политический проект шиизма

Выступление профессора Александра Дугина на заседании Центра консервативных исследований, посвященном исламской политической мысли. Мероприятие прошло при участии посла Ирана Мухмуда Резы Саджади.

Классик социологии Макс Вебер говорил о значении религиозного фактора. С точки зрения Вебера, общество, и в том числе капиталистический строй, есть продукт секуляризации протестантской религии. То есть не только религиозные общества являются матрицей социальных моделей, но и светские. И даже секулярная идея – идея общества, построенного не на религиозных основах, вытекает из определенных форм религии. Какое бы общество мы не рассматривали, мы в первую очередь должны обращаться к религиозной матрице этого общества.

К этому можно добавить идеи Вернера Зомбарта, который еще более фундаментализировал подход Вебера, а если мы обратим внимание на исследователей сект, параллельных духовных и мистических течений, то мы тогда получим и современный мир, который якобы светски полностью пронизан религиозными, квазирелигиозными, параллельно религиозными идеями и символами, и концепциями.

В этом смысле чрезвычайно важной является работа румынского социолога, историка Мирчи Элиаде, который показал, что модерн рождается из герметической алхимической традиции, как бы параллельной религии Западной Европы. Поэтому значение тех политических и социальных систем, которые эксплицитно, то есть явно обращаются к религии, имеют колоссальное значение. Любое общество религиозно, даже если оно антирелигиозно. И поэтому значение иранского общества, основанного на прямом и явном приложении религиозных принципов к политике и социальной действительности, играет колоссальное значение, как исторический социологический инструмент.

Иранский опыт является общим, в каком-то смысле универсальным опытом. Он показывает как постоянное начало, постоянная часть религии может сочетаться с временными социальными современными аспектами. Здесь принципиально важно рассмотреть различные формы ислама. Когда мы говорим «христианство», просто христианство, мы объединяем в этом понятии сразу множество взаимоисключающих вещей. Совершенно очевидно, что протестантское христианство, католическое христианство, православное христианство или сектантское христианство порождают самые разнообразные, взаимоисключающие типы общества. У них не только разные догматики, но и разные результаты секуляризации, это важно. Секуляризация протестантизма дает нам буржуазный строй.

Секуляризация православия или православных сект дает нам что-то вроде коммунизма. Точно также совершенно некорректно говорить об исламе, исламском проекте, исламской религии в общем в исламском обществе. Конечно, что-то общее есть во всех исламских культурах, но изучение каждого конкретного случая показывает колоссальные различия, дифференциацию внутри ислама.

На сегодняшний день внутри ислама мы имеем дело с двумя полюсами, которые отражают и богословские, исторические и социально-политические противоположности. Один из этих полюсов можно определить как крайний суннитский проект, ваххабитский или салафитский, который имеет свою догматику, свою историю, свою политическую программу и свою этническую специфику, соответствующую саудовским арабам. На другом полюсе стоит шиитский политический ислам, одним их столпов которого является современный Иран. Когда мы начинаем изучать этих два религиозно-социальных типа в рамках исламской религии опять же, мы сталкиваемся с их противоположностью.

Вся история политического шиизма, а в исламе практически все религиозные факторы всегда имели привязку к политике, связана с идеей проигрыша. Сущность шиизма в этом смысле заключается в прославлении спасительного страдания. Это победа, даруемая через поражение. Мы помним проигрыш партии имама Али и трагическую смерть первых имамов Хасана и Хусейна. Дальнейшая история шиитского ислама – это история угнетения, страдания, подавления шиитов. При этом самосознание суннитов состоит из истории побед и завоеваний. Борьба же политического шиизма за власть основана импульсе отчаяния угнетаемого меньшинства. Особенно ярко это можно увидеть на примере исмаилитов в Фатимитского халифата.

Специфика религиозно-политического проекта шиитов связана с концепцией двух сокрытий. Малого и Великого. Все начинается с сокрытия имамов, потомков Али и развертывается в перспективу финального эсхатологического восстановления, связанного с приходом Махди, последнего имама. Последний 12-й имам для 12-ричников или седьмой имам для семеричников это доминирующая позиция в иранском шиизме. Последние, кстати, миноритарно присутствуют в политическом пространстве Сирии, где правят алавиты.

