Центр Консервативных Исследований -

Консерватизм – понятие, с одной стороны, чрезвычайно широкое и неопределенное, c другой стороны, чрезвычайно узкое. Поэтому вообще разговор о консерватизме – это разговор ни о чем. Консерваторов воспринимают, в основном, как правых, это естественно. В чем идея, грубо говоря, правых консерваторов? В том, что они ищут фундаментальных смыслов, ищут выходов в прошлом, в традиции. Левые ищут в будущем, в том, чего нет на самом деле. А либералы не ищут ни в чем, они живут сегодняшним днем. Это такая очень примитивная, но верная политическая ссылка.

У либералов не существует ни прошлого, ни будущего. Это очень легко проверить на наших либералах, они у нас дистиллировано чистые, не замутненные ничем, кроме национального предательства. Потому что для либералов не существует понятия национального предательства, потому что у них не существует прошлого. Таким образом, не существует истории, не существует обязательства перед предками, ничего не существует – это даже не предательство, это прагматизм.

Вообще, что имеется в виду под консерватизмом, если рассматривать это не как ругательство, а как некую позитивную логику? Ну, во-первых, ничто не появляется из ничего. Я много раз говорил, что вот моя концепция общества и человека, и государства состоит в том, что человек отличается от животного тем, что он имеет прошлое, память, обязательства и так далее. Это и есть собственно структура человека социального – это его прошлое, и оно опять же самое ценное.

Но когда говорят консервативная революция, некоторые смеются над этим, хотя это абсолютно, совершенно очевидные вещи. Мир знает огромное количество успешных консервативных революций, практически все успешные революции были консервативными. Даже большевистская революция была консервативной, это банальная вещь опять же, что большевики во многом воспроизводили социально-культурный, социально-религиозный стереотипы традиционной Руси. И благодаря этому только и были успешны, потому что, то, что они придумали, не было абсолютной конструкцией умозрительной такой (конструктивизмом), а это было некое воплощение традиции в новой форме. То же самое и здесь.

Из двух основных экономических теорий догматический марксизм уже потерпел крах - на очереди сформировавшийся либералистский догмат.

Экономика как религия

Практически весь ХХ век проходил под знаменем непримиримой борьбы между двумя экономическими теориями - либерализмом и марксизмом. Определяя экономические отношения, они одновременно стали идеологиями разных мировоззрений и социальных срезов общества. Этим теориям стали соответствовать и разные типы управления обществом - «либеральная» («свободная») и «эгалитарная» («уравнительная») демократии.

При том, что обе теории предполагают последовательное и радикальное отрицание друг друга, обе оперируют одним и тем же понятийным и методологическим аппаратом и тождественными методами экономического анализа. Обе теории основываются на «экономоцентризме», ставя экономику на первое место в иерархии ценностей - высказывание В. Ратенау «экономика - это судьба» стало аксиомой ХХ века. Обе теории признают универсальность и однородность основных этапов экономической истории, приоритет хозяйственной логики перед всеми остальными факторами (национальными, культурными, религиозными, историческими, географическими и др. составляющими), определяющими сущность общества, стадию его развития и его идентичность.

Но при этом выводы они делают прямо противоположные. Объяснить этот парадокс можно столкновением сложившейся к XIX веку «традиционной элиты» и новой волны поднимающейся «контр-элиты» (В. Парето), среди которой преобладали пассионарии с гебраистскими корнями, в силу специфичных особенностей национальной философии пользовавшиеся материальной поддержкой соответствующей части «традиционной элиты».

Культивируя господство демократии, господствующая либеральная идеология на самом деле всеми силами противостоит подлинной демократии, заменяя ее капиталом.

Гармоничное сосуществование власти и народа, т.е. органическая демократия, как ее определял Ален де Бенуа, в современном мире оказывается либо внушаемым мифом, когда народ уверяют, что он живет при подлинной демократии и имеет самое непосредственное отношение к правлению государства, либо неким идеалом, к которому на словах стремятся, может быть, даже искренне, но на деле о гармоничном сосуществовании власти и народа не может быть и речи.

В истории можно указать на очевидный момент, когда в процесс поиска этого гармоничного сосуществования был заложен сбой. Изначально в основополагающем лозунге Французской Республики наличествовали все три термина демократической триады «Свобода. Равенство. Братство», но уже в Декларации 1789 года, в Конституциях 1791 и 1793 годов, равно как и в Хартии 1830 года остались только два первых термина, а упоминание о «братстве» было изъято. Оно оказалось ненужным складывающейся новой элите, имеющей глубокие сектантские корни.

Неудивительно, что два реально доминирующих типа демократии - демократия либеральная и демократия эгалитарная (по Бенуа) оставили за скобками самый привлекательный и гармоничный вариант демократии, в котором обе части термина - «демос» («народ») и «кратос» («власть») несут самое конкретное, естественное и органическое содержание, чего не скажешь о первых двух вариантах, где вместо «народа» и его «власти» мы имеем дело с абстрактными и произвольными, волюнтаристическими концепциями некой «политической секты», стремящейся любой ценой воплотить в жизнь свои химерические и механицистские социальные утопии.

Дело в том, что идеология либерализма стала «творческим продолжением» протестантского удара по христианскому «соучастному» восприятию мира, направленного на индивидуализацию духовного начала и возведение личного обогащения в религиозную добродетель. При этом «english hebraism», слившись в определенный момент истории с рабовладельческими и ростовщическими «авантюристическими капиталами» (определение М. Вебера) носителей самого hebraism’a, фактически переродился в культ Золотого Тельца - религию ростовщиков и торговцев. Братство и бессребреничество (в том числе проповедуемые христианством) этому культу представляют опасность, поэтому упоминание о «братстве» было сразу изъято из триады определения развития общества, а дехристианизация Европы окончательно оформилась к нашему времени.

Первосвятительские поездки патриарха Московского и всея Руси Кирилла за пределы Московской епархии, совершенные им в течение первого года предстоятельства, предлагают новые ракурсы в анализе ситуации в бывших советских республиках. В поездках этих, перенасыщенных в содержательном, смысловом плане, отчетливо кристаллизуется вектор внешнеполитической активности Русской церкви и вырабатываемой ею новой модели геополитической стратегии. Эта модель должна быть внимательно изучена светским политическим сообществом, в первую очередь, экспертами по ближнезарубежной политике России, а также теми, кто относит себя к политтехнологическому классу, но хотел бы поставить политтехнологии на прочный фундамент ценностного базиса.

События, в течение 2009 года происходившие в церковно-общественном поле, убеждают даже самых предвзятых наблюдателей в том, что Русская православная церковь сегодня все более уверенно претендует на самостоятельную роль в выработке геополитической концепции для России. Очевидно также, что личная инициатива и персональные убеждения ее нынешнего предстоятеля могут сыграть в этом немаловажную роль. Международные связи, как известно, - привычная сфера для 16-го Московского патриарха, до этого почти два десятилетия возглавлявшего церковный МИД.

По сравнению с другими субъектами геополитического процесса Церковь обладает несомненным внеконкурентным преимуществом. При выстраивании отношений с государствами ближнезарубежного ареала, с населением, в силу политических спонтанностей оказавшимся по другую сторону госграницы, Церкви нет нужды изобретать новые схемы и дипломатические конструкции. Ей достаточно просто продолжать многовековую традицию причащения русских, украинцев, белорусов и молдаван из одной Чаши. В своей внешней деятельности Церковь движется в том же направлении, которое декларируют ту же сторону, что и российские политические институты, ее общественная активность естественным образом выдержана в русле национальных интересов России. Однако, действуя в тех же социальных плоскостях, Церковь реализует свою пневмополитику (греч. pneuma - дух), собственную духовную миссию, которая, затрагивая игроков политического процесса, зачастую удачно попадает в труднодостижимые для них цели - благодаря методам "мягкой", гуманитарной дипломатии.

Пневмополитика - духовная политика Русской церкви - может стать для российской геополитики одновременно и опорой, и компасом.

Другое стратегическое преимущество Церкви при выходе на сложные рубежи межгосударственного дискурса - искренний позитивный смысл проповеди, послание со знаком "плюс", построенное на конструктивном посыле. Церковь стремится в первую очередь к соединению, вос-соединению, а не к отторжению. Она четко обозначает свое несогласие с теми, кто нарушает Ее канонические нормы, - но при этом радеет об их возвращении и покаянии заблуждающихся. Внешние визиты патриарха Кирилла изобилуют соответствующими примерами. Самый яркий из них - знаменитое трехминутное блиц-выступление Святейшего на центральной площади Ровно, перед бушующими массами, где осанна ("Наш патриарх Кирилл!") сливалась с негодующими криками (Ганьба!").

Обстановка перед ровенским Воскресенским собором (верхний престол с начала 1990-х занят филаретовцами, община Московского патриархата служит в нижнем храме) к моменту появления патриарха успела накалиться до предела - сторонники и противники Русской церкви пели и кричали до изнеможения. Cпонтанный (неожиданный, внезапный) грозовой ливень обрушился на людскую толпу как водопад, никого, однако, не остудив и не спугнув. Патриарх появился в эпицентре всеобщей вакханалии (в первую очередь) как провозвестник мира и глашатай Воскресения Христова. "Что же он скажет? В ответ на все это (безумие)? С чего начнет?" - крутилось в умах многих - священства, монахинь, журналистов - плотно обступивших помост перед собором, куда патриарх поднялся благословлять паству. И услышали - "Христос воскресе!!" - возглас, привычный для апреля (нам весной), но на самом деле вневременной, несется над ровенской площадью, над митингом националистов и живтоблокитными флагами, над толпой раскольников на крыльце "епархиального управления Киевского патриархата". "Геть московского попа!" - решительно отзываются филаретовцы в ответ на пасхальное приветствие Московского патриарха.

Миссионерская проповедь, использование древних, но постоянно актуальных пастырских формул в социальном диалоге - это тот дополнительный и очень конструктивный дипломатический язык, который Русская церковь предлагает политическим акторам. Предстоятель Церкви продемонстрировал Ее состоятельность в плане нахождения общего языка для разных групп украинского населения. О разном - и в то же время об общем - он говорил с богословами Киевской духовной академии, верующими Луцкой епархии, изгнанными, как и в Ровно, из своего кафедрального собора, с многомиллионной аудиторией телеканала "Интер", эфир на котором в результате оказался рекордным для телеканала за последние месяцы.

Что касается политического пространства Украины, здесь патриарший маршрут был специально выстроен с целью подкрепить единство страны, страдающей от углубляющихся водоразделов между отдельными ее регионами. Патриарх Кирилл последовал из столицы через Восток (Донбасс) на черноморский Юг (Крым) и далее - Запад (Волынь и Почаев). Места, так или иначе связанные с жизненным путем равноапостольного Владимира - киевская купель всенародного крещения, корсунская купель крещения самого Владимира, Зимненский монастырь на Волыни - резиденция святого князя и место хранения его венчальной иконы, благословения его союза с византийской царевной Анной.

Белоруссия - вторая для патриарха Кирилла ближнезарубежная страна. Различия с соседней Украиной в плане духовного климата разительны - здесь делегацию Русской церкви власти страны встречают с распростертыми объятиями ("Ваше Святейшество! Вы приехали к себе домой!!" - восторженно-энергичные крики белорусского президента на встрече с патриархом Кириллом у минского Свято-Духова собора стали заметным антиподом холодной "мовы" Виктора Ющенко в Киеве у памятника жертвам Голодомора). В Белоруссии при появлении патриарха Кирилла не было слышно криков - оппозиционеров здесь, как любят констатировать либеральные СМИ, "закатывают в асфальт", а пастве канонической (какой же еще?) Православной церкви не нужно пробивать лбом стены в отстаивании храмов и введении в школах основ православия. Те же тысячи людей на улицах - приветствуют предстоятеля спокойно, радостно, но не экстатически.

Впрочем, "белорусское направление" предполагает собственные неразрешенные вопросы и задачи - неразрешенные для государственной элиты, нынешнего политического класса, однако посильные для единой Православной церкви Союзного государства, как то было продемонстрировано во время первосвятительской поездки патриарха. Тезисы патриарха Кирилла во время его публичных выступлений в Белоруссии были маяками, которые ставит Церковь, неустанно напоминая ЛПР (лицам, принимающим решения) о цивилизационной общности и ценностно-культурном единстве как базисе, необходимом для успешного политико-переговорного процесса. Церковь все более уверенно проявляет собственную миссию главной союзной скрепы в отношениях Минск-Москва.

Поездки патриарха Кирилла в Киевскую и Белую Русь показали: Русская церковь на данный момент способна выполнять опережающие функции для отечественной дипломатии. Выводы неизбежны: международный образ Русской церкви должен стать объектом особой заботы и попечительства российского МИД, публичный PR церковноначалия, отстраивающего внешние связи Московского патриархата, - попасть в зону стратегических интересов дипломатических think-tankеров, заботящихся, путем создания медиа-продуктов наподобие "Russia Today", об имидже страны за рубежом.

Представителям государственного класса стоит помнить о том, что Московский патриархат активно участвует в созидании Русского мира - пространства русской духовной культуры, рассеянного в местах исторического пребывания носителей этой культуры. При этом Русская церковь в своей внешней политике активно стремится выйти за государственно-географические рамки слова "русская". Именно на Украине патриарх Кирилл впервые сообщил о намерении символически маркировать тот факт, что административные границы Российской Федерации не являются барьером для его общения с паствой. На встрече с духовенством Львовской епархии, "передовой" конфликтов с раскольниками и униатами, патриарх объявил о планах установки в тронном зале патриархии флагов всех стран, входящих в каноническую территорию Московского патриархата. Второй, осенний, "питерский" Синод в историческом синодальном здании на Сенатской площади проводился уже в обрамлении пестрой цветовой гаммы.

Отдельный вектор внешней работы Московского патриархата - открытие новых храмов и организация приходов для русских общин в дальнем зарубежье. Будь то приспособленные помещения в зданиях посольств, дипмиссий и консульств, бывшие католические костелы или лютеранские кирхи, опустевшие из-за оскудения паствы, либо специально построенные, как правило, при поддержке местных властей, новые церковные здания. Русская церковь "опутывает" всю планету собственной коммуникационной сетью, расставляя в разных точках все новые "вышки"-приходы. Чем больше "вышек", как известно, - тем лучше связь, тем отчетливее ловится в этом государстве русская православная культура.

Однако Русская церковь во главе с патриархом Кириллом, все активнее вступая в пространство геополитического делания, уверенно заявляя о четкости своих позиций по тем или иным положениям российской внешней политики, обрекает себя на сложное будущее. Именно Церкви сегодня, с учетом ее роли для людей русского мира, предписано нести обломки разваленной империи, поддерживать хотя бы относительную жизнеспособность ее идейного имперского содержимого. Решительность московского патриаршего центра в оценке процессов in Urbe et Orbe заставит многочисленных международных контрагентов принять выжидательную стойку и ждать в области русской церковной политики хотя бы малейшей осечки. Особенно по щепетильным вопросам, таким, как экзистенциальный выбор православных верующих Южной Осетии и Абхазии. Терпение последних периодически не выдерживает, их желание оторваться от Грузии и примкнуть к Русской церкви пытается прорваться сквозь деликатные гладкие, подчеркнуто нейтралитетные оговорки московских церковных дипломатов. Абхазо-югоосетинский вопрос - один из ближайших тест-драйвов для крепнущей, набирающей обороты церковной пневмополитики. Едва ли сегодня кто-то будет спорить с тем, что ракурс его разрешения окажет прямое воздействие на контуры и цвета на политической карте Северного Кавказа ближайших десятилетий.

Елена Жосул