Однако, если речь идет об Иране, то следует говорить о 12-ричниках. То есть религиозной традиции, признающей 12 имамов. На ожидании последнего, 12-го имама построена вся политика современного Ирана. Она основана на ожидании конца Великой Гайбы, сокрытия. Здесь особое значение приобретает концепция справедливости. В контексте шиизма она близка к понятию «последние станут первыми, а первые станут последними», как оно высказано в Евангелии. Понятие «последних» шииты обозначают специфическим термином «мустаз’афа». Этот термин можно перевести, как «обездоленные мира сего». Они представляют из себя шиитское меньшинство, страдающее в мире отчуждения и подавления. В период окончания Великой Гайбы в эсхатологический период обнаружения 12-го имама, эта ситуация должна поменяться. Реализация политического проекта имама Хомейни в Иране была как раз таким эсхатологическим переворотом, который обозначал очень конкретную циклическую точку шиитского понимания исторического процесса. Эта прелюдия к финальному восстановлению в некоторых шиитских мистических учениях называется «воскресение всех воскресений».

Хочу подчеркнуть две параллели с этим религиозно-политическим проектом. С одной стороны, мы видим безусловные корреляции с религиозным самосознанием евреев, которые мыслят исторический процесс очень сходным образом. Они считают себя угнетенными, и в конце времен должны восстановить пропорции и стать угнетателями своих угнетателей. С другой стороны это очень напоминает марксизм с ролью пролетариата, в рамках которого точно также самый обездоленный класс через систему пролетарских революций восстанавливает политическое и экономическое господство. Это очень хорошо показывает иранский мыслитель Али Шариати.

Конечно, аналогии с религиозным еврейским проектом очень ограничены, потому что там в одном случае речь идет об одном субъекте исторического процесса, в шиитском традиции – совсем о другом. Но я хочу подчеркнуть, что мы не поймем то, что делает Израиль в Палестине, если не учтем их собственную религиозно-политическую конструкцию. С точки зрения религиозно-политического самосознания евреев, не важно, какие гои нанесли им боль -  мстить надо тем, кто под руку попался. В этом просто есть определенная логика.

Политический проект современного шиизма затрагивает не только Иран. На конгрессе, посвященном четвертой политической теории, который мы проводили в прошлом году, Али Мухиэддин в своем докладе показал интернациональный характер этого политического шиизма. То есть в значительной степени в его формировании принимали участие шииты не только Ирана, но и Ирака и Ливана. Все они являются частью одного единого шиитского политического эсхатологического проекта. В Палестине он проявляется в движении «Исламский джихад».

Какой из всего этого следует вывод? Когда мы смотрим на то, что происходит в Ираке, надо понимать, как большинство шиитов в этой стране осознают себя подданными социально-политической империи последнего имама. Тоже самое можно сказать о «Хезболле» в Ливане, члены которой в первую очередь являются представителями шиитского политического проекта, а уже потом ливанцами. Мы поймем, почему для Ирана имеет значение то, что происходит в Сирии, где руководство представлено алавитами, семеричными шиитами. Поймем, почему в той или иной степени Тегеран интересуется Ближним Востоком, а например страны Средней Азии для него не имеют почти никакого, кроме стратегического, значения. Поймем, если будем учитывать фактор шиитского политического проекта.

Многие аналитики говорят, что Иран как пропагандист политического ислама, заинтересован в конкуренции с Россией, например, в странах Центральной Азии. Подобное утверждение не только не соответствует действительности, но и противоречит научной социологии регионоведения. Объектом или зоной воздействия политического шиизма является довольно ограниченная территория, и соответственно все остальные интересы – это региональные интересы Ирана, как государства. Этим объясняется политика Ирана по Чечне, по Боснии-Герцеговине, по Косово. Это просто не шиитское дело, что там происходит. И поэтому позиция России и Ирана так часто и естественно совпадает в этих точках.

Остается только один вопрос, который мне лично не очень ясен в этой ситуации. Почему северный Азербайджан, населенный шиитами, так мало интересует этот проект и почему так мало представителей вот этого религиозно-эсхатологического типа в политике и в социально-религиозных движениях северного Азербайджана? Просто вакуум иранского или шиитского политического влияния  в Азербайджане заполняется, во-первых, светской Турцией, во-вторых, американцами. А поскольку для Ирана идея несправедливости, отчуждения, подавления связана с фигурой Даджала, которая квалифицируется как США, то Москве и Тегерану выгодно было бы пропагандировать шиитскую версию политического ислама везде, где только можно